Представим себе «боевой клич» евростаричков. Он должен подчёркивать некое уникальное свойство, благодаря которому реализуются хитрые планы вестропейских штабов, а также залихватский шовинизм в отношении американцев и остазиатов. Отличный пример можно найти в «Творении и анархии» у Агамбена:
Именно в попытках понять настоящее люди – по крайней мере мы, европейцы, – вынуждены обращаться с вопросами к прошлому. Я счёл нужным уточнить это «европейцы», поскольку, на мой взгляд, если и предполагать какой-то смысл в слове «Европа», этот смысл, как сегодня уже стало очевидно, не может быть ни политическим, ни религиозным, ни тем более экономическим, а состоит, возможно, в том, что европеец – в отличие, например, от азиатов и американцев, для которых история и прошлое значат нечто совершенно другое, – находит свою правду только через отношения с прошлым, только сводя счёты со своей историей.
Много лет назад один философ (и одновременно чиновник высокого ранга зарождающейся Европы), Александр Кожев, утверждал, что Homo Sapiens дошёл до конца своей истории и у него остались только две возможности: обратиться в постисторическое животное (путь, воплощённый американским образом жизни) или обратиться к снобизму (путь, воплощённый японцами, которые продолжают проводить свои чайные церемонии, лишённые какого-либо исторического смысла). Не скатываясь ни в одну из крайностей – ни полностью животной Америки, ни Японии, которая сохраняет человеческий облик только ценой отказа от всякого исторического содержания, – Европа могла бы стать той альтернативной культурой, которая остаётся человечной и живой даже после конца истории: потому что способна столкнуться с собственной историей во всей её полноте и обрести в этом столкновении новую жизнь.
Именно в попытках понять настоящее люди – по крайней мере мы, европейцы, – вынуждены обращаться с вопросами к прошлому. Я счёл нужным уточнить это «европейцы», поскольку, на мой взгляд, если и предполагать какой-то смысл в слове «Европа», этот смысл, как сегодня уже стало очевидно, не может быть ни политическим, ни религиозным, ни тем более экономическим, а состоит, возможно, в том, что европеец – в отличие, например, от азиатов и американцев, для которых история и прошлое значат нечто совершенно другое, – находит свою правду только через отношения с прошлым, только сводя счёты со своей историей.
Много лет назад один философ (и одновременно чиновник высокого ранга зарождающейся Европы), Александр Кожев, утверждал, что Homo Sapiens дошёл до конца своей истории и у него остались только две возможности: обратиться в постисторическое животное (путь, воплощённый американским образом жизни) или обратиться к снобизму (путь, воплощённый японцами, которые продолжают проводить свои чайные церемонии, лишённые какого-либо исторического смысла). Не скатываясь ни в одну из крайностей – ни полностью животной Америки, ни Японии, которая сохраняет человеческий облик только ценой отказа от всякого исторического содержания, – Европа могла бы стать той альтернативной культурой, которая остаётся человечной и живой даже после конца истории: потому что способна столкнуться с собственной историей во всей её полноте и обрести в этом столкновении новую жизнь.
Forwarded from Ложь постмодерна
Под так называемую ядерную эскалацию хорошо слушать Боба Дилана.
В одной из песен Боба Дилана переживший ярость атома герой ходит по дну мёртвых океанов, углубляется в чрево кладбищ, трогает истекающие кровью чёрные ветви и спускается по белой лестнице под водой. Вокруг бегают младенцы с мечами и ружьями, пепельные волки, барабанщики с пылающими руками, мужчины с любовными шрамами, умирающие поэты и плачущие клоуны. Одна женщина на пути лирического героя горит, а другая дарит ему сияние. Фоном идёт жестокий дождь, реки полнятся ядом, и впереди только скрученный атомный лес.
Очень полезное приключение с ярким опытом. По итогу ещё и красивые стихи напишут. Куда лучше страха и отвращения графика пять на два.
В одной из песен Боба Дилана переживший ярость атома герой ходит по дну мёртвых океанов, углубляется в чрево кладбищ, трогает истекающие кровью чёрные ветви и спускается по белой лестнице под водой. Вокруг бегают младенцы с мечами и ружьями, пепельные волки, барабанщики с пылающими руками, мужчины с любовными шрамами, умирающие поэты и плачущие клоуны. Одна женщина на пути лирического героя горит, а другая дарит ему сияние. Фоном идёт жестокий дождь, реки полнятся ядом, и впереди только скрученный атомный лес.
Очень полезное приключение с ярким опытом. По итогу ещё и красивые стихи напишут. Куда лучше страха и отвращения графика пять на два.
