Чем американские левые отличаются от европейских?
В обзоре на новую книгу Эзры Кляйна и Дерека Томпсона "Abundance" попалась на глаза занятная мысль о различии между американскими и европейскими левыми. Хотя американский прогрессизм принято связывать с идеей сильного государства, на практике он делает обратное — подтачивает способность государства действовать самостоятельно и эффективно.
Авторы книги выделяют три ключевые политики, которые с 1970-х годов использовались для достижения прогрессивных целей в США:
1. Процедурные экологические законы. В добавок к прямым экологическим ограничениям законодательство в США позволяет любому человеку подать в суд на застройщиков, требуя доказательств соблюдения экологических норм. Это приводит к задержкам, неопределенности и увеличению расходов на проекты, даже если иски не подаются.
2. Требования к государственным контрактам. Например, на государство накладывается обязательства привлекать подрядчиков, которые относятся к меньшинствам и женщинам. Когда это невозможно, вводится требование обращаться к малым предприятиям – это сильно увеличивает затраты, потому что не позволяет экономить на масштабе.
3. Аутсорсинг. Реализацию государственных программ передают всевозможным прогрессивным НКО или консультантам. Это увеличивает расходы, поскольку у таких подрядчиков нет стимула экономить государственные средства.
Все три политики бьют не только по частному сектору, но и по государству. Процедурные экологические законы обычно применяются только к проектам с участием государства. Контрактные требования касаются исключительно госконтрактов. Аутсорсинг лишает государство необходимых возможностей для реализации социальных целей.
Американский прогрессизм ассоциируется с поддержкой большого государства. Но, как пишет Ноа Смит, на практике он часто сводится к использованию государства как посредника для распределения средств между различными «заинтересованными сторонами», при этом ограничивая его способность действовать самостоятельно и эффективно. Эта проблема не столь актуальна для европейских и азиатских стран с их сильными бюрократиями.
Такой прогрессизм мог возникнуть только в США с их либертарианской традицией. Вместо сильного бюрократического аппарата левые здесь опираются на косвенные юридические механизмы и частный сектор. Я уже писал о том, как это привело к появлению повесточки.
В обзоре на новую книгу Эзры Кляйна и Дерека Томпсона "Abundance" попалась на глаза занятная мысль о различии между американскими и европейскими левыми. Хотя американский прогрессизм принято связывать с идеей сильного государства, на практике он делает обратное — подтачивает способность государства действовать самостоятельно и эффективно.
Авторы книги выделяют три ключевые политики, которые с 1970-х годов использовались для достижения прогрессивных целей в США:
1. Процедурные экологические законы. В добавок к прямым экологическим ограничениям законодательство в США позволяет любому человеку подать в суд на застройщиков, требуя доказательств соблюдения экологических норм. Это приводит к задержкам, неопределенности и увеличению расходов на проекты, даже если иски не подаются.
2. Требования к государственным контрактам. Например, на государство накладывается обязательства привлекать подрядчиков, которые относятся к меньшинствам и женщинам. Когда это невозможно, вводится требование обращаться к малым предприятиям – это сильно увеличивает затраты, потому что не позволяет экономить на масштабе.
3. Аутсорсинг. Реализацию государственных программ передают всевозможным прогрессивным НКО или консультантам. Это увеличивает расходы, поскольку у таких подрядчиков нет стимула экономить государственные средства.
Все три политики бьют не только по частному сектору, но и по государству. Процедурные экологические законы обычно применяются только к проектам с участием государства. Контрактные требования касаются исключительно госконтрактов. Аутсорсинг лишает государство необходимых возможностей для реализации социальных целей.
Американский прогрессизм ассоциируется с поддержкой большого государства. Но, как пишет Ноа Смит, на практике он часто сводится к использованию государства как посредника для распределения средств между различными «заинтересованными сторонами», при этом ограничивая его способность действовать самостоятельно и эффективно. Эта проблема не столь актуальна для европейских и азиатских стран с их сильными бюрократиями.
