Региономер
Одна из редких книг, посвященных урбанистике главных городов – «Столицы» Вадима Россмана.
Автор явно не специалист в предмете и, главное, не претендует на это, но у него вполне достаточно кругозора, чтобы сделать качественный обзор всего спектра идей, накопившихся за два с половиной века обсуждения предмета.
Это ценно, правильная компиляция гораздо важнее неверных собственных идей.
Особенно интересно вспомнить о национально- и экономически- ориентированных проектах переноса столиц, которые, как правило, не работают. Потому что привычка – вторая натура. Для выбора фигуры на доске эти самые фигуры хорошо бы для начала там иметь.
Если есть только Лондон, население которого на начало XVIII столетия было равно населению всех остальных английских городов, то куда его переносить?
Та же самая ситуация с Парижем, отличающемся в лучшую сторону от британской столицы более центральным, а значит и куда более зрелым расположением.
Кстати, тезис, доведенный Валлерстайном до предела относительно расположения столиц перворанговых государств вне портовых зон то там, то тут мелькает в интерпретации разных авторов, что говорит о методической недоработке.
На самом деле, одна из стран, которая должна будет перенести столицу – это КНР. В том случае, если она присоединит Тайвань.
Очевидно, что уже и сейчас существует явный территориальный дисбаланс.
Вот большая цитата из книги:
«Идея переноса столицы встала также на повестку дня Китая, несмотря на достаточно полицентрическую урбанистическую систему с двумя крупнейшими экономическими финансовыми центрами в Гонконге и Шанхае.
В 2010 году была высказана идея переноса китайской столицы для разгрузки Пекина и для развития внутренних провинций страны. Шэнь Ханьяо, президент шанхайского Вортоновского экономического института, предложил создать новую столицу на месте слияния центральных, северных, западных и южных провинций для более сбалансированного распределения богатства и продуктивных сил в стране. Главной задачей новой столицы он считает преодоление дисбаланса между богатым востоком и бедным западом страны, разрыв в экономическом развитии которых с каждым годом растет. Восточная часть страны занимает только 13 % территории государства, но на ее долю приходится 41 % населения и 60 % ВНП Китая. Западная часть занимает 60 % территории, но на ее долю приходится только 23 % населения и всего 14 % ВНП (Gao, 2010).
Новой столицей должен быть очень небольшой город. Главными двумя кандидатами на эту роль, по мнению Шэнь Ханьяо, должны стать Юян и Синьян в провинции Хэнань. Эти города располагают достаточными водными и транспортными ресурсами; другим их преимуществом является то, что они находятся на плоской равнине (Gao, 2010).
Дискуссии по поводу возможного переноса столицы Китая начались в 1980 году, когда Ван Пин, профессор Столичного университета экономики, впервые высказал эту идею. Его поддержал Чэнь Баокунь, возглавлявший Палату недвижимости во Всекитайской федерации промышленности и торговли. Различные природные катаклизмы (например, песчаный шторм в 2006 году) или экстраординарные события, вызванные дефектами городской инфраструктуры (всегородская пробка 17 сентября 2010 года), каждый раз служили катализаторами появления новых предложений и инициировали новый виток дебатов по этому вопросу. В 2006 году около 500 представителей Национального народного конгресса, законодательного органа Китая, выступили за перенос столицы из Пекина. В 2007 году Мэй Юсинь, исследователь из Китайской академии международной торговли и кооперации, ведомственной академии Министерства торговли Китая, назвал пребывание столицы в Пекине экономическим бременем для страны, которое ведет сам Пекин в тупик. В 2008 году ученые Цинь Фачжань и Хусинь Ду написали совместную статью, в которой предложили идею «одна страна – три столицы». Шанхай в их проекте должен был остаться экономической столицей, Пекин– столицей культуры и технологии и для новой политической столицы должно быть найдено новое место.»
Одна из редких книг, посвященных урбанистике главных городов – «Столицы» Вадима Россмана.
Автор явно не специалист в предмете и, главное, не претендует на это, но у него вполне достаточно кругозора, чтобы сделать качественный обзор всего спектра идей, накопившихся за два с половиной века обсуждения предмета.
Это ценно, правильная компиляция гораздо важнее неверных собственных идей.
Особенно интересно вспомнить о национально- и экономически- ориентированных проектах переноса столиц, которые, как правило, не работают. Потому что привычка – вторая натура. Для выбора фигуры на доске эти самые фигуры хорошо бы для начала там иметь.
Если есть только Лондон, население которого на начало XVIII столетия было равно населению всех остальных английских городов, то куда его переносить?
Та же самая ситуация с Парижем, отличающемся в лучшую сторону от британской столицы более центральным, а значит и куда более зрелым расположением.