Любопытные иллюстрации из работы Litvine, A., & Shaw-Taylor, L. (2021). Why wasn’t France first? The Industrial Revolution in England and France: New data and further thoughts.
На картах представлено время, требовавшееся в 1800 и 1830 годах, чтобы добраться до ближайшего города с более чем 5, 10 и 80-тысячным населением в Англии и Франции. На графиках – совокупная доля населения по времени до ближайшего города соответствующего масштаба.
Как видно, доступность французских 5К+ городов сопоставима с доступностью британских 80К+. А высокие транспортные издержки в рассматриваемую эпоху сильно затрудняют формирование ёмкого национального рынка – для промышленной революции крайне полезной вещи, благодаря которой развивается специализация и появляется возможность масштабирования.
В связи с этим думается вот что. Часто строить идущее в рост общество где-нибудь на фронтире проще, чем в цивилизационном центре. Старым волкам надо ещё дотянуться до молодого волчонка из дебрей, чтобы вовремя его задавить, а всяческие культурные, институциональные, этнические и т.д. ограничения по применению современных социальных технологий на «Диком Западе» будут слабее. Но тут есть и ещё одна грань – формирование более «правильной» геодемографической структуры.
К началу XVIII века Франция была куда населённей Англии (считается, что 21М против 5М) и существенно старше (хотя, «трёхсотлетнего газона» англичане настелили). Но как раз последнее и снижало кажущуюся громадной разницу в экономических потенциалах.
Галлия осваивалась кусками в разное время с нескольких сторон вдоль крупнейших рек, что привело к ярко выраженному регионализму. Значение регионов со временем менялось: так, «Сена» к XVII веку перехватила господство у «Роны» – ушли в прошлое времена, когда самые большие деньги вращались в Лионе, переполненном итальянскими купцами. Однако, в любом случае объединение Франции в плотное и единое экономическое пространство произошло сильно позже «покраса карты».
Не то на «медвежьем острове», в своей английской части –относительно компактной территории без контрастных центров «внутренней колонизации», и как результат – более гомогенным и равномерно распределённым населением.
На картах представлено время, требовавшееся в 1800 и 1830 годах, чтобы добраться до ближайшего города с более чем 5, 10 и 80-тысячным населением в Англии и Франции. На графиках – совокупная доля населения по времени до ближайшего города соответствующего масштаба.
Как видно, доступность французских 5К+ городов сопоставима с доступностью британских 80К+. А высокие транспортные издержки в рассматриваемую эпоху сильно затрудняют формирование ёмкого национального рынка – для промышленной революции крайне полезной вещи, благодаря которой развивается специализация и появляется возможность масштабирования.
В связи с этим думается вот что. Часто строить идущее в рост общество где-нибудь на фронтире проще, чем в цивилизационном центре. Старым волкам надо ещё дотянуться до молодого волчонка из дебрей, чтобы вовремя его задавить, а всяческие культурные, институциональные, этнические и т.д. ограничения по применению современных социальных технологий на «Диком Западе» будут слабее. Но тут есть и ещё одна грань – формирование более «правильной» геодемографической структуры.
К началу XVIII века Франция была куда населённей Англии (считается, что 21М против 5М) и существенно старше (хотя, «трёхсотлетнего газона» англичане настелили). Но как раз последнее и снижало кажущуюся громадной разницу в экономических потенциалах.
Галлия осваивалась кусками в разное время с нескольких сторон вдоль крупнейших рек, что привело к ярко выраженному регионализму. Значение регионов со временем менялось: так, «Сена» к XVII веку перехватила господство у «Роны» – ушли в прошлое времена, когда самые большие деньги вращались в Лионе, переполненном итальянскими купцами. Однако, в любом случае объединение Франции в плотное и единое экономическое пространство произошло сильно позже «покраса карты».
Не то на «медвежьем острове», в своей английской части –относительно компактной территории без контрастных центров «внутренней колонизации», и как результат – более гомогенным и равномерно распределённым населением.
Forwarded from mikaprok reading
Публичные интеллектуалы и их враги
По мере роста информационного потока естественным образом прибывает и критика академической науки, а с ней и ревизия роли учебных заведений, в которых её так или иначе продолжают культивировать.
Основным камнем преткновения там служит различие между ученым, как званием-указателем на экспертизу и интеллектуалом, как субъектом, занимающим определенную общественную или политическую позицию по вопросам, так или иначе связанным с этим же экспертным полем.
Большая и довольно путанная работа по этому поводу вышла из-под пера известного интеллектуала (и, по совместительству, академического философа и социолога) Стива Фуллера под названием «The sociology of intellectual life: the career of the mind in and around the academy».