Такой прогрессизм мог возникнуть только в США с их либертарианской традицией. Вместо сильного бюрократического аппарата левые здесь опираются на косвенные юридические механизмы и частный сектор. Я уже писал о том, как это привело к появлению повесточки.
Главный парадокс российской политики
В России у власти и оппозиции одна стартовая точка – Ельцин и его сторонники. Политика Ельцина сделала его ужасно непопулярным среди россиян.
Основной успех нынешней власти заключается в том, что она смогла сделать так, что перестала ассоциироваться с Ельциным – несмотря на то, что ее политика во многом является прямым продолжением его политики.
Основной провал оппозиции в том, что в глазах граждан она продолжает ассоциироваться с ельцинской турбулентностью. Значительная ее часть сотрудничала с первым президентом России и до сих пор продолжает его оправдывать. Многие из тех, кто не сотрудничал, продолжают его поддерживать и считают человека, расстрелявшего парламент в 93, отцом русской демократии.
Нынешние робкие попытки обвинить Ельцина в коррупции выглядят слабо. Люди в упор не хотят видеть слона в комнате – устранение конкурентов, государственный переворот и неудачные экономические реформы.
Ассоциация с 90-ми – это политическое самоубийство.
В России у власти и оппозиции одна стартовая точка – Ельцин и его сторонники. Политика Ельцина сделала его ужасно непопулярным среди россиян.
Основной успех нынешней власти заключается в том, что она смогла сделать так, что перестала ассоциироваться с Ельциным – несмотря на то, что ее политика во многом является прямым продолжением его политики.
Основной провал оппозиции в том, что в глазах граждан она продолжает ассоциироваться с ельцинской турбулентностью. Значительная ее часть сотрудничала с первым президентом России и до сих пор продолжает его оправдывать. Многие из тех, кто не сотрудничал, продолжают его поддерживать и считают человека, расстрелявшего парламент в 93, отцом русской демократии.
Нынешние робкие попытки обвинить Ельцина в коррупции выглядят слабо. Люди в упор не хотят видеть слона в комнате – устранение конкурентов, государственный переворот и неудачные экономические реформы.
Ассоциация с 90-ми – это политическое самоубийство.
Сухой закон убил СССР, но спас миллионы жизней
У Дэниэла Трейсмана в книге встретил интересные данные об антиалкогольной кампании, которую запустил Михаил Горбачёв.
■ «Сухой закон» значительно сократил государственные доходы. Налоги с торговли алкоголем составляли до 20 % поступлений. Это негативно сказалось на экономике и ускорило распад СССР.
■ Краткосрочное снижение употребления алкоголя сразу после введения запрета — до начала массового производства самогона — сократило смертность. По подсчётам А. В. Немцова, на которого ссылается Трейсман, «сухой закон» мог спасти более 1,2 миллиона жизней.
У Дэниэла Трейсмана в книге встретил интересные данные об антиалкогольной кампании, которую запустил Михаил Горбачёв.
■ «Сухой закон» значительно сократил государственные доходы. Налоги с торговли алкоголем составляли до 20 % поступлений. Это негативно сказалось на экономике и ускорило распад СССР.
■ Краткосрочное снижение употребления алкоголя сразу после введения запрета — до начала массового производства самогона — сократило смертность. По подсчётам А. В. Немцова, на которого ссылается Трейсман, «сухой закон» мог спасти более 1,2 миллиона жизней.
Какие политические взгляды связаны с верой в теории заговора?
Долгое время считалось, что конспирология более распространена среди радикалов. Новое исследование показывает, что это не так. Вера в теории заговора связана не с радикализмом как таковым, а с комбинацией определенных политических взглядов — культурно правых и экономически левых.
■ Исследование социолога Флориана Бухмайра и политолога Анри Крувеля опиралось на опросы в 13 европейских странах. Для определения конспирологического мышления использовался специальный опросник.