Кстати, тезис, доведенный Валлерстайном до предела относительно расположения столиц перворанговых государств вне портовых зон то там, то тут мелькает в интерпретации разных авторов, что говорит о методической недоработке.
На самом деле, одна из стран, которая должна будет перенести столицу – это КНР. В том случае, если она присоединит Тайвань.
Очевидно, что уже и сейчас существует явный территориальный дисбаланс.
Вот большая цитата из книги:
«Идея переноса столицы встала также на повестку дня Китая, несмотря на достаточно полицентрическую урбанистическую систему с двумя крупнейшими экономическими финансовыми центрами в Гонконге и Шанхае.
В 2010 году была высказана идея переноса китайской столицы для разгрузки Пекина и для развития внутренних провинций страны. Шэнь Ханьяо, президент шанхайского Вортоновского экономического института, предложил создать новую столицу на месте слияния центральных, северных, западных и южных провинций для более сбалансированного распределения богатства и продуктивных сил в стране. Главной задачей новой столицы он считает преодоление дисбаланса между богатым востоком и бедным западом страны, разрыв в экономическом развитии которых с каждым годом растет. Восточная часть страны занимает только 13 % территории государства, но на ее долю приходится 41 % населения и 60 % ВНП Китая. Западная часть занимает 60 % территории, но на ее долю приходится только 23 % населения и всего 14 % ВНП (Gao, 2010).
Новой столицей должен быть очень небольшой город. Главными двумя кандидатами на эту роль, по мнению Шэнь Ханьяо, должны стать Юян и Синьян в провинции Хэнань. Эти города располагают достаточными водными и транспортными ресурсами; другим их преимуществом является то, что они находятся на плоской равнине (Gao, 2010).
Дискуссии по поводу возможного переноса столицы Китая начались в 1980 году, когда Ван Пин, профессор Столичного университета экономики, впервые высказал эту идею. Его поддержал Чэнь Баокунь, возглавлявший Палату недвижимости во Всекитайской федерации промышленности и торговли. Различные природные катаклизмы (например, песчаный шторм в 2006 году) или экстраординарные события, вызванные дефектами городской инфраструктуры (всегородская пробка 17 сентября 2010 года), каждый раз служили катализаторами появления новых предложений и инициировали новый виток дебатов по этому вопросу. В 2006 году около 500 представителей Национального народного конгресса, законодательного органа Китая, выступили за перенос столицы из Пекина. В 2007 году Мэй Юсинь, исследователь из Китайской академии международной торговли и кооперации, ведомственной академии Министерства торговли Китая, назвал пребывание столицы в Пекине экономическим бременем для страны, которое ведет сам Пекин в тупик. В 2008 году ученые Цинь Фачжань и Хусинь Ду написали совместную статью, в которой предложили идею «одна страна – три столицы». Шанхай в их проекте должен был остаться экономической столицей, Пекин– столицей культуры и технологии и для новой политической столицы должно быть найдено новое место.»
Новая искренность
Американцы любят переизобретать жанры, но они не могут, да и, вероятно, не хотят предлагать что-то содержательно новое. Пусть работает то, что работало хорошо до этого.
Взять литературу. Рекордов мы тут тоже не ставим, идем строго за продажами.
Тем не менее, ниже определенного уровня ремесло становится поденщиной и перестает продаваться.
Иногда, действительно, получается очень хорошо (Хеллер), даже пронзительно. Иногда – выстрел совсем в молоко (Тартт). Страховки от этого нет, потому что AI ни в одном из своих бесконечных изводов еще не научился считывать реакцию с учетом среднесуточной температуры и освещенности для каждого сегмента целевой аудитории.
Хорошая и добротная американская художественная литература есть. Причем в неожиданном ракурсе.
Например, Колсон Уайтхед. Если не брать раскрученные и осыпанные премиями за «вскрытие ран трудового чернокожего населения» «The Underground Railroad» или «The Nickel Boys», тем более, что он сам никакого отношения к угнетению в любой форме не имел, а предложить сатиру – «The Noble Hustle», то почему бы и нет.
Книга не только остроумно написана, но и скомпонована в форме крутящейся рулетки. Говорят, что это воспоминания вперемежку с повседневным импрессионизмом, добавленным много позже актуальных событий.
Представляю себе редактуру такого небольшого томика, буквально вычищающую до блеска каждую запятую!
Всё очень приятно. Стоит пары летних дней на веранде.
Читать, конечно, на английском. По-моему альтернативы нам не предложили.
А жаль!
Американцы любят переизобретать жанры, но они не могут, да и, вероятно, не хотят предлагать что-то содержательно новое. Пусть работает то, что работало хорошо до этого.
Взять литературу. Рекордов мы тут тоже не ставим, идем строго за продажами.
Тем не менее, ниже определенного уровня ремесло становится поденщиной и перестает продаваться.