Читавший его предыдущие книги, в частности «The intellectual» или «Kuhn vs. Popper» извлечет из прочитанного мало новостей, но много позднейших обобщений, которыми традиционно этот автор разбрасывается.
Он много критикует то, что любит критиковать – Хайдеггера, Куна, «профессионалов», тихую семейную жизнь и созерцательные радости, в то же самое время льет патоку (ненавязчиво, но обильно) там, где дело касается его любимых эмоциональных аттракторов – Сартра, Деннета, справедливости и критики всего неестественно «чистого».
Разумеется, вне социального контекста воспринимать любую гуманитарную идею не только бессмысленно, но и опасно. Другое дело, что отказаться от восприятия значит потерять часть инструментария рассмотрения реальности.
В подтверждение своих суждений он приводит короткую и, к сожалению, вырванную из контекста цитату Бисмарка о том, что «суверен в своем идеализме не должен становится опасностью для общества. Тут нужно критическое жало дабы обрести путь, когда ему угрожает опасность его потерять».
Да, в боевой комплект интеллектуала безусловно входит и смелость говорить о том, что окажется истинным. Но в понятие истинности входит и понимание своего места в общей системе координат наравне с возможностью предъявить «истину».
В чем именно мы измеряем эффективность его деятельности? В громогласности выводов или в эффективности их адаптации для реальных изменений.
Первое и второе могут быть как-то связаны, но точно не образуют линейной функции.
Фуллер, безусловно, это понимает, поэтому и пишет о том, что интеллектуал (к сожалению) превратился в искателя баланса, не всегда понимающего, как его достичь.
Любопытный взгляд в зеркало.
По мере роста информационного потока естественным образом прибывает и критика академической науки, а с ней и ревизия роли учебных заведений, в которых её так или иначе продолжают культивировать.
Основным камнем преткновения там служит различие между ученым, как званием-указателем на экспертизу и интеллектуалом, как субъектом, занимающим определенную общественную или политическую позицию по вопросам, так или иначе связанным с этим же экспертным полем.
Большая и довольно путанная работа по этому поводу вышла из-под пера известного интеллектуала (и, по совместительству, академического философа и социолога) Стива Фуллера под названием «The sociology of intellectual life: the career of the mind in and around the academy».
Читавший его предыдущие книги, в частности «The intellectual» или «Kuhn vs. Popper» извлечет из прочитанного мало новостей, но много позднейших обобщений, которыми традиционно этот автор разбрасывается.
Он много критикует то, что любит критиковать – Хайдеггера, Куна, «профессионалов», тихую семейную жизнь и созерцательные радости, в то же самое время льет патоку (ненавязчиво, но обильно) там, где дело касается его любимых эмоциональных аттракторов – Сартра, Деннета, справедливости и критики всего неестественно «чистого».
Разумеется, вне социального контекста воспринимать любую гуманитарную идею не только бессмысленно, но и опасно. Другое дело, что отказаться от восприятия значит потерять часть инструментария рассмотрения реальности.
В подтверждение своих суждений он приводит короткую и, к сожалению, вырванную из контекста цитату Бисмарка о том, что «суверен в своем идеализме не должен становится опасностью для общества. Тут нужно критическое жало дабы обрести путь, когда ему угрожает опасность его потерять».
Да, в боевой комплект интеллектуала безусловно входит и смелость говорить о том, что окажется истинным. Но в понятие истинности входит и понимание своего места в общей системе координат наравне с возможностью предъявить «истину».
В чем именно мы измеряем эффективность его деятельности? В громогласности выводов или в эффективности их адаптации для реальных изменений.
Первое и второе могут быть как-то связаны, но точно не образуют линейной функции.
Фуллер, безусловно, это понимает, поэтому и пишет о том, что интеллектуал (к сожалению) превратился в искателя баланса, не всегда понимающего, как его достичь.
Любопытный взгляд в зеркало.
Forwarded from AngloWatch
Пока завершу тему о французской инспирации американских университетов.
Кому интересно, лучший авторитет на эту тему - Камилла Палья (Camille Paglia), олдскульная феминистка, которая наблюдала за процессом своими глазами и воевала с ними на протяжении десятилетий.
Распространенное мнение что олевение американских университетов является прямым следствием культурной революции 1960-х - глубоко ошибочно. Большинство леваков той эпохи выжгли себе мозги кислотой/ЛСД, или отчислились и ушли в коммуны. Те кто захватили власть в университетах - были задротами-карьеристами, которые ни разу в жизни не были на рок-концерте или протесте.