■ Для определения политических взглядов исследователи составили 27 идеологических профилей: по каждому из трех вопросов — перераспределение, миграция и авторитаризм — можно занять три позиции: негативную, умеренную, позитивную.
■ Экономически левыми авторы считают тех, кто позитивно относится к перераспределению. Культурно правыми — тех, кто негативно относится к миграции и позитивно — к авторитаризму. Комбинацию этих установок авторы называют "национально-авторитарной солидарностью".
■ Сначала исследователи оценили влияние демографических факторов. Более склонными к конспирологии оказались молодые, малообеспеченные и менее образованные респонденты. Однако при добавлении политических установок выяснилось, что главные предикторы конспирологического мышления — это установки, которые составляют экономически левые и культурно правые взгляды.
■ Затем авторы протестировали не установки по отдельности, а их комбинацию. Наибольшую склонность к теориям заговора показала комбинация культурно правых и экономически левых взглядов. Наименьшую — противоположный профиль — экономически правые и культурно прогрессивные взгляды (либертарианцы или, как их называют авторы, "прогрессивные неолибералы").
■ Наконец, авторы выяснили, что сторонники теорий заговора чаще голосуют за правых популистов и чаще портят бюллетени.
Долгое время считалось, что конспирология более распространена среди радикалов. Новое исследование показывает, что это не так. Вера в теории заговора связана не с радикализмом как таковым, а с комбинацией определенных политических взглядов — культурно правых и экономически левых.
■ Исследование социолога Флориана Бухмайра и политолога Анри Крувеля опиралось на опросы в 13 европейских странах. Для определения конспирологического мышления использовался специальный опросник.
■ Для определения политических взглядов исследователи составили 27 идеологических профилей: по каждому из трех вопросов — перераспределение, миграция и авторитаризм — можно занять три позиции: негативную, умеренную, позитивную.
■ Экономически левыми авторы считают тех, кто позитивно относится к перераспределению. Культурно правыми — тех, кто негативно относится к миграции и позитивно — к авторитаризму. Комбинацию этих установок авторы называют "национально-авторитарной солидарностью".
■ Сначала исследователи оценили влияние демографических факторов. Более склонными к конспирологии оказались молодые, малообеспеченные и менее образованные респонденты. Однако при добавлении политических установок выяснилось, что главные предикторы конспирологического мышления — это установки, которые составляют экономически левые и культурно правые взгляды.
■ Затем авторы протестировали не установки по отдельности, а их комбинацию. Наибольшую склонность к теориям заговора показала комбинация культурно правых и экономически левых взглядов. Наименьшую — противоположный профиль — экономически правые и культурно прогрессивные взгляды (либертарианцы или, как их называют авторы, "прогрессивные неолибералы").
■ Наконец, авторы выяснили, что сторонники теорий заговора чаще голосуют за правых популистов и чаще портят бюллетени.
"Ельцин был скином" – как события 93 года привели к становлению авторитаризма в России
Прочитал статью политолога Владимира Гельмана о противостоянии Ельцина и Верховного Совета в 1993 году. Основная мысль автора заключается в том, что насильственное разрешение кризиса стало поворотной точкой в автократизации режима.
■ Гельман пишет, что при переходе от коммунизма к капитализму страны бывшего соцблока столкнулись с так называемой “дилеммой одновременности” — необходимо было одновременно строить рыночную экономику, демократию и национальное государство. Россия выбрала построение рыночной экономики в ущерб остальным двум задачам.
■ Команда Ельцина изначально не имела никаких стимулов строить демократические институты. Демократия предполагает возможность потерять власть на выборах. Экономические реформы, включающие “шоковую терапию”, всегда влекут за собой “долину слез” — значительное снижение уровня жизни. В силу этого проигрыш на выборах для Ельцина и его команды был очень вероятным сценарием. Осознавая это и не желая терять власть, они намеренно препятствовали построению демократии.