Иногда, действительно, получается очень хорошо (Хеллер), даже пронзительно. Иногда – выстрел совсем в молоко (Тартт). Страховки от этого нет, потому что AI ни в одном из своих бесконечных изводов еще не научился считывать реакцию с учетом среднесуточной температуры и освещенности для каждого сегмента целевой аудитории.
Хорошая и добротная американская художественная литература есть. Причем в неожиданном ракурсе.
Например, Колсон Уайтхед. Если не брать раскрученные и осыпанные премиями за «вскрытие ран трудового чернокожего населения» «The Underground Railroad» или «The Nickel Boys», тем более, что он сам никакого отношения к угнетению в любой форме не имел, а предложить сатиру – «The Noble Hustle», то почему бы и нет.
Книга не только остроумно написана, но и скомпонована в форме крутящейся рулетки. Говорят, что это воспоминания вперемежку с повседневным импрессионизмом, добавленным много позже актуальных событий.
Представляю себе редактуру такого небольшого томика, буквально вычищающую до блеска каждую запятую!
Всё очень приятно. Стоит пары летних дней на веранде.
Читать, конечно, на английском. По-моему альтернативы нам не предложили.
А жаль!
Католический экстремизм
Уютная маргиналия KOLONNA Publications продолжает издавать богатое наследие Марселя Жуандо, а мы потихоньку подъедаем его с опозданием в пару лет.
Сам автор какой-то живой оксюморон. Прожив долгую и полную волнений жизнь, этот набожный католик поговорил, кажется, обо всем. И о любви, и о славе, и о чести, и о величии, и, само собой разумеется, о старости и смерти. Во второй половине жизни к этому подмешивается заметный гомоэротический мотив, практически всегда идущий фоном любых эстетических рассуждений.
Простить это можно только заранее зная о красоте слога.
В России и в большинстве стран «нефранкофонной» базы Жуандо никогда не издавался в промышленных масштабах из-за своих эстетических предпочтений немецкого социал-национализма. Политическими их назвать сложно, потому что автор ничего в этом не смыслил.
В удобный момент времени он успел отмежеваться и всю оставшуюся жизнь публично «сожалел». Его не простили, но по крайней мере оставили в покое.
Через 40 лет после смерти кое-что издали по-русски. Спасибо и на этом.
Выполнено всё с поэтической точностью (читать нужно, конечно, по-французски) и цинизмом по-настоящему верующего человека, т. е. видящего свой, истинный мир.
Не так важен запал модернизма, важна художественная задача, с которой он справляется. Поэтому «упрощенный» Марсель Пруст всё-таки в чем-то сложнее своего предшественника.
Уютная маргиналия KOLONNA Publications продолжает издавать богатое наследие Марселя Жуандо, а мы потихоньку подъедаем его с опозданием в пару лет.
Сам автор какой-то живой оксюморон. Прожив долгую и полную волнений жизнь, этот набожный католик поговорил, кажется, обо всем. И о любви, и о славе, и о чести, и о величии, и, само собой разумеется, о старости и смерти. Во второй половине жизни к этому подмешивается заметный гомоэротический мотив, практически всегда идущий фоном любых эстетических рассуждений.
Простить это можно только заранее зная о красоте слога.
В России и в большинстве стран «нефранкофонной» базы Жуандо никогда не издавался в промышленных масштабах из-за своих эстетических предпочтений немецкого социал-национализма. Политическими их назвать сложно, потому что автор ничего в этом не смыслил.
В удобный момент времени он успел отмежеваться и всю оставшуюся жизнь публично «сожалел». Его не простили, но по крайней мере оставили в покое.
Через 40 лет после смерти кое-что издали по-русски. Спасибо и на этом.
Выполнено всё с поэтической точностью (читать нужно, конечно, по-французски) и цинизмом по-настоящему верующего человека, т. е. видящего свой, истинный мир.
Не так важен запал модернизма, важна художественная задача, с которой он справляется. Поэтому «упрощенный» Марсель Пруст всё-таки в чем-то сложнее своего предшественника.
Публичные интеллектуалы и их враги
По мере роста информационного потока естественным образом прибывает и критика академической науки, а с ней и ревизия роли учебных заведений, в которых её так или иначе продолжают культивировать.
Основным камнем преткновения там служит различие между ученым, как званием-указателем на экспертизу и интеллектуалом, как субъектом, занимающим определенную общественную или политическую позицию по вопросам, так или иначе связанным с этим же экспертным полем.
Большая и довольно путанная работа по этому поводу вышла из-под пера известного интеллектуала (и, по совместительству, академического философа и социолога) Стива Фуллера под названием «The sociology of intellectual life: the career of the mind in and around the academy».
Читавший его предыдущие книги, в частности «The intellectual» или «Kuhn vs. Popper» извлечет из прочитанного мало новостей, но много позднейших обобщений, которыми традиционно этот автор разбрасывается.