Французы отлично понимали американский менталитет и что никого там не волнует академические устои, волнует - карьера и престиж. И создали им бюрократическую квази-религиозную систему французского типа, с подобающим лоском и аурой касты избранных, возвышающихся над простолюдинами. Как она выражается - "Академический МакДональдз" - стандартизированный набор убеждений и специализированных терминов, ready-to-use, ничего думать не надо, распаковывай и действуй. Все как американцы любят.
Когда первые французские миссионеры стали появляться на кампусах, Палья говорит что они напоминали, цитирую, "Верховных Жрецов". Самое смешное, что так оно буквально и было - жрецов Великого Востока Франции.
Далее Палья катком прокатывается по лягушатникам: мол, их левые и наши - не просто не схожи, а прямо противоположны друг другу. Американские хиппи - дети и наследники победителей в войне, и пользуются заслуженной свободой в свое удовольствие, живут на всю катушку. Да, культурная революция 1960-х во многом закончилась разочарованием, но это был результат Великого Эксперимента, путь который они смело прошли от начала и до конца, прочувствовали на своей шкуре.
Французский же пост-модернизм - идеология побежденных и пассивных терпил, легших под немцев, потом предпринявших вялую попытку в майские протесты, которые государство быстро свернуло - и повторно стерпевших. Т.е. "размышлизмы" парижского интеллектуэля - это копиум и попытка рационализации своей слабости и униженного положения. Закинуть ногу на ногу и начать разглагольствовать что "не все так однозначно", "реальность субъективна" - читай "я не лузер и не слабак, это ваше субъективное мнение, в любом случае жизнь бессмысленна и абсурдна, все мы лузеры в каком-то смысле" итд итп. Палья негодует, что потомки людей, которые ползали в ногах у американцев "освобождавших Европу" будут в итоге УЧИТЬ ИХ как следует быть свободным человеком и "настоящим леваком".
Так что на первый взгляд может показаться, что и там и там - "леваки", мол, какая разница. Но если прикинуть, то хиппи телка зажигающая на концерте Джимми Хендрикса - это одно, а университетская училка-цензор, красным карандашом отмечающая любой признак расизма/мизогонии/отхода от линии партии - несколько другое. Даже совсем другое. Одни принимали участие в создании альтернативной культуры, которая не принималась и подавлялась "традиционной"; а другие не создавали ничего, и только брызгали разъедающей кислотой "критического анализа" в своих душных кабинетах.
Первые блеснули молнией и канули в лету. Вторых - внедрили и поставили на поток. Последствия мы наблюдаем по сей день, практически в каждой западной культурной институции.
Кому интересно, лучший авторитет на эту тему - Камилла Палья (Camille Paglia), олдскульная феминистка, которая наблюдала за процессом своими глазами и воевала с ними на протяжении десятилетий.
Распространенное мнение что олевение американских университетов является прямым следствием культурной революции 1960-х - глубоко ошибочно. Большинство леваков той эпохи выжгли себе мозги кислотой/ЛСД, или отчислились и ушли в коммуны. Те кто захватили власть в университетах - были задротами-карьеристами, которые ни разу в жизни не были на рок-концерте или протесте.
Французы отлично понимали американский менталитет и что никого там не волнует академические устои, волнует - карьера и престиж. И создали им бюрократическую квази-религиозную систему французского типа, с подобающим лоском и аурой касты избранных, возвышающихся над простолюдинами. Как она выражается - "Академический МакДональдз" - стандартизированный набор убеждений и специализированных терминов, ready-to-use, ничего думать не надо, распаковывай и действуй. Все как американцы любят.
Когда первые французские миссионеры стали появляться на кампусах, Палья говорит что они напоминали, цитирую, "Верховных Жрецов". Самое смешное, что так оно буквально и было - жрецов Великого Востока Франции.
Далее Палья катком прокатывается по лягушатникам: мол, их левые и наши - не просто не схожи, а прямо противоположны друг другу. Американские хиппи - дети и наследники победителей в войне, и пользуются заслуженной свободой в свое удовольствие, живут на всю катушку. Да, культурная революция 1960-х во многом закончилась разочарованием, но это был результат Великого Эксперимента, путь который они смело прошли от начала и до конца, прочувствовали на своей шкуре.
Французский же пост-модернизм - идеология побежденных и пассивных терпил, легших под немцев, потом предпринявших вялую попытку в майские протесты, которые государство быстро свернуло - и повторно стерпевших. Т.е. "размышлизмы" парижского интеллектуэля - это копиум и попытка рационализации своей слабости и униженного положения. Закинуть ногу на ногу и начать разглагольствовать что "не все так однозначно", "реальность субъективна" - читай "я не лузер и не слабак, это ваше субъективное мнение, в любом случае жизнь бессмысленна и абсурдна, все мы лузеры в каком-то смысле" итд итп. Палья негодует, что потомки людей, которые ползали в ногах у американцев "освобождавших Европу" будут в итоге УЧИТЬ ИХ как следует быть свободным человеком и "настоящим леваком".