■ После коллапса Советского Союза в России автоматически сформировалась коалиция победителей, куда входили как Ельцин с его командой, так и Съезд народных депутатов с Верховным Советом. Гельман отмечает, что коалиция распалась по двум причинам: (1) она была слишком большой, чтобы эффективно распределять ресурсы, и (2) экономические реформы Ельцина вызвали несогласие среди многих членов Верховного Совета.
■ Гельман пишет, что в 1992–1993 годах у Ельцина было пространство для маневра. Он мог пойти на компромисс с Верховным Советом. Это предполагало бы частичный отказ от той стратегии рыночных реформ, которую предлагали реформаторы во главе с Гайдаром, в пользу более компромиссного варианта. Также он мог согласовать с Верховным Советом проект Конституции, где на президентскую власть налагались бы ограничения, и провести перевыборы президента и парламента.
■ Однако это было невыгодно. В результате власть Ельцина была бы сильно ограничена, или он и вовсе мог бы ее лишиться. Чтобы не допустить этого, Ельцин решил устранить конкурентов — он выпустил указ, который прекращал деятельность Съезда и Совета. В ходе вооруженной борьбы парламент был нейтрализован.
■ Гельман считает это событие поворотной точкой в развитии режима. По итогам была принята Конституция с расширенными полномочиями и минимальной ответственностью президента. Боязнь быть осужденным за переворот толкала Ельцина к тому, чтобы держаться за власть еще сильнее, а затем передать ее преемнику.
Прочитал статью политолога Владимира Гельмана о противостоянии Ельцина и Верховного Совета в 1993 году. Основная мысль автора заключается в том, что насильственное разрешение кризиса стало поворотной точкой в автократизации режима.
■ Гельман пишет, что при переходе от коммунизма к капитализму страны бывшего соцблока столкнулись с так называемой “дилеммой одновременности” — необходимо было одновременно строить рыночную экономику, демократию и национальное государство. Россия выбрала построение рыночной экономики в ущерб остальным двум задачам.
■ Команда Ельцина изначально не имела никаких стимулов строить демократические институты. Демократия предполагает возможность потерять власть на выборах. Экономические реформы, включающие “шоковую терапию”, всегда влекут за собой “долину слез” — значительное снижение уровня жизни. В силу этого проигрыш на выборах для Ельцина и его команды был очень вероятным сценарием. Осознавая это и не желая терять власть, они намеренно препятствовали построению демократии.
■ После коллапса Советского Союза в России автоматически сформировалась коалиция победителей, куда входили как Ельцин с его командой, так и Съезд народных депутатов с Верховным Советом. Гельман отмечает, что коалиция распалась по двум причинам: (1) она была слишком большой, чтобы эффективно распределять ресурсы, и (2) экономические реформы Ельцина вызвали несогласие среди многих членов Верховного Совета.
■ Гельман пишет, что в 1992–1993 годах у Ельцина было пространство для маневра. Он мог пойти на компромисс с Верховным Советом. Это предполагало бы частичный отказ от той стратегии рыночных реформ, которую предлагали реформаторы во главе с Гайдаром, в пользу более компромиссного варианта. Также он мог согласовать с Верховным Советом проект Конституции, где на президентскую власть налагались бы ограничения, и провести перевыборы президента и парламента.
■ Однако это было невыгодно. В результате власть Ельцина была бы сильно ограничена, или он и вовсе мог бы ее лишиться. Чтобы не допустить этого, Ельцин решил устранить конкурентов — он выпустил указ, который прекращал деятельность Съезда и Совета. В ходе вооруженной борьбы парламент был нейтрализован.
■ Гельман считает это событие поворотной точкой в развитии режима. По итогам была принята Конституция с расширенными полномочиями и минимальной ответственностью президента. Боязнь быть осужденным за переворот толкала Ельцина к тому, чтобы держаться за власть еще сильнее, а затем передать ее преемнику.
Как рынок спас СССР
В 1928 году в СССР началась коллективизация. Крестьян сгоняли в “коллективные хозяйства” (колхозы), которые должны были выполнять спущенный сверху план. Этот процесс привел к восстаниям, многочисленным смертям от голода, а также массовому исходу крестьян в города.
