Роберт Данкен
Зимняя песня Земли
1
Прекрасные юноши и девушки!
Их стойкость в борьбе с войной
озеленила сердце моё.
Во тьме безнадёжной зимы
девичье лицо — чистая луна,
сияющая любимой ей Истиной,
Благовещением, клятвой,
которую вера хранит.
Семя, в слепой Земле мёрзнущее,
духи нового Солнца ищут тебя!
Лицо Марии — Звезда лучащаяся
На груди дыханья её
"частица Солнца, Дитя,
"ваяющее себя из облаков
"с лучами Солнца в атмосфере
"льющимися сквозь них."
2
В буре ярости и жестокости
верховоды зла появляются и исчезают,
главы государства, владыки холодной войны,
старый дракон, чья чешуя из трупов людей,
чьё дыхание губит посевы и выжигает деревни,
снова требует истребления,
наши жизни и гнева, ведущего к власти
над нами. Нацепивший непроглядную маску Джонсона
с головой Хамфри, торчащей из задницы,
воет он и порождает над Азией и Америкой
бойню невинных и царство гнева.
Наши жизни устремляются вниз, внутрь, корнями вглубь.
Духи живых звёзд возвращаются к Солнцу,
под землёй творящему волшебство света,
воскрешая глубокие корни. Мы спускаемся
к сердцу нашей тоски, хранилищу,
где юность взойдёт новыми ростками
прилива весеннего. О зелёный весенний прилив
личного стремления к общему благу,
клятве Христовой о братстве, клятве
любовников о наполнении друг друга!
"Кровь внутренней Земли бурлит в середине Зимы"
Под Землёй:
священные Ясли — слабый свет лампы,
огромные тени — несколько
напуганных пастухов — трое
волхвов или магов видят в Дите
из сказаний младенца — Иосифа,
чья вера в отце, и деву,
чья девственность порождает — и нового
владыку истинной жизни, Любви
как мы помним, он всегда рождался,
как и сейчас, во времена отчаяния,
не нашедший места в Харчевне,
преследуемый по Законам Ирода,
ночью бежавший, в Египте скрывшийся.
Любовь в Его юной невинности,
сияющая Своей глубиной ночи и времени,
ждала, и теперь — это
весть о Рождестве — возвращается снова,
пронося Солнечный свет
на прекрасном лице Его.
(перевод с английского Дмитрий Сабиров)
Зимняя песня Земли
1
Прекрасные юноши и девушки!
Их стойкость в борьбе с войной
озеленила сердце моё.
Во тьме безнадёжной зимы
девичье лицо — чистая луна,
сияющая любимой ей Истиной,
Благовещением, клятвой,
которую вера хранит.
Семя, в слепой Земле мёрзнущее,
духи нового Солнца ищут тебя!
Лицо Марии — Звезда лучащаяся
На груди дыханья её
"частица Солнца, Дитя,
"ваяющее себя из облаков
"с лучами Солнца в атмосфере
"льющимися сквозь них."
2
В буре ярости и жестокости
верховоды зла появляются и исчезают,
главы государства, владыки холодной войны,
старый дракон, чья чешуя из трупов людей,
чьё дыхание губит посевы и выжигает деревни,
снова требует истребления,
наши жизни и гнева, ведущего к власти
над нами. Нацепивший непроглядную маску Джонсона
с головой Хамфри, торчащей из задницы,
воет он и порождает над Азией и Америкой
бойню невинных и царство гнева.
Наши жизни устремляются вниз, внутрь, корнями вглубь.
Духи живых звёзд возвращаются к Солнцу,
под землёй творящему волшебство света,
воскрешая глубокие корни. Мы спускаемся
к сердцу нашей тоски, хранилищу,
где юность взойдёт новыми ростками
прилива весеннего. О зелёный весенний прилив
личного стремления к общему благу,
клятве Христовой о братстве, клятве
любовников о наполнении друг друга!
"Кровь внутренней Земли бурлит в середине Зимы"
Под Землёй:
священные Ясли — слабый свет лампы,
огромные тени — несколько
напуганных пастухов — трое
волхвов или магов видят в Дите
из сказаний младенца — Иосифа,
чья вера в отце, и деву,
чья девственность порождает — и нового
владыку истинной жизни, Любви
как мы помним, он всегда рождался,
как и сейчас, во времена отчаяния,
не нашедший места в Харчевне,
преследуемый по Законам Ирода,
ночью бежавший, в Египте скрывшийся.