Так что на первый взгляд может показаться, что и там и там - "леваки", мол, какая разница. Но если прикинуть, то хиппи телка зажигающая на концерте Джимми Хендрикса - это одно, а университетская училка-цензор, красным карандашом отмечающая любой признак расизма/мизогонии/отхода от линии партии - несколько другое. Даже совсем другое. Одни принимали участие в создании альтернативной культуры, которая не принималась и подавлялась "традиционной"; а другие не создавали ничего, и только брызгали разъедающей кислотой "критического анализа" в своих душных кабинетах.
Первые блеснули молнией и канули в лету. Вторых - внедрили и поставили на поток. Последствия мы наблюдаем по сей день, практически в каждой западной культурной институции.
Сатира из 80-х: «Карта мира по мнению Тори». Тут всё на месте: источник электората консерваторов (нет крупных городов и Северной Англии), старая добрая неполиткорректность и «мы ещё ого-го» империализм. Особенно хорошо, что среди прочего в британские цвета не забыли покрасить скандинавов и иберийцев, с которыми у островитян традиционные связи.
Forwarded from Universal Exports Ltd | Z Organisation
👑 "Всë ещë жив!" — сигнал всем, кто торопит события (принцу Уильяму и Трампу).
#royals
#Special_Relationship
#royals
#Special_Relationship
Если США стремились к тому, чтобы создать мир открытых дверей, имея в своем распоряжении огромные ресурсы для достижения этой цели, то почему развитие событий пошло совсем по другому руслу? В настоящей книге утверждается, что этот вопрос обретает совершенно иное звучание, если начать с оценки того, насколько значительным было превосходство возглавляемых Британией и США победителей в Первой мировой войне. Учитывая события 1930-х годов, об этом очень легко забыть.
А ведь очевидный ответ на этот вопрос, данный пропагандистами доктрины Вильсона, говорил об обратном. Они предвидели провал Версальской мирной конференции еще до того, как она состоялась. Они говорили о Вильсоне, своем герое, в самых трагических тонах, тщетно пытаясь показать его непричастность к махинациям Старого Света. Неотъемлемой частью этой сюжетной линии была демонстрация отличия американского пророка либерального будущего от коррумпированного Старого Света, к которому он обратился со своим посланием. В конце концов Вильсон поддался силам этого Старого Света, возглавляемого империалистами Британии и Франции. Результатом стало заключение «плохого» мира, который в свою очередь вызвал осуждение Сената США и значительной части общественности не только в Америке, но и во всех англоговорящих странах.
Почему западные державы утратили свое влияние столь необычным образом? В конечном счете ответ следует искать в том, что США оказались не готовы к сотрудничеству с Францией, Британией, Германией и Японией в обеспечении стабильности и жизнеспособности мировой экономики и в создании новых органов коллективной безопасности. Очевидно, что совместное решение этих взаимосвязанных проблем экономики и безопасности требовалось для того, чтобы избежать тупиковой ситуации, сложившейся в век империалистического соперничества.
Когда Адам Туз в книге «Всемирный потоп. Великая война и переустройство мирового порядка, 1916-1931 годы» выводит истоки ВМВ из разборок американцев, англичан и французов – он великий экономический историк, но когда я…
Вообще, первоначальные успехи гитлеровской Германии и её союзников – хороший пример события-чёрной дыры. И хотя написано об этой войне едва ли не столько же, сколько о всех остальных конфликтах в истории человечества вместе взятых, нарратив слишком часто идёт в следующей канве:
1) Страны Оси разгулялись не по-детски, подавлять их пришлось всем «международным сообществом».
2) Стало быть они обладали военным превосходством, по крайней мере на определённом временном промежутке.
3) А для понимания причин происходящего следует делать акцент на изучении их интересов, внутриполитической обстановки, настроений общества,
Меж тем, в «честном» подходе к анализу Интербеллума внимание, уделяемое актору, должно бы соответствовать его весу – хотя бы экономическому, если вообще рассуждать в терминах государств. Понятно дело, что такая оптика будет не слишком часто применятся по отношению к явлению, зримо или незримо присутствующему почти во всех актуальных идеологических баталиях. Но её всё же можно найти, и даже у людей с повесткой, проливающих свет на небезынтересные вещи во время подсвечивания мишеней.