Коммунистам так и не удалось провести коллективизацию в полной мере. Полная имплементация плановой экономики довела бы всю страну до голодной смерти и новой революции. Поэтому они частично легализовали рынок и частную собственность.
Крестьянские подворья могли иметь небольшой частный участок земли, на котором можно было держать кур, коров или выращивать овощи и фрукты. Крестьянам разрешили продавать продукцию с этих участков на городских рынках по той цене, которую они сочтут нужной.
Джеффри Хоскинг отмечает, что произведенные не по плану товары стали важнейшим источником продовольствия. К 1950 году, по данным историка, 47 % мяса, 50 % молока, 61 % картофеля и 74 % яиц, которые продавались на рынках, были произведены на частных участках земли. Советское государство, хоть и пыталось регулировать частную торговлю, так никогда от нее и не отказалось.
По сути, ограниченный рынок и частная собственность стали политическим компромиссом между крестьянами и коммунистами. Без такого “рынка по плану” советский режим, скорее всего, был бы сметен крестьянским восстанием.
В 1928 году в СССР началась коллективизация. Крестьян сгоняли в “коллективные хозяйства” (колхозы), которые должны были выполнять спущенный сверху план. Этот процесс привел к восстаниям, многочисленным смертям от голода, а также массовому исходу крестьян в города.
Коммунистам так и не удалось провести коллективизацию в полной мере. Полная имплементация плановой экономики довела бы всю страну до голодной смерти и новой революции. Поэтому они частично легализовали рынок и частную собственность.
Крестьянские подворья могли иметь небольшой частный участок земли, на котором можно было держать кур, коров или выращивать овощи и фрукты. Крестьянам разрешили продавать продукцию с этих участков на городских рынках по той цене, которую они сочтут нужной.
Джеффри Хоскинг отмечает, что произведенные не по плану товары стали важнейшим источником продовольствия. К 1950 году, по данным историка, 47 % мяса, 50 % молока, 61 % картофеля и 74 % яиц, которые продавались на рынках, были произведены на частных участках земли. Советское государство, хоть и пыталось регулировать частную торговлю, так никогда от нее и не отказалось.
По сути, ограниченный рынок и частная собственность стали политическим компромиссом между крестьянами и коммунистами. Без такого “рынка по плану” советский режим, скорее всего, был бы сметен крестьянским восстанием.
Поляризация в США также высока, как после Гражданской войны
Современную американскую политику часто описывают термином “поляризация”. Избиратели и элиты все дальше отходят от центра и все больше ассоциируют себя с радикальными позициями.
Как замерить уровень поляризации в США?
Один из способов — это посмотреть на уровень партийного голосования в Конгрессе. Голосование считается партийным тогда, когда большинство членов одной партии проголосовали против большинства членов другой.
Именно это сделал политолог Нолан Маккарти. График показывает процент партийных голосований в двух палатах Конгресса с 1877 по 2017 год. За последние десятилетия уровень партийного голосования значительно вырос и сейчас находится на уровне, сопоставимом с показателями конца XIX века — периода, следующего за Гражданской войной.
Современную американскую политику часто описывают термином “поляризация”. Избиратели и элиты все дальше отходят от центра и все больше ассоциируют себя с радикальными позициями.
Как замерить уровень поляризации в США?
Один из способов — это посмотреть на уровень партийного голосования в Конгрессе. Голосование считается партийным тогда, когда большинство членов одной партии проголосовали против большинства членов другой.
Именно это сделал политолог Нолан Маккарти. График показывает процент партийных голосований в двух палатах Конгресса с 1877 по 2017 год. За последние десятилетия уровень партийного голосования значительно вырос и сейчас находится на уровне, сопоставимом с показателями конца XIX века — периода, следующего за Гражданской войной.