Он много критикует то, что любит критиковать – Хайдеггера, Куна, «профессионалов», тихую семейную жизнь и созерцательные радости, в то же самое время льет патоку (ненавязчиво, но обильно) там, где дело касается его любимых эмоциональных аттракторов – Сартра, Деннета, справедливости и критики всего неестественно «чистого».
Разумеется, вне социального контекста воспринимать любую гуманитарную идею не только бессмысленно, но и опасно. Другое дело, что отказаться от восприятия значит потерять часть инструментария рассмотрения реальности.
В подтверждение своих суждений он приводит короткую и, к сожалению, вырванную из контекста цитату Бисмарка о том, что «суверен в своем идеализме не должен становится опасностью для общества. Тут нужно критическое жало дабы обрести путь, когда ему угрожает опасность его потерять».
Да, в боевой комплект интеллектуала безусловно входит и смелость говорить о том, что окажется истинным. Но в понятие истинности входит и понимание своего места в общей системе координат наравне с возможностью предъявить «истину».
В чем именно мы измеряем эффективность его деятельности? В громогласности выводов или в эффективности их адаптации для реальных изменений.
Первое и второе могут быть как-то связаны, но точно не образуют линейной функции.
Фуллер, безусловно, это понимает, поэтому и пишет о том, что интеллектуал (к сожалению) превратился в искателя баланса, не всегда понимающего, как его достичь.
Любопытный взгляд в зеркало.
По мере роста информационного потока естественным образом прибывает и критика академической науки, а с ней и ревизия роли учебных заведений, в которых её так или иначе продолжают культивировать.
Основным камнем преткновения там служит различие между ученым, как званием-указателем на экспертизу и интеллектуалом, как субъектом, занимающим определенную общественную или политическую позицию по вопросам, так или иначе связанным с этим же экспертным полем.
Большая и довольно путанная работа по этому поводу вышла из-под пера известного интеллектуала (и, по совместительству, академического философа и социолога) Стива Фуллера под названием «The sociology of intellectual life: the career of the mind in and around the academy».
Читавший его предыдущие книги, в частности «The intellectual» или «Kuhn vs. Popper» извлечет из прочитанного мало новостей, но много позднейших обобщений, которыми традиционно этот автор разбрасывается.
Он много критикует то, что любит критиковать – Хайдеггера, Куна, «профессионалов», тихую семейную жизнь и созерцательные радости, в то же самое время льет патоку (ненавязчиво, но обильно) там, где дело касается его любимых эмоциональных аттракторов – Сартра, Деннета, справедливости и критики всего неестественно «чистого».
Разумеется, вне социального контекста воспринимать любую гуманитарную идею не только бессмысленно, но и опасно. Другое дело, что отказаться от восприятия значит потерять часть инструментария рассмотрения реальности.
В подтверждение своих суждений он приводит короткую и, к сожалению, вырванную из контекста цитату Бисмарка о том, что «суверен в своем идеализме не должен становится опасностью для общества. Тут нужно критическое жало дабы обрести путь, когда ему угрожает опасность его потерять».
Да, в боевой комплект интеллектуала безусловно входит и смелость говорить о том, что окажется истинным. Но в понятие истинности входит и понимание своего места в общей системе координат наравне с возможностью предъявить «истину».
В чем именно мы измеряем эффективность его деятельности? В громогласности выводов или в эффективности их адаптации для реальных изменений.
Первое и второе могут быть как-то связаны, но точно не образуют линейной функции.
Фуллер, безусловно, это понимает, поэтому и пишет о том, что интеллектуал (к сожалению) превратился в искателя баланса, не всегда понимающего, как его достичь.
Любопытный взгляд в зеркало.
Неслучайные соединения
Итальянский профессор-литературовед из Стэнфорда рассказывает нам о буржуазии.
Франко Моретти объединил в своем «Atlas of European Novel 1800-1900» филологию, Big Data и чуть-чуть здравого смысла.
Рекомендую, но на этот раз еще одна его большая работа: «Буржуа. Между историей и литературой». Отставив в стороне многословность, как черту профессиональной деформации, и некоторую ходульность анализа литературы старого континента для студентов нового, можно получить большое количества удовольствия.
И от главного буржуазного гимна труду – «Робинзона Крузо» Дефо, и от прозрачного сравнения викторианской Британии с послевоенными Соединенными Штатами (с которыми у Моретти явно свои счеты).
«Экономический эгоизм, религиозная повестка, интеллектуальные убеждения, социальная конкуренция, надлежащее место женщины стали политическими вопросами, из-за которых одни буржуа боролись с другими»
Почему этот образ так важен. Подсказка в постепенном уходе со сцены милитаризма: «работа стала новым принципом легитимации социальной власти»
Работа и рабочее движение становится к середине XIX века «аристократией третьего сорта». Именно в индустриальных центрах Британии пестуют честь труда, как наследственной и завидной доли.
