Виктор Филинков, осужденный по террористчиескому делу “Сети”, делится честным и резким взглядом на тюремный опыт и анархизм без попыток приукрасить реальность
ИДЕОЛОГИЯ И ОТСИДКА Когда я садился в тюрьму, я уже был анархистом, сидел анархистом и освободился тоже анархистом. Почему в основном говорили об антифашистах во время судебного процесса? Это, в первую очередь, момент восприятия. То есть, кто такие антифашисты, людям на воле еще может быть ясно. Анархист — это вообще какой-то дикий зверь, публично не встречающийся, а если и знаком, то только с негативной коннотацией.
Мое мировоззрение меня поддерживало. В принципе, не считаю, что сидеть в тюрьме — это что-то сверхъестественное. Как говорил один мой знакомый: «Это нормально сидеть в тюрьме. Ну, посидишь пять лет, книжку напишешь». Опять же, сидеть по политическим убеждениям психологически легче, нежели чем сидеть за продажу наркотиков.
Хотя очевидно, что я проиграл. Но мусора тоже пососали, конечно. Я относился ненормально к своим действиям в плане безопасности, потому что они не были адекватны. Не надо было мне в Россию возвращаться: слежка, сообщения о пытках в Пензе. Но я был тупым - надо брать ответственность.
И очень много ошибок мы допускали в нашей среде. Никто же ничего не умеет, в отличие от всяких разных государственных служб: ни обучения, ни подготовки. Как бы кто что понял, тот понял. Кто чего не понял — ну, подставил себя, подставил других. Что с этим делать? Нет ответа: умирать, сидеть, бежать, страдать, короче — крепиться, как говорят в тюрьме.
ДОСУДЕБНОЕ СОГЛАШЕНИЕ Я не думал о досудебке в контексте общественной пользы или о том, что я не иду на досудебку ради общественной пользы. Потому что спустя несколько месяцев мы вот все втроем пообщались — я, Игорь Шишкин и Юлий Бояршинов — и пришли к выводу, что мы не хотим показать обществу, что суды не работают. Мол, типа, «видящий да увидит, слышащий да услышит». Мы не планировали класть на это свою жизнь. И не видели никакой серьезной общественной пользы в том, если бы мы вдруг начали заявлять: «Нет, это фейк, все фейк, это бредятина».
Была куча доказательств того, что нас пытали, а дело сфабриковано. Ну и вот, мы договорились на то, чтобы втроем идти в сознанку - я был солидарен.
Потом я сам сказал, что так не могу. Я, короче, на лодке плыву в другую сторону, потому что решил, что моя психика поломается от этого. То есть, исключительно о себе и своем психическом здоровье заботился. Сейчас считаю, что все правильно сделал.
КНИЖНАЯ ПОДМОГА Сейчас не могу ничего вспомнить, что именно меня в психологическом плане поддержало. Но книги давали пищу для мозга. Но мозг не напитался - нормально разговаривать до сих пор не научился. Могу оправдываться тем, что в одиночках много просидел.
Нравился Толстой, Дэвид Гребер. Я читаю очень медленно, потому что тупой. Больше читал учебную литературу - по математике.
Я человек, который не планировал получать высшее образование. Позапрошлым летом я прочитал книгу в переводе на русский Лон Бин Цао, автор Thinking in Data Science. После прочтения решил, что имеет смысл получить степень бакалавра в Data Science.
ЛАГЕРНЫЙ ОПЫТ Последние месяцы я выступал посредником между администрацией колонии и арестантской массой. Авторитетные подкатывали, пытаясь сделать меня, так сказать, отвечающим за зэков перед мусорами, за швейное производство.
Я от этого уходил. И всю дорогу мои психологические барьеры, чтобы не скатиться, не заиметь много власти над зэками, — мои идеи меня ограничивали. А так, конечно, я мог бы пойти дальше, так сказать. Я анархист, мне такого в принципе не надо. Но ходить там, договариваться, решать — я считаю, что это было очень полезно. Очень много зэков мне было благодарны.
Виктор Филинков, осужденный по террористчиескому делу “Сети”, делится честным и резким взглядом на тюремный опыт и анархизм без попыток приукрасить реальность
ИДЕОЛОГИЯ И ОТСИДКА Когда я садился в тюрьму, я уже был анархистом, сидел анархистом и освободился тоже анархистом. Почему в основном говорили об антифашистах во время судебного процесса? Это, в первую очередь, момент восприятия. То есть, кто такие антифашисты, людям на воле еще может быть ясно. Анархист — это вообще какой-то дикий зверь, публично не встречающийся, а если и знаком, то только с негативной коннотацией.