Я думаю, что один из мотивов для начала торговой войны – это максимизация личной власти Трампа. Президент получает в свои руки сильнейший механизм влияния на бизнес – возможность предоставления исключений из режима тарифов. Доступ к нему и к его окружению становится критически важным для экономического выживания.
Чем меньше американец следил за политикой, тем больше он был склонен поддержать Дональда Трампа, а не Камалу Харрис.
Основная проблема популизма в том, что его сторонников не сильно интересует политика. Если их кандидат сделает полную хрень, то многие из них просто не заметят этого.
График основан на данных Data In Progress.
Основная проблема популизма в том, что его сторонников не сильно интересует политика. Если их кандидат сделает полную хрень, то многие из них просто не заметят этого.
График основан на данных Data In Progress.
Дело Ле Пен – как демократия ест саму себя
Комментаторы в Телеграме разделились на два лагеря. Одни возмущаются лишением Марин Ле Пен пассивного избирательного права и говорят о закате демократии. Другие считают, что преследование популистов — это нормальная форма защиты демократии от ее врагов. При этом обе стороны игнорируют самый простой вариант — что суд просто применил закон.
На мой взгляд, именно это и произошло.
■ Почти никто не сомневается, что Ле Пен виновна в растрате. Она и ее соратники из «Национального объединения» использовали деньги Евросоюза для оплаты помощников депутатов Европарламента, которые фактически работали на партию. Незаконность схемы признали и сами высокопоставленные члены партии — их переписка стала одним из ключевых доказательств.
■ Главной причиной споров стало лишение Ле Пен пассивного избирательного права: помимо четырех лет тюрьмы и штрафа суд запретил ей занимать выборные должности на 5 лет. Президентские выборы пройдут в 2027 году, и Ле Пен, лидировавшая в опросах, не сможет в них участвовать.
Соответствует ли это решение закону?
■ Суд квалифицировал действия Ле Пен как присвоение публичных средств. Это правонарушение подпадает под статью 432-17 Уголовного кодекса Франции и в качестве дополнительного наказания предусматривает лишение права быть избранным. Закон Sapin II 2016 года усилил санкции за коррупционные преступления и обязал суд рассматривать вопрос о лишении избирательных прав по таким делам. Именно на этот закон суд сослался в решении, указав, что действует в рамках воли законодателя ужесточить наказания за коррупцию.
■ Здесь важен политико-правовой контекст. Ужесточение законодательства, включая закон Sapin II и реформы 2017 года, произошло после громких скандалов — например, дел Жерома Каузака и Франсуа Фийона. Под давлением общественности парламент усилил ответственность за коррупцию.
■ Эти законы часто критиковали как принятые в спешке. Профессор права Бертран Матье отмечает, что они скорее отражали политическую реакцию, чем продуманный подход. Законодатели не учли возможные противоречия с избирательным правом — особенно с принципом свободного волеизъявления. В итоге суды оказались в положении, когда им приходится самим искать баланс между борьбой с коррупцией и защитой избирательных прав.
В деле Марин Ле Пен демократия начала есть саму себя. Закон, принятый демократически избранным парламентом на волне антикоррупционного популизма, оказался плохо продуманным и вступил в противоречие с избирательным правом. Здесь не было ни политического заговора, ни давления на суд — он лишь исполнил «волю народа», воплощенную в законе. Интересно, что сама Ле Пен раньше выступала за пожизненное лишение избирательных прав в случае коррупции. Если бы за это проголосовал парламент, то ее участь была бы еще более плачевной.
Комментаторы в Телеграме разделились на два лагеря. Одни возмущаются лишением Марин Ле Пен пассивного избирательного права и говорят о закате демократии. Другие считают, что преследование популистов — это нормальная форма защиты демократии от ее врагов. При этом обе стороны игнорируют самый простой вариант — что суд просто применил закон.
На мой взгляд, именно это и произошло.
■ Почти никто не сомневается, что Ле Пен виновна в растрате. Она и ее соратники из «Национального объединения» использовали деньги Евросоюза для оплаты помощников депутатов Европарламента, которые фактически работали на партию. Незаконность схемы признали и сами высокопоставленные члены партии — их переписка стала одним из ключевых доказательств.