При этом в остальных странах такого рода поведение вызывает в лучшем случае недоумение.
Вот хороший отрывок из рассуждений о родном:
«Хотя он «беспрестанно в движении», у крайне эффективного Штольца «движений лишних не было», и когда его друг детства, ошеломленный его активностью, прерывает его мягким замечанием: «Когда-нибудь перестанешь же трудиться?» — он отвечает просто: «Никогда не перестану. Для чего?» (а затем добавляет слова, достойные Фауста: «Ах, если бы прожить лет двести, триста! <...> Сколько бы можно было переделать дел!»). Немец по отцовской линии —так что его аристократическая мать боится, что он «сделается таким же немецким бюргером» —Штольц —связующее звено между Россией и динамичной Западной Европой, с которой его компания ведет постоянную торговлю. В середине романа он едет в Париж и берет со своего друга обещание, что тот к нему вскоре присоединится, чтобы вместе начать новую жизнь. У буржуа в Восточной Европе хорошая жизнь. Штольц деятелен, спокоен, умен, покупает прекрасное имение, женится на любимой женщине, счастлив... Он получает от автора романа все, чего только может пожелать, кроме одной важной вещи: он не протагонист «Обломова».
Не протагонист, потому что Гончаров захвачен колоссальной, чудесной фигурой Обломова. Однако то, что образцовая буржуазная натура Штольца столь очевидным образом не является главной темой романа, — знак более крупной проблемы. На Западе деньги, как правило, упрощают дело, здесь они его осложняют.»
Что уж, до сих пор осложняют. Но только на уровне романтической новеллы.
Итальянский профессор-литературовед из Стэнфорда рассказывает нам о буржуазии.
Франко Моретти объединил в своем «Atlas of European Novel 1800-1900» филологию, Big Data и чуть-чуть здравого смысла.
Рекомендую, но на этот раз еще одна его большая работа: «Буржуа. Между историей и литературой». Отставив в стороне многословность, как черту профессиональной деформации, и некоторую ходульность анализа литературы старого континента для студентов нового, можно получить большое количества удовольствия.
И от главного буржуазного гимна труду – «Робинзона Крузо» Дефо, и от прозрачного сравнения викторианской Британии с послевоенными Соединенными Штатами (с которыми у Моретти явно свои счеты).
«Экономический эгоизм, религиозная повестка, интеллектуальные убеждения, социальная конкуренция, надлежащее место женщины стали политическими вопросами, из-за которых одни буржуа боролись с другими»
Почему этот образ так важен. Подсказка в постепенном уходе со сцены милитаризма: «работа стала новым принципом легитимации социальной власти»
Работа и рабочее движение становится к середине XIX века «аристократией третьего сорта». Именно в индустриальных центрах Британии пестуют честь труда, как наследственной и завидной доли.
При этом в остальных странах такого рода поведение вызывает в лучшем случае недоумение.
Вот хороший отрывок из рассуждений о родном:
«Хотя он «беспрестанно в движении», у крайне эффективного Штольца «движений лишних не было», и когда его друг детства, ошеломленный его активностью, прерывает его мягким замечанием: «Когда-нибудь перестанешь же трудиться?» — он отвечает просто: «Никогда не перестану. Для чего?» (а затем добавляет слова, достойные Фауста: «Ах, если бы прожить лет двести, триста! <...> Сколько бы можно было переделать дел!»). Немец по отцовской линии —так что его аристократическая мать боится, что он «сделается таким же немецким бюргером» —Штольц —связующее звено между Россией и динамичной Западной Европой, с которой его компания ведет постоянную торговлю. В середине романа он едет в Париж и берет со своего друга обещание, что тот к нему вскоре присоединится, чтобы вместе начать новую жизнь. У буржуа в Восточной Европе хорошая жизнь. Штольц деятелен, спокоен, умен, покупает прекрасное имение, женится на любимой женщине, счастлив... Он получает от автора романа все, чего только может пожелать, кроме одной важной вещи: он не протагонист «Обломова».
Не протагонист, потому что Гончаров захвачен колоссальной, чудесной фигурой Обломова. Однако то, что образцовая буржуазная натура Штольца столь очевидным образом не является главной темой романа, — знак более крупной проблемы. На Западе деньги, как правило, упрощают дело, здесь они его осложняют.»
Что уж, до сих пор осложняют. Но только на уровне романтической новеллы.
N.B.: О методе
Друзья, как вы поняли, в канале mikaprok reading размещаются краткие впечатления от прочитанных мной книг.
Это не то, что я готов рекомендовать широкому кругу собственных читателей или даже выставлять в качестве образцов каких-то определенных жанров. Сюда попадают книги, которые читаются каждую неделю в исследовательских целях. Мне нужна определенная информация и я её получаю в том числе с помощью «внеклассного чтения».