Любовь в Его юной невинности,
сияющая Своей глубиной ночи и времени,
ждала, и теперь — это
весть о Рождестве — возвращается снова,
пронося Солнечный свет
на прекрасном лице Его.
(перевод с английского Дмитрий Сабиров)
Ибн Даган из Андалусии
Ибн Даган из Андалусии,
последний еврейский поэт
на испанской земле,
в глубинах цветущих палисадов
желанное лицо целовал,
шепча, как молитву:
«цветы под шагом твоим распускаются,
прекрасен свет твой, как солнца луч,
как первый проблеск зари,
ты звезда моих очей»,
– и вот погнали
евреев до единого прочь из Кастилии
и Арагона.
что в песне оплакивал он,
Ибн Даган?
история здесь умолкает.
мы знаем лишь,
как тысячи пустились прочь в безвестность,
в чужой, незнакомый край.
тысячи гибли от голода,
тысячи – замерзали.
разбойники их стерегли, калечили
и обирали до нитки.
а те, что уцелели –
уселись по грязным обочинам
на голую нищую землю
и стали Машиаха ждать.
Он, говорили, явится
в тысяча пятьсот третьем году.
Рейзл Жихлински
перевод с идиша Евгении Либерман
Ибн Даган из Андалусии,
последний еврейский поэт
на испанской земле,
в глубинах цветущих палисадов
желанное лицо целовал,
шепча, как молитву:
«цветы под шагом твоим распускаются,
прекрасен свет твой, как солнца луч,
как первый проблеск зари,
ты звезда моих очей»,
– и вот погнали
евреев до единого прочь из Кастилии
и Арагона.
что в песне оплакивал он,
Ибн Даган?
история здесь умолкает.
мы знаем лишь,
как тысячи пустились прочь в безвестность,
в чужой, незнакомый край.
тысячи гибли от голода,
тысячи – замерзали.
разбойники их стерегли, калечили
и обирали до нитки.
а те, что уцелели –
уселись по грязным обочинам
на голую нищую землю
и стали Машиаха ждать.
Он, говорили, явится
в тысяча пятьсот третьем году.
Рейзл Жихлински
перевод с идиша Евгении Либерман
ОГНИ И ЗВУКИ
Сочельник — и я зажигаю
свечу так же, как прежде было —
маленькие свечки.
Она горит на моем столе,
довольная тогда своей жизнью,
куёт тишину из света.
И я жду, что услышу
как прежде было, что яркие звуки
ринутся с места
с низких башенок,
что услышу, как они носятся
над белой землей, вздымаясь
выше, выше,
как если бы они задумали осесть
на своих звёздах,
и так что огни и звуки
вместе бы начали
с неба сквозь воздух
свой освященный путь.
Ханнес Петурссон
1968
пер. с исл. Виктя
за помощь в переводе спасибо Алле
Сочельник — и я зажигаю
свечу так же, как прежде было —
маленькие свечки.
Она горит на моем столе,
довольная тогда своей жизнью,
куёт тишину из света.
И я жду, что услышу
как прежде было, что яркие звуки
ринутся с места
с низких башенок,
что услышу, как они носятся
над белой землей, вздымаясь
выше, выше,
как если бы они задумали осесть
на своих звёздах,
и так что огни и звуки
вместе бы начали
с неба сквозь воздух
свой освященный путь.
Ханнес Петурссон
1968
пер. с исл. Виктя
за помощь в переводе спасибо Алле
Чарльз Симик
Грядёт зима
Безумец и бездомный
Укрываются от холода
В склепе сказочно богатых,
Где кутаются в свои лохмотья,
Оберегая только друг друга,
Когда приезжает катафалк,
Волоча свежесть недавно срезанных роз
И толпы прислуги
Со снегом на их чёрных плечах,
Торопящихся опустить тяжёлый гроб,
Чтоб он отчалил в ад, Сатане на радость.