■ Главной причиной споров стало лишение Ле Пен пассивного избирательного права: помимо четырех лет тюрьмы и штрафа суд запретил ей занимать выборные должности на 5 лет. Президентские выборы пройдут в 2027 году, и Ле Пен, лидировавшая в опросах, не сможет в них участвовать.
Соответствует ли это решение закону?
■ Суд квалифицировал действия Ле Пен как присвоение публичных средств. Это правонарушение подпадает под статью 432-17 Уголовного кодекса Франции и в качестве дополнительного наказания предусматривает лишение права быть избранным. Закон Sapin II 2016 года усилил санкции за коррупционные преступления и обязал суд рассматривать вопрос о лишении избирательных прав по таким делам. Именно на этот закон суд сослался в решении, указав, что действует в рамках воли законодателя ужесточить наказания за коррупцию.
■ Здесь важен политико-правовой контекст. Ужесточение законодательства, включая закон Sapin II и реформы 2017 года, произошло после громких скандалов — например, дел Жерома Каузака и Франсуа Фийона. Под давлением общественности парламент усилил ответственность за коррупцию.
■ Эти законы часто критиковали как принятые в спешке. Профессор права Бертран Матье отмечает, что они скорее отражали политическую реакцию, чем продуманный подход. Законодатели не учли возможные противоречия с избирательным правом — особенно с принципом свободного волеизъявления. В итоге суды оказались в положении, когда им приходится самим искать баланс между борьбой с коррупцией и защитой избирательных прав.
В деле Марин Ле Пен демократия начала есть саму себя. Закон, принятый демократически избранным парламентом на волне антикоррупционного популизма, оказался плохо продуманным и вступил в противоречие с избирательным правом. Здесь не было ни политического заговора, ни давления на суд — он лишь исполнил «волю народа», воплощенную в законе. Интересно, что сама Ле Пен раньше выступала за пожизненное лишение избирательных прав в случае коррупции. Если бы за это проголосовал парламент, то ее участь была бы еще более плачевной.
Как бороться с популизмом?
Многие противники правого популизма положительно восприняли запрет Марин Ле Пен на участие в выборах. Я не ее сторонник, но считаю, что у этого решения будут негативные последствия. Если вы действительно хотите нейтрализовать популиста, то лучший способ — не запрет, а включение в правящую коалицию*.
Чтобы эффективно противостоять популизму, нужно понять, на какой политической логике он основан. Для максимизации власти политики, как правило, используют две стратегии: закулисные переговоры с элитами и публичные — с массами.
В демократических системах переговоры с массами регулируются негласными правилами: нельзя обещать откровенные глупости и призывать к устранению самих основ системы. Популисты сознательно нарушают эти правила. Они делают ставку на массы – обещают людям все подряд в обмен на поддержку в устранении остальной элиты.
Такая стратегия не нова. Юлий Цезарь добился народной поддержки, пообещав землю, списание долгов, расширение гражданства и бесплатное зерно. Благодаря этому он получил возможность устранить элиту, заседавшую в Сенате, и установить диктатуру.
Может показаться, что лучший способ избежать диктатуры — просто запретить популиста. Но у такого подхода есть две серьезные проблемы. Во-первых, запрет подрывает легитимность системы — на этом фоне популист может стать популярнее. Снижение доверия к Сенату было одной из причин, по которой Цезарь получил народную поддержку. Во-вторых, запрет создает опасный прецедент. Даже если он формально законен, в будущем этот механизм легко может быть использован во зло.
Я думаю, что самая эффективная стратегия борьбы с популистами — это их интеграция в правящую коалицию. В условиях демократии существуют институциональные ограничения, которые делают захват власти крайне затруднительным. В такой системе популисты вынуждены выбирать second best option — стать частью политической игры. Они используют мобилизацию масс как переговорный ресурс, но готовы пойти на уступки и стать более умеренными.