Я стараюсь быть интеллектуально честным и не судить о том, с чем я не знакомился лично.
Поступило предложение завести новые рубрики: «рекомендации» и «отзывы».
В соответствии с названием в «рекомендациях» я освещаю когда-то прочитанные книги, с которыми хочу посоветовать ознакомиться.
В «отзывах» я рассматриваю предложения читателей. Мне что-то рекомендуют и, если я такую книгу читал или считаю это интересным, то пишу короткий отзыв о ней. Названия книг и причину, почему стоит писать отзыв можно размещать в @NewsAndMemesBot с пометкой «для отзывов».
Надеюсь, получится интересно 😉
Друзья, как вы поняли, в канале mikaprok reading размещаются краткие впечатления от прочитанных мной книг.
Это не то, что я готов рекомендовать широкому кругу собственных читателей или даже выставлять в качестве образцов каких-то определенных жанров. Сюда попадают книги, которые читаются каждую неделю в исследовательских целях. Мне нужна определенная информация и я её получаю в том числе с помощью «внеклассного чтения».
Я стараюсь быть интеллектуально честным и не судить о том, с чем я не знакомился лично.
Поступило предложение завести новые рубрики: «рекомендации» и «отзывы».
В соответствии с названием в «рекомендациях» я освещаю когда-то прочитанные книги, с которыми хочу посоветовать ознакомиться.
В «отзывах» я рассматриваю предложения читателей. Мне что-то рекомендуют и, если я такую книгу читал или считаю это интересным, то пишу короткий отзыв о ней. Названия книг и причину, почему стоит писать отзыв можно размещать в @NewsAndMemesBot с пометкой «для отзывов».
Надеюсь, получится интересно 😉
Город и бухта
Плодовитый автор Леонид Спивак не устает много лет находить любопытные истории русско-американских отношений, культурных феноменов, политические и общественные артефакты «нового света».
Я читал, кажется, всё, что выходило до середины 2010-х, но тут мне на глаза попались отредактированные и дополненные «Истории города Бостона». Стало понятно, что без их прочтения я не смогу считать отпускной сезон законченным, поэтому я сел и буквально за неделю преодолел три сотни очень легко написанных страниц.
Да, коллега не стремится к точности изложения и у него, очевидно, есть некоторые фактографические помарки. Судя по всему, издательство «Алетейя» также не смогло отредактировать должным образом пару мест. Но на фоне стиля и, к сожалению, так редко освещаемой на хорошем русском языке тематики, можно считать это моей персональной проблемой.
Бостон важен не только и не столько, как культурная столица Америки, «колыбель революции», самый аристократический, образованный и этнически монотонный город страны. С 1775 года и вплоть до первой трети XIX века всех американцев в России называли «бостонцами». В том числе и потому что контакты с колониями, объявившими независимость от всегдашнего геополитического противника строились через обитателей этого города.
Многие явления, которые кажутся сегодня обыденными, например, универсальный характер американской дипломатии, наполовину предпринимательской, наполовину военной – прямое следствие бостонского следа.
Это крупный морской порт, служивший сначала британцам, а потом и колонистам точкой сборки их представлений о мире.
Отсюда так много негоциантов в американском эстеблишменте и начало американской науки с Натаниэля Баудича, составителя всемирно известного стандарта морских атласов.
Вот небольшой фрагмент из книги:
«В июле 1687 года в Виндзорском замке капитан Фипс был представлен герцогом Альбемарлским английскому королю и произведен в рыцари, став первым уроженцем Америки, удостоенным подобной чести. Иаков II предложил сэру Фипсу пост комиссара королевского флота, но тот пожелал возвратиться домой, в Новую Англию. Так бывший бостонский корабел стал губернатором Массачусетса.
За свои сорок четыре года Фипс был плотником, контрабандистом, золотоискателем, рыцарем и королевским наместником. В качестве последнего ему пришлось вести войну с Францией. Губернатор возглавил военную экспедицию из Массачусетса на север континента, в Акадию — один из стратегически важных французских доминионов в Канаде. В мае 1690 года Фипс взял столицу Акадии Порт-Ройял, но спустя несколько месяцев потерпел поражение под стенами Квебека,
главной опоры Франции в Северной Америке.
Под началом Фипса колония достигла наибольших территориальных размеров: королевская хартия утвердила за Массачусетсом владение огромными территориями Мэйна и завоеванной Акадии (именуемой с тех пор Новой Шотландией). Но казна колонии после войны опустела, и бывший кладоискатель в 1690 году решился на печатание бумажных денег, чтобы покрыть долги. Это был первый случай использования бумажных денег в американской истории.
