«Что ж, если бы мне, Федору Михайловичу, довелось увидеть интерпретацию своего 'Преступления и наказания' в декорациях Петербурга 2024 года (о, «Кинопоиск», ты режешь без ножа), боюсь, я бы почувствовал более глубокую тоску, чем ту, что испытывал, скитаясь по набережным и слушая стоны человеческой души. Город мой, когда-то обветшалый и пыльный, в новой версии стал полем битвы не за спасение души, а за микрокредиты и клубное похмелье.
Старуха-процентщица, некогда символ алчности и несправедливости, теперь с кислой усмешкой раздает микрозаймы из своей закутанной в неон и пластик лавки. Ее злобный взор остался прежним, но в руках — не медные гроши, а смартфон с перечнем долгов.
А Раскольников... Ах, Родион, ты, горемычный мученик, бродящий по ночным клубам с бокалом дешевого виски, в поисках не ответа, а очередной дозы забвения. Он все еще произносит те же слова, написанные мною, но звучат они теперь как нечто чуждое, натянутое, как старый костюм, надетый на футуристического манекена. Нет, хорош Янковский. Но играть бы ему и дальше свое, родное, современное. А мою классику, Ваня, ты не тронь.
Диалоги, когда-то врезавшиеся в душу, теперь звучат словно цитаты из школьного учебника, произносимые под оглушительные ритмы клубной музыки и сверкающие огни лазеров. Слова о боге, свободе и совести теряются среди запахов дыма и смеха танцующих. Порой кажется, что даже сам Петербург, этот новый, перенасыщенный глянцем и светом, смотрит на происходящее с равнодушием и усталостью, как на очередной спектакль, не имеющий ничего общего с правдой.
И хотя сатира и гипербола здесь могли бы найти свое место, вульгарщина и бессмысленный блеск не передают той глубины, что была в глазах моего Родиона, стоявшего в одиночестве среди серых стен. Да, страдание души не изменилось, но новый Петербург искажает его до неузнаваемости. Мой роман, казалось бы, выжил из ума, танцуя на руинах морали, но вместо искупления — только музыка, что гремит в пустоте».
С днем рождения, Федор Михайлович. Хемингуэй позвонит и вам. Или иеперь — после такой премьеры — по вам.
Тут уж как драматургия развернет сюжет. Кто знает.
«Что ж, если бы мне, Федору Михайловичу, довелось увидеть интерпретацию своего 'Преступления и наказания' в декорациях Петербурга 2024 года (о, «Кинопоиск», ты режешь без ножа), боюсь, я бы почувствовал более глубокую тоску, чем ту, что испытывал, скитаясь по набережным и слушая стоны человеческой души. Город мой, когда-то обветшалый и пыльный, в новой версии стал полем битвы не за спасение души, а за микрокредиты и клубное похмелье.
Старуха-процентщица, некогда символ алчности и несправедливости, теперь с кислой усмешкой раздает микрозаймы из своей закутанной в неон и пластик лавки. Ее злобный взор остался прежним, но в руках — не медные гроши, а смартфон с перечнем долгов.
А Раскольников... Ах, Родион, ты, горемычный мученик, бродящий по ночным клубам с бокалом дешевого виски, в поисках не ответа, а очередной дозы забвения. Он все еще произносит те же слова, написанные мною, но звучат они теперь как нечто чуждое, натянутое, как старый костюм, надетый на футуристического манекена. Нет, хорош Янковский. Но играть бы ему и дальше свое, родное, современное. А мою классику, Ваня, ты не тронь.
Диалоги, когда-то врезавшиеся в душу, теперь звучат словно цитаты из школьного учебника, произносимые под оглушительные ритмы клубной музыки и сверкающие огни лазеров. Слова о боге, свободе и совести теряются среди запахов дыма и смеха танцующих. Порой кажется, что даже сам Петербург, этот новый, перенасыщенный глянцем и светом, смотрит на происходящее с равнодушием и усталостью, как на очередной спектакль, не имеющий ничего общего с правдой.
И хотя сатира и гипербола здесь могли бы найти свое место, вульгарщина и бессмысленный блеск не передают той глубины, что была в глазах моего Родиона, стоявшего в одиночестве среди серых стен. Да, страдание души не изменилось, но новый Петербург искажает его до неузнаваемости. Мой роман, казалось бы, выжил из ума, танцуя на руинах морали, но вместо искупления — только музыка, что гремит в пустоте».
С днем рождения, Федор Михайлович. Хемингуэй позвонит и вам. Или иеперь — после такой премьеры — по вам.
Тут уж как драматургия развернет сюжет. Кто знает.
BY Хемингуэй позвонит
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
"For Telegram, accountability has always been a problem, which is why it was so popular even before the full-scale war with far-right extremists and terrorists from all over the world," she told AFP from her safe house outside the Ukrainian capital. The next bit isn’t clear, but Durov reportedly claimed that his resignation, dated March 21st, was an April Fools’ prank. TechCrunch implies that it was a matter of principle, but it’s hard to be clear on the wheres, whos and whys. Similarly, on April 17th, the Moscow Times quoted Durov as saying that he quit the company after being pressured to reveal account details about Ukrainians protesting the then-president Viktor Yanukovych. But Kliuchnikov, the Ukranian now in France, said he will use Signal or WhatsApp for sensitive conversations, but questions around privacy on Telegram do not give him pause when it comes to sharing information about the war. Telegram was co-founded by Pavel and Nikolai Durov, the brothers who had previously created VKontakte. VK is Russia’s equivalent of Facebook, a social network used for public and private messaging, audio and video sharing as well as online gaming. In January, SimpleWeb reported that VK was Russia’s fourth most-visited website, after Yandex, YouTube and Google’s Russian-language homepage. In 2016, Forbes’ Michael Solomon described Pavel Durov (pictured, below) as the “Mark Zuckerberg of Russia.” Also in the latest update is the ability for users to create a unique @username from the Settings page, providing others with an easy way to contact them via Search or their t.me/username link without sharing their phone number.
from us