Мое мировоззрение меня поддерживало. В принципе, не считаю, что сидеть в тюрьме — это что-то сверхъестественное. Как говорил один мой знакомый: «Это нормально сидеть в тюрьме. Ну, посидишь пять лет, книжку напишешь». Опять же, сидеть по политическим убеждениям психологически легче, нежели чем сидеть за продажу наркотиков.
Хотя очевидно, что я проиграл. Но мусора тоже пососали, конечно. Я относился ненормально к своим действиям в плане безопасности, потому что они не были адекватны. Не надо было мне в Россию возвращаться: слежка, сообщения о пытках в Пензе. Но я был тупым - надо брать ответственность.
И очень много ошибок мы допускали в нашей среде. Никто же ничего не умеет, в отличие от всяких разных государственных служб: ни обучения, ни подготовки. Как бы кто что понял, тот понял. Кто чего не понял — ну, подставил себя, подставил других. Что с этим делать? Нет ответа: умирать, сидеть, бежать, страдать, короче — крепиться, как говорят в тюрьме.
ДОСУДЕБНОЕ СОГЛАШЕНИЕ Я не думал о досудебке в контексте общественной пользы или о том, что я не иду на досудебку ради общественной пользы. Потому что спустя несколько месяцев мы вот все втроем пообщались — я, Игорь Шишкин и Юлий Бояршинов — и пришли к выводу, что мы не хотим показать обществу, что суды не работают. Мол, типа, «видящий да увидит, слышащий да услышит». Мы не планировали класть на это свою жизнь. И не видели никакой серьезной общественной пользы в том, если бы мы вдруг начали заявлять: «Нет, это фейк, все фейк, это бредятина».
Была куча доказательств того, что нас пытали, а дело сфабриковано. Ну и вот, мы договорились на то, чтобы втроем идти в сознанку - я был солидарен.
Потом я сам сказал, что так не могу. Я, короче, на лодке плыву в другую сторону, потому что решил, что моя психика поломается от этого. То есть, исключительно о себе и своем психическом здоровье заботился. Сейчас считаю, что все правильно сделал.
КНИЖНАЯ ПОДМОГА Сейчас не могу ничего вспомнить, что именно меня в психологическом плане поддержало. Но книги давали пищу для мозга. Но мозг не напитался - нормально разговаривать до сих пор не научился. Могу оправдываться тем, что в одиночках много просидел.
Нравился Толстой, Дэвид Гребер. Я читаю очень медленно, потому что тупой. Больше читал учебную литературу - по математике.
Я человек, который не планировал получать высшее образование. Позапрошлым летом я прочитал книгу в переводе на русский Лон Бин Цао, автор Thinking in Data Science. После прочтения решил, что имеет смысл получить степень бакалавра в Data Science.
ЛАГЕРНЫЙ ОПЫТ Последние месяцы я выступал посредником между администрацией колонии и арестантской массой. Авторитетные подкатывали, пытаясь сделать меня, так сказать, отвечающим за зэков перед мусорами, за швейное производство.
Я от этого уходил. И всю дорогу мои психологические барьеры, чтобы не скатиться, не заиметь много власти над зэками, — мои идеи меня ограничивали. А так, конечно, я мог бы пойти дальше, так сказать. Я анархист, мне такого в принципе не надо. Но ходить там, договариваться, решать — я считаю, что это было очень полезно. Очень много зэков мне было благодарны.
BY Публичные призывы
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
That hurt tech stocks. For the past few weeks, the 10-year yield has traded between 1.72% and 2%, as traders moved into the bond for safety when Russia headlines were ugly—and out of it when headlines improved. Now, the yield is touching its pandemic-era high. If the yield breaks above that level, that could signal that it’s on a sustainable path higher. Higher long-dated bond yields make future profits less valuable—and many tech companies are valued on the basis of profits forecast for many years in the future. Perpetrators of such fraud use various marketing techniques to attract subscribers on their social media channels. Also in the latest update is the ability for users to create a unique @username from the Settings page, providing others with an easy way to contact them via Search or their t.me/username link without sharing their phone number. But because group chats and the channel features are not end-to-end encrypted, Galperin said user privacy is potentially under threat. Since its launch in 2013, Telegram has grown from a simple messaging app to a broadcast network. Its user base isn’t as vast as WhatsApp’s, and its broadcast platform is a fraction the size of Twitter, but it’s nonetheless showing its use. While Telegram has been embroiled in controversy for much of its life, it has become a vital source of communication during the invasion of Ukraine. But, if all of this is new to you, let us explain, dear friends, what on Earth a Telegram is meant to be, and why you should, or should not, need to care.
from us
