Пять лет назад, ещё до того, как я поняла классовую сущность его работ, я пыталась отрефлексировать то неизгладимое впечатление, которое он оказал на меня в школьные годы. И хоть сейчас я лучше понимаю причину моих чувств, эта заметка мне дорога как попытка охватить через чувственное — общественное.
На вопрос о том, с кем из писателей я хотела бы встретиться, посидеть, пообщаться живьём, мне пришёл на ум Бертольт Брехт.
Я сказала, что почти наверняка безнадёжно втрескалась бы в него, вне зависимости от взаимности или не-взаимности моих чувств. В попытке объяснить, что же делает его таким привлекательным, помимо того, что его принято считать сердцеедом, я пришла к следующему заключению.
Бертольт Брехт, этот невысокий человек, хитро ухмыляющийся с сигарой во рту, (лицо, помещенное на обложку пьесы «Жизнь Галилея», лицо поразившее меня ещё в десятом классе) — рыцарь.
Его умение видеть причины несовершенств нашего мира и неутомимые попытки сказать о них, — блестяще остроумно, трагически пронзительно и безжалостно саркастично, — сами по себе достойны восхищения. Но то, что делает его неотразимым, — то, что при своём уме, он наверняка не мог не сомневаться в том, насколько его работа имеет потенциал, изменить мир к лучшему. А в то, что именно это было его глубочайшим стремлением, я крепко верю, ибо работы его, при всей их нарочитой «отстранённости» и холодном сарказме, все же пропитаны явной болью социальной несправедливости.
Мне кажется, что и мировые события, и те, что происходили с его родиной, выпавшие на годы его жизни, наверняка доводили его до отчаяния. Однако он до конца жизни остался верен своим идеалам, и в литературе, и в публицистике, и в театре.
А не доблесть ли это — несмотря ни на что, «делать то, что считаешь должным, а далее будь что будет»?
Вот так неожиданно этот немецкий сердцеед в кожаном пальто, облачился для меня в светлые доспехи.
Кстати, если в вчитаться в его любовную лирику, то можно увидеть, как под плотным слоем изморози иронии, просвечивает такая безоружная нежность и забота, которая тем прекрасней, что вся сверкает и искрится под этим напылением отстранённости, под этим переливающимся инеем юмора.
Пять лет назад, ещё до того, как я поняла классовую сущность его работ, я пыталась отрефлексировать то неизгладимое впечатление, которое он оказал на меня в школьные годы. И хоть сейчас я лучше понимаю причину моих чувств, эта заметка мне дорога как попытка охватить через чувственное — общественное.
На вопрос о том, с кем из писателей я хотела бы встретиться, посидеть, пообщаться живьём, мне пришёл на ум Бертольт Брехт.
Я сказала, что почти наверняка безнадёжно втрескалась бы в него, вне зависимости от взаимности или не-взаимности моих чувств. В попытке объяснить, что же делает его таким привлекательным, помимо того, что его принято считать сердцеедом, я пришла к следующему заключению.
Бертольт Брехт, этот невысокий человек, хитро ухмыляющийся с сигарой во рту, (лицо, помещенное на обложку пьесы «Жизнь Галилея», лицо поразившее меня ещё в десятом классе) — рыцарь.
Его умение видеть причины несовершенств нашего мира и неутомимые попытки сказать о них, — блестяще остроумно, трагически пронзительно и безжалостно саркастично, — сами по себе достойны восхищения. Но то, что делает его неотразимым, — то, что при своём уме, он наверняка не мог не сомневаться в том, насколько его работа имеет потенциал, изменить мир к лучшему. А в то, что именно это было его глубочайшим стремлением, я крепко верю, ибо работы его, при всей их нарочитой «отстранённости» и холодном сарказме, все же пропитаны явной болью социальной несправедливости.
Мне кажется, что и мировые события, и те, что происходили с его родиной, выпавшие на годы его жизни, наверняка доводили его до отчаяния. Однако он до конца жизни остался верен своим идеалам, и в литературе, и в публицистике, и в театре.
А не доблесть ли это — несмотря ни на что, «делать то, что считаешь должным, а далее будь что будет»?
Вот так неожиданно этот немецкий сердцеед в кожаном пальто, облачился для меня в светлые доспехи.
Кстати, если в вчитаться в его любовную лирику, то можно увидеть, как под плотным слоем изморози иронии, просвечивает такая безоружная нежность и забота, которая тем прекрасней, что вся сверкает и искрится под этим напылением отстранённости, под этим переливающимся инеем юмора.
The news also helped traders look past another report showing decades-high inflation and shake off some of the volatility from recent sessions. The Bureau of Labor Statistics' February Consumer Price Index (CPI) this week showed another surge in prices even before Russia escalated its attacks in Ukraine. The headline CPI — soaring 7.9% over last year — underscored the sticky inflationary pressures reverberating across the U.S. economy, with everything from groceries to rents and airline fares getting more expensive for everyday consumers. A Russian Telegram channel with over 700,000 followers is spreading disinformation about Russia's invasion of Ukraine under the guise of providing "objective information" and fact-checking fake news. Its influence extends beyond the platform, with major Russian publications, government officials, and journalists citing the page's posts. Telegram users are able to send files of any type up to 2GB each and access them from any device, with no limit on cloud storage, which has made downloading files more popular on the platform. Individual messages can be fully encrypted. But the user has to turn on that function. It's not automatic, as it is on Signal and WhatsApp. DFR Lab sent the image through Microsoft Azure's Face Verification program and found that it was "highly unlikely" that the person in the second photo was the same as the first woman. The fact-checker Logically AI also found the claim to be false. The woman, Olena Kurilo, was also captured in a video after the airstrike and shown to have the injuries.
from us