Это подтверждается устойчивым трендом европейской политики: популисты становятся все более умеренными. Это видно на примере «Братьев Италии» и «Шведских демократов». В ту же сторону двигалось и «Национальное объединение» Ле Пен. За последние годы она активно приближала партию к мейнстриму: исключила из нее своего отца-антисемита, сменила название с «фронта» на «объединение», а риторику сместила в сторону более приемлемого национализма.
Все это делалось ради одного — чтобы вписаться в правящую коалицию. Если Ле Пен не удастся отменить вердикт суда, партия с высокой вероятностью снова радикализуется. Система станет менее легитимной в глазах французов, а образ жертвы может дать Ле Пен новых сторонников.
Запрет исключает популиста из системы, но не из политики. Он не решает проблему, а откладывает ее до следующего кризиса.
* Я не считаю запрет политическим преследованием. В предыдущем посте я писал, как он связан с антикоррупционной реформой во Франции. Здесь я спорю с теми, кто видит в запрете эффективную стратегию борьбы с популизмом.
Многие противники правого популизма положительно восприняли запрет Марин Ле Пен на участие в выборах. Я не ее сторонник, но считаю, что у этого решения будут негативные последствия. Если вы действительно хотите нейтрализовать популиста, то лучший способ — не запрет, а включение в правящую коалицию*.
Чтобы эффективно противостоять популизму, нужно понять, на какой политической логике он основан. Для максимизации власти политики, как правило, используют две стратегии: закулисные переговоры с элитами и публичные — с массами.
В демократических системах переговоры с массами регулируются негласными правилами: нельзя обещать откровенные глупости и призывать к устранению самих основ системы. Популисты сознательно нарушают эти правила. Они делают ставку на массы – обещают людям все подряд в обмен на поддержку в устранении остальной элиты.
Такая стратегия не нова. Юлий Цезарь добился народной поддержки, пообещав землю, списание долгов, расширение гражданства и бесплатное зерно. Благодаря этому он получил возможность устранить элиту, заседавшую в Сенате, и установить диктатуру.
Может показаться, что лучший способ избежать диктатуры — просто запретить популиста. Но у такого подхода есть две серьезные проблемы. Во-первых, запрет подрывает легитимность системы — на этом фоне популист может стать популярнее. Снижение доверия к Сенату было одной из причин, по которой Цезарь получил народную поддержку. Во-вторых, запрет создает опасный прецедент. Даже если он формально законен, в будущем этот механизм легко может быть использован во зло.
Я думаю, что самая эффективная стратегия борьбы с популистами — это их интеграция в правящую коалицию. В условиях демократии существуют институциональные ограничения, которые делают захват власти крайне затруднительным. В такой системе популисты вынуждены выбирать second best option — стать частью политической игры. Они используют мобилизацию масс как переговорный ресурс, но готовы пойти на уступки и стать более умеренными.
Это подтверждается устойчивым трендом европейской политики: популисты становятся все более умеренными. Это видно на примере «Братьев Италии» и «Шведских демократов». В ту же сторону двигалось и «Национальное объединение» Ле Пен. За последние годы она активно приближала партию к мейнстриму: исключила из нее своего отца-антисемита, сменила название с «фронта» на «объединение», а риторику сместила в сторону более приемлемого национализма.
Все это делалось ради одного — чтобы вписаться в правящую коалицию. Если Ле Пен не удастся отменить вердикт суда, партия с высокой вероятностью снова радикализуется. Система станет менее легитимной в глазах французов, а образ жертвы может дать Ле Пен новых сторонников.
Запрет исключает популиста из системы, но не из политики. Он не решает проблему, а откладывает ее до следующего кризиса.
* Я не считаю запрет политическим преследованием. В предыдущем посте я писал, как он связан с антикоррупционной реформой во Франции. Здесь я спорю с теми, кто видит в запрете эффективную стратегию борьбы с популизмом.