Сэр Уильям Фипс оказался начисто лишенным дипломатической гибкости. Он отличался крутым нравом, иногда даже прибегал к рукоприкладству. Но манеры морского волка не годились для решения сложных политических задач в Массачусетсе. Фипс наживал все больше врагов, которые успешно интриговали против него в Лондоне. В итоге губернатор был отозван из Бостона в Англию, чтобы предстать перед королевской следственной комиссией. Внезапная смерть Фипса в Лондоне в 1695 году опередила его неминуемую отставку.
Несмотря на противоречивую биографию, в анналы Массачусетса Уильям Фипс вписан, прежде всего, как губернатор, положивший конец печально известной «охоте на ведьм» в 1692 году. Самое же большое территориальное завоевание Фипса — Акадия — уже после его смерти вновь отошла к Франции. В летописях Нового Света он навсегда остался лишь самым удачливым из всех американских кладоискателей.»
Плодовитый автор Леонид Спивак не устает много лет находить любопытные истории русско-американских отношений, культурных феноменов, политические и общественные артефакты «нового света».
Я читал, кажется, всё, что выходило до середины 2010-х, но тут мне на глаза попались отредактированные и дополненные «Истории города Бостона». Стало понятно, что без их прочтения я не смогу считать отпускной сезон законченным, поэтому я сел и буквально за неделю преодолел три сотни очень легко написанных страниц.
Да, коллега не стремится к точности изложения и у него, очевидно, есть некоторые фактографические помарки. Судя по всему, издательство «Алетейя» также не смогло отредактировать должным образом пару мест. Но на фоне стиля и, к сожалению, так редко освещаемой на хорошем русском языке тематики, можно считать это моей персональной проблемой.
Бостон важен не только и не столько, как культурная столица Америки, «колыбель революции», самый аристократический, образованный и этнически монотонный город страны. С 1775 года и вплоть до первой трети XIX века всех американцев в России называли «бостонцами». В том числе и потому что контакты с колониями, объявившими независимость от всегдашнего геополитического противника строились через обитателей этого города.
Многие явления, которые кажутся сегодня обыденными, например, универсальный характер американской дипломатии, наполовину предпринимательской, наполовину военной – прямое следствие бостонского следа.
Это крупный морской порт, служивший сначала британцам, а потом и колонистам точкой сборки их представлений о мире.
Отсюда так много негоциантов в американском эстеблишменте и начало американской науки с Натаниэля Баудича, составителя всемирно известного стандарта морских атласов.
Вот небольшой фрагмент из книги:
«В июле 1687 года в Виндзорском замке капитан Фипс был представлен герцогом Альбемарлским английскому королю и произведен в рыцари, став первым уроженцем Америки, удостоенным подобной чести. Иаков II предложил сэру Фипсу пост комиссара королевского флота, но тот пожелал возвратиться домой, в Новую Англию. Так бывший бостонский корабел стал губернатором Массачусетса.
За свои сорок четыре года Фипс был плотником, контрабандистом, золотоискателем, рыцарем и королевским наместником. В качестве последнего ему пришлось вести войну с Францией. Губернатор возглавил военную экспедицию из Массачусетса на север континента, в Акадию — один из стратегически важных французских доминионов в Канаде. В мае 1690 года Фипс взял столицу Акадии Порт-Ройял, но спустя несколько месяцев потерпел поражение под стенами Квебека,
главной опоры Франции в Северной Америке.
Под началом Фипса колония достигла наибольших территориальных размеров: королевская хартия утвердила за Массачусетсом владение огромными территориями Мэйна и завоеванной Акадии (именуемой с тех пор Новой Шотландией). Но казна колонии после войны опустела, и бывший кладоискатель в 1690 году решился на печатание бумажных денег, чтобы покрыть долги. Это был первый случай использования бумажных денег в американской истории.
Сэр Уильям Фипс оказался начисто лишенным дипломатической гибкости. Он отличался крутым нравом, иногда даже прибегал к рукоприкладству. Но манеры морского волка не годились для решения сложных политических задач в Массачусетсе. Фипс наживал все больше врагов, которые успешно интриговали против него в Лондоне. В итоге губернатор был отозван из Бостона в Англию, чтобы предстать перед королевской следственной комиссией. Внезапная смерть Фипса в Лондоне в 1695 году опередила его неминуемую отставку.
Несмотря на противоречивую биографию, в анналы Массачусетса Уильям Фипс вписан, прежде всего, как губернатор, положивший конец печально известной «охоте на ведьм» в 1692 году. Самое же большое территориальное завоевание Фипса — Акадия — уже после его смерти вновь отошла к Франции. В летописях Нового Света он навсегда остался лишь самым удачливым из всех американских кладоискателей.»
Рекомендации #1: Англосаксонский скептицизм
Недооцененная на родине (по понятным причинам) и практически неизвестная за пределами мира островной публицистики (по еще более основательным причинам) большая энциклопедия публичных интеллектуалов под говорящим названием «Intellectuals» за авторством Пола Джонсона.