(пер. с английского Дмитрий Сабиров)
Грядёт зима
Безумец и бездомный
Укрываются от холода
В склепе сказочно богатых,
Где кутаются в свои лохмотья,
Оберегая только друг друга,
Когда приезжает катафалк,
Волоча свежесть недавно срезанных роз
И толпы прислуги
Со снегом на их чёрных плечах,
Торопящихся опустить тяжёлый гроб,
Чтоб он отчалил в ад, Сатане на радость.
(пер. с английского Дмитрий Сабиров)
Today the willows are anxious like small animals.
Turns out that hedgehogs can carry rabies, and squirrels too.
You shouldn't pick up a hedgehog sitting peacefully on a trail.
And a squirrel is compactly rabid in its own way, reckless in every crown.
Barthes knows: an obsession is black zen, and I've spend a whole morning
dreaming of a wrist with a dagger-shaped scar.
This formula, 'I want to look at the trees together with you', and another one
('I want to die') are equivalent and equally helpless,
as trite and helpless as everything said by a lover.
Александра Цибуля.
Перевод с русского Максима Дрёмова.
Turns out that hedgehogs can carry rabies, and squirrels too.
You shouldn't pick up a hedgehog sitting peacefully on a trail.
And a squirrel is compactly rabid in its own way, reckless in every crown.
Barthes knows: an obsession is black zen, and I've spend a whole morning
dreaming of a wrist with a dagger-shaped scar.
This formula, 'I want to look at the trees together with you', and another one
('I want to die') are equivalent and equally helpless,
as trite and helpless as everything said by a lover.
Александра Цибуля.
Перевод с русского Максима Дрёмова.
Джон Эшбери
Зимние грёзы
На бульваре прошел мимо огромного спрута.
Его мало волновал я
или обстановка вокруг, хотя одна из присосок
задумчиво ощупывала кольца шипов у бульварного дерева,
как монокль, который рассеяно опускают
к странице газеты, и слова,
как рабочие муравьи, быстро приходят в движение:
«Обвиняемому уже НЕ В ПЕРВЫЙ РАЗ предлагали.
По его СОБСТВЕННОМУ ПРИЗНАнию, шумиха четырежды поднималась в тот первый ГОд…»
Тогда я уже был у дома, спасибо моей смекалке и упорству.
Морж воет в кустарнике,
все манеры забыты или вытравлены.
Неудивительно, что дом — светлое место,
если жизнь — это твой конёк.
(пер. с английского Дмитрий Сабиров)
Зимние грёзы
На бульваре прошел мимо огромного спрута.
Его мало волновал я
или обстановка вокруг, хотя одна из присосок
задумчиво ощупывала кольца шипов у бульварного дерева,
как монокль, который рассеяно опускают
к странице газеты, и слова,
как рабочие муравьи, быстро приходят в движение:
«Обвиняемому уже НЕ В ПЕРВЫЙ РАЗ предлагали.
По его СОБСТВЕННОМУ ПРИЗНАнию, шумиха четырежды поднималась в тот первый ГОд…»
Тогда я уже был у дома, спасибо моей смекалке и упорству.
Морж воет в кустарнике,
все манеры забыты или вытравлены.
Неудивительно, что дом — светлое место,
если жизнь — это твой конёк.
(пер. с английского Дмитрий Сабиров)
Майкл Палмер
"Все те слова..."
Все те слова, что мы использовали для вещей, теперь отброшены, чтобы их познать. Там в горах я наткнулся на последнее дерево или букву А. Что оно мне сказало, звучало кратко, "Я окружено бесполезностью синего, рассыпающейся со всех сторон на поля горькой полыни, исцеление и век. Если ты пальцами разотрёшь одну из этих трав, запах прилипнет к твоей руке, но его частицы будут вполне невидимы. Это язык, который тебе не понять". Разбирая брёвна буквенного дерева, я нёс их одно за одним вниз по склону до дома и подкидывал в пламя. Потом мы жарили на углях красную кефаль с маслом, перцем, солью и дикой душицей.
(пер. с английского Дмитрий Сабиров)
"Все те слова..."
