Максим Фалилеев (clone_me)

К слову, о списках. Приверженность современного человека к составлению разнообразных перечней и реестров, а также к ранжированию всего и вся, думается, имеет корни глубоко философские, не сказать — метафизические

В детстве любимым местом в «Робинзоне Крузо» была та часть из шестой главы, где главный герой вёл опись спасённого с разбитого корабля имущества. То же самое — список подброшенных колонистам из «Таинственного острова» благ цивилизации. Для всех этих литературных героев составление и чтение подобных списков в расползающейся реальности было своего рода ритуалом — обладание вещественным через перечисление давало некоторую надежду на спасение, и вот ещё вчера враждебный мир словно бы отступал перед всеми этими топорами, ружьями, секстантами и ящиками дроби

Но то списки утилитарные, не чета каким-нибудь «Двадцати пяти самым рыжим героиням китайской поэзии» или «Топ-40 леворуких дантистов Северного побережья», что же с ними не так? Поток «неуместных подробностей» — одна из важных характеристик любого кошмара, усиливающий его гипнотическое воздействие — как не вспомнить чересчур подробные кошмарные сочинения Кафки и его особую расположенность к различным пряжкам, петлям, пуговицам, кармашкам и поясам: так, проваливаясь в абсурд, его герои, фиксируя все эти несущественные детали, как будто тщетно цепляются за последние знакомые основания бытия

Хорхе Луис Борхес, едва ли не самый главный апологет списков из поэтов ХХ века, неоднократно признавался, что, составляя свои фантастические энциклопедии и бестиарии, использовал их как инструменты для исследования мира, сознания и языка — отсюда же все его многочисленные лабиринты, зеркала и бесконечные библиотеки: как будто бы создание порядка хотя бы в собственной памяти помогало ему справляться с прогрессирующей слепотой

Поэтому, кажется, популярность и распространённость всяческих хит-парадов вполне объяснима: в действительности, заполненной хаосом массовой культуры, каждый список — будто бы частокол, защищающий последнее пристанище здравого смысла от монструозной реальности теленовостей, попытка склеить бытие из осколков понятных и объяснимых вещей, будь то животные, принадлежащие Императору, лучшие шлягеры года минувшего или «горячая» десятка слипшихся страниц в саду расходящихся тропинок

www.group-telegram.com/us/maxfalileev.com/749

113 viewsedited  Jun 26 at 03:59

К слову, о списках. Приверженность современного человека к составлению разнообразных перечней и реестров, а также к ранжированию всего и вся, думается, имеет корни глубоко философские, не сказать — метафизические

В детстве любимым местом в «Робинзоне Крузо» была та часть из шестой главы, где главный герой вёл опись спасённого с разбитого корабля имущества. То же самое — список подброшенных колонистам из «Таинственного острова» благ цивилизации. Для всех этих литературных героев составление и чтение подобных списков в расползающейся реальности было своего рода ритуалом — обладание вещественным через перечисление давало некоторую надежду на спасение, и вот ещё вчера враждебный мир словно бы отступал перед всеми этими топорами, ружьями, секстантами и ящиками дроби

Но то списки утилитарные, не чета каким-нибудь «Двадцати пяти самым рыжим героиням китайской поэзии» или «Топ-40 леворуких дантистов Северного побережья», что же с ними не так? Поток «неуместных подробностей» — одна из важных характеристик любого кошмара, усиливающий его гипнотическое воздействие — как не вспомнить чересчур подробные кошмарные сочинения Кафки и его особую расположенность к различным пряжкам, петлям, пуговицам, кармашкам и поясам: так, проваливаясь в абсурд, его герои, фиксируя все эти несущественные детали, как будто тщетно цепляются за последние знакомые основания бытия

Хорхе Луис Борхес, едва ли не самый главный апологет списков из поэтов ХХ века, неоднократно признавался, что, составляя свои фантастические энциклопедии и бестиарии, использовал их как инструменты для исследования мира, сознания и языка — отсюда же все его многочисленные лабиринты, зеркала и бесконечные библиотеки: как будто бы создание порядка хотя бы в собственной памяти помогало ему справляться с прогрессирующей слепотой

Поэтому, кажется, популярность и распространённость всяческих хит-парадов вполне объяснима: в действительности, заполненной хаосом массовой культуры, каждый список — будто бы частокол, защищающий последнее пристанище здравого смысла от монструозной реальности теленовостей, попытка склеить бытие из осколков понятных и объяснимых вещей, будь то животные, принадлежащие Императору, лучшие шлягеры года минувшего или «горячая» десятка слипшихся страниц в саду расходящихся тропинок

BY Максим Фалилеев (clone_me)