Джонсон – знаковая фигура британской интеллектуальной сцены и автор пары десятков прорывных исторических исследований, которые помимо богатого содержания еще и неплохо написаны.
Будучи лауреатом множества премий и влиятельным политическим обозревателем, Джонсону по известной причине личной эксцентрике удалось остаться неравнодушным журналистом.
Большая редкость в наши дни.
«Интеллектуалы» – рассуждения о неизбежном расщеплении образа, демонстрируемого публике и личной жизни, наполненной противоречиями. Ни одна из крупных интеллектуальных фигур прошлого (повествование заканчивается Хомским) не выдерживает испытания «проповедовать то, что исповедовать», не говоря уже о всем известном наборе земных пороков.
В значительной степени с этого произведения можно начинать, а нередко и заканчивать, чтение биографий популярных лидеров мнений, коими сегодня можно считать кого угодно.
Недооцененная на родине (по понятным причинам) и практически неизвестная за пределами мира островной публицистики (по еще более основательным причинам) большая энциклопедия публичных интеллектуалов под говорящим названием «Intellectuals» за авторством Пола Джонсона.
Джонсон – знаковая фигура британской интеллектуальной сцены и автор пары десятков прорывных исторических исследований, которые помимо богатого содержания еще и неплохо написаны.
Будучи лауреатом множества премий и влиятельным политическим обозревателем, Джонсону по известной причине личной эксцентрике удалось остаться неравнодушным журналистом.
Большая редкость в наши дни.
«Интеллектуалы» – рассуждения о неизбежном расщеплении образа, демонстрируемого публике и личной жизни, наполненной противоречиями. Ни одна из крупных интеллектуальных фигур прошлого (повествование заканчивается Хомским) не выдерживает испытания «проповедовать то, что исповедовать», не говоря уже о всем известном наборе земных пороков.
В значительной степени с этого произведения можно начинать, а нередко и заканчивать, чтение биографий популярных лидеров мнений, коими сегодня можно считать кого угодно.
Nostalgie
Тоненький и, нужно признать, «без любви» оформленный сборник статей М.С. Сосницкой «Русские европейцы» – книжка того типа, которую время от времени приходится читать копающемуся в русских архивах.
Перед нами попурри из биографических выдержек, разделенных в пропорции 30/70 в пользу этнических русских, оказавшихся за рубежом после 1917 года.
Встречаются известные фамилии, типа Трубецкого или Лобаного-Ростовского, а есть и понятные только знатоку словосочетания фон Риттер-Заони или Фальц-Фейн.
Начинается, впрочем, всё с Лефорта,а продолжается Монферраном, которые и не русские, и сравнительно мало времени провели в Европе.
Интерес представляют не биографические сведения, а полутона, которые я бы по старой традиции разделил на романтические и логистические. Первых, к сожалению, больше. Буйство чувств и даже смелые гипотезы о благородстве тех или иных порывов души неизбежный спутник такой исторической прозы. Но так на то и автор поэтесса, чтобы выбирать тональность.
Логистические вкрапления куда интереснее – кто и зачем ездил, где были центры притяжения с конца XIX по середину XX века и так далее. Здесь автор провела качественный анализ источников и, возможно, пообщалась с кем-то из ныне живущих свидетелей, нет не эпохи, а её заходящих лучей.
Ценный архивный материал, нашедший место на рабочей полке.
Тоненький и, нужно признать, «без любви» оформленный сборник статей М.С. Сосницкой «Русские европейцы» – книжка того типа, которую время от времени приходится читать копающемуся в русских архивах.
Перед нами попурри из биографических выдержек, разделенных в пропорции 30/70 в пользу этнических русских, оказавшихся за рубежом после 1917 года.
Встречаются известные фамилии, типа Трубецкого или Лобаного-Ростовского, а есть и понятные только знатоку словосочетания фон Риттер-Заони или Фальц-Фейн.
Начинается, впрочем, всё с Лефорта,а продолжается Монферраном, которые и не русские, и сравнительно мало времени провели в Европе.
Интерес представляют не биографические сведения, а полутона, которые я бы по старой традиции разделил на романтические и логистические. Первых, к сожалению, больше. Буйство чувств и даже смелые гипотезы о благородстве тех или иных порывов души неизбежный спутник такой исторической прозы. Но так на то и автор поэтесса, чтобы выбирать тональность.
Логистические вкрапления куда интереснее – кто и зачем ездил, где были центры притяжения с конца XIX по середину XX века и так далее. Здесь автор провела качественный анализ источников и, возможно, пообщалась с кем-то из ныне живущих свидетелей, нет не эпохи, а её заходящих лучей.
Ценный архивный материал, нашедший место на рабочей полке.