Все те слова, что мы использовали для вещей, теперь отброшены, чтобы их познать. Там в горах я наткнулся на последнее дерево или букву А. Что оно мне сказало, звучало кратко, "Я окружено бесполезностью синего, рассыпающейся со всех сторон на поля горькой полыни, исцеление и век. Если ты пальцами разотрёшь одну из этих трав, запах прилипнет к твоей руке, но его частицы будут вполне невидимы. Это язык, который тебе не понять". Разбирая брёвна буквенного дерева, я нёс их одно за одним вниз по склону до дома и подкидывал в пламя. Потом мы жарили на углях красную кефаль с маслом, перцем, солью и дикой душицей.
(пер. с английского Дмитрий Сабиров)
Сон словно свет месяца
свет месяца словно сон
словно свет месяца
сон что мне приснился наконец ночью
словно океан словно месяц словно кильватер
словно глаза глубоко в океане
словно ты забываешь меня
словно ты вспоминаешь меня вечером
словно плавание по океану, одному и серому
словно ты приходишь ко мне
словно ты приходишь наконец ночью
словно кильватер в свете месяца
словно месяц в кильватере и океан, громадный и один.
Сигфус Дадассон
1947–1951
пер. с исл. Виктя
свет месяца словно сон
словно свет месяца
сон что мне приснился наконец ночью
словно океан словно месяц словно кильватер
словно глаза глубоко в океане
словно ты забываешь меня
словно ты вспоминаешь меня вечером
словно плавание по океану, одному и серому
словно ты приходишь ко мне
словно ты приходишь наконец ночью
словно кильватер в свете месяца
словно месяц в кильватере и океан, громадный и один.
Сигфус Дадассон
1947–1951
пер. с исл. Виктя
surface transport needs its own poet
everything needs its own poet
the trolley quietude is floating
and you should say a silent goodbuy
to a sorrowful girl with a violin, to an unkind not yet old oldster:
what could be dearer than strangers, of all things?
such faces exist when you don't know it's your soul which hurts, or your spine
you exit and there's a moonshine
Василий Бородин.
Перевод с русского Максима Дрёмова.
everything needs its own poet
the trolley quietude is floating
and you should say a silent goodbuy
to a sorrowful girl with a violin, to an unkind not yet old oldster:
what could be dearer than strangers, of all things?
such faces exist when you don't know it's your soul which hurts, or your spine
you exit and there's a moonshine
Василий Бородин.
Перевод с русского Максима Дрёмова.
Марк Стрэнд.
Сохраняя целостность вещей.
В поле
я --
отсутствие поля
Так всегда и
бывает
Где бы я ни был,
я то -- чего не нет
Я иду,
рассекая воздух,
и он вновь
заполняет пространство
после меня.
У каждого --
своя причина для движения.
Я иду,
чтобы сохранить
целостность вещей.
(перевод Воронова Даниила)
Сохраняя целостность вещей.
В поле
я --
отсутствие поля
Так всегда и
бывает
Где бы я ни был,
я то -- чего не нет
Я иду,
рассекая воздух,
и он вновь
заполняет пространство
после меня.
У каждого --
своя причина для движения.
Я иду,
чтобы сохранить
целостность вещей.
(перевод Воронова Даниила)
Шёл, мама, снег под небом Украины:
Венок Спасителя из тысяч крошек скорби.
Здесь мои слёзы до тебя недостижимы.
От ранних жестов молчаливо, гордо.
Мы умерли уже, чего не спишь, барак мой?
Кружится ветер тоже будто бы с испуга
Они поэтому, спокойно мёрзнут в шлаке —
на сердце — флаги, свечи держат руки.
Я всё такой же посреди затмений:
Очищены ножи, освобождённы липы.
Здесь мои звёзды; рвутся дуновением
Натянутые струны слишком громкой лиры…
Навис час розы посреди заката
Померкли мы. Одни. Всегда одни мы
Что это, мама, было: взрослость или рана —
Тону и я со снегом Украины.
Пауль Целан
пер. с немецкого гриша степанов
Венок Спасителя из тысяч крошек скорби.
Здесь мои слёзы до тебя недостижимы.
От ранних жестов молчаливо, гордо.
Мы умерли уже, чего не спишь, барак мой?
Кружится ветер тоже будто бы с испуга
Они поэтому, спокойно мёрзнут в шлаке —
на сердце — флаги, свечи держат руки.
Я всё такой же посреди затмений:
Очищены ножи, освобождённы липы.
Здесь мои звёзды; рвутся дуновением
Натянутые струны слишком громкой лиры…
Навис час розы посреди заката
Померкли мы. Одни. Всегда одни мы
Что это, мама, было: взрослость или рана —
Тону и я со снегом Украины.
Пауль Целан
пер. с немецкого гриша степанов
Afternoon with circus and citadel
In Brest, where the whips were swinging,
In a tent, where a tiger sprang,
I heard you, finity, singing,
I saw you there, Mandelstam.
The sky hung over the roadstead,
The seagull hung over the crane;
You sang of the frail and the constant -
You, canonboat called "Baobab".
To greet a tricolour banner
I whispered a Russian word.
Forgotten was now remembered,
And heart in me - strong like a fort.
Пауль Целан
1961, сборник "Niemandsrose"
Пер. с немецкого на английский Михаил Навин
In Brest, where the whips were swinging,
In a tent, where a tiger sprang,
I heard you, finity, singing,
I saw you there, Mandelstam.
The sky hung over the roadstead,
The seagull hung over the crane;
You sang of the frail and the constant -
You, canonboat called "Baobab".
To greet a tricolour banner
I whispered a Russian word.
Forgotten was now remembered,
And heart in me - strong like a fort.
Пауль Целан
1961, сборник "Niemandsrose"
Пер. с немецкого на английский Михаил Навин
Мило Де Анжелис (р. 1951)
*
Способа прервать изящество
этих одежд, между танцами и вином
и прекрасными лицами:
не бывает. Туман вползает через окно,
мягкий, обёртывающий
любую жестокость, бархатящий. Уже тёплая зима,
в которой то, чего не хватает, объявляет о возвращении,
где агония зверей составляет строй
музыки.
Даже дырки от морфия
прячут кровь.
*
И среди ветхих кают —
страх, повсюду,
только кинешь взгляд на заброшенные буйки —
с утра вернёшься к мысли об окончании:
но эта пустыня, видишь, это только
пляж, замороженный бурей, секс,
которому мы отдаёмся, поскольку ты тут,
в халате, который снимаешь. Но прежде всего
жалость, слова, что нам помогают,
потому что есть страх – всё закончится,
а они об этом не скажут. Это не то чтобы
действие, но оно — сейчас, чтобы занять нас,
пока этот тёмный песок
не будет осмыслен.
Перевод с итальянского Лизы Хереш
*
Способа прервать изящество
этих одежд, между танцами и вином
и прекрасными лицами:
не бывает. Туман вползает через окно,
мягкий, обёртывающий
любую жестокость, бархатящий. Уже тёплая зима,
в которой то, чего не хватает, объявляет о возвращении,
где агония зверей составляет строй
музыки.
Даже дырки от морфия
прячут кровь.
*
И среди ветхих кают —
страх, повсюду,
только кинешь взгляд на заброшенные буйки —
с утра вернёшься к мысли об окончании:
но эта пустыня, видишь, это только
пляж, замороженный бурей, секс,
которому мы отдаёмся, поскольку ты тут,
в халате, который снимаешь. Но прежде всего
жалость, слова, что нам помогают,
потому что есть страх – всё закончится,
а они об этом не скажут. Это не то чтобы
действие, но оно — сейчас, чтобы занять нас,
пока этот тёмный песок
не будет осмыслен.
Перевод с итальянского Лизы Хереш
Марк Стрэнд. Семь стихотворений.
1
На краю
телесной ночи
проступают десять лун
2.
Шрам вспоминает о ране.
Рана — вспоминает боль.
И ты снова плачешь.
3.
Бредя под солнцем
наши тени походят
на баржи молчания
4.
Мое тело ложится
и я слышу свой
голос подле себя
5.
Твердь — наслажденье,
и оно раскрывается,
и мы входим в него
как в себя
еженочно
6.
Беседуя с окном,
я говорю: все является
всем
7.
Есть ключ
Открываю дверь и вхожу
Темно, и я вхожу
Темнее — и я вхожу.
Перевод с английского Воронова Даниила
1
На краю
телесной ночи
проступают десять лун
2.
Шрам вспоминает о ране.
Рана — вспоминает боль.
И ты снова плачешь.
3.
Бредя под солнцем
наши тени походят
на баржи молчания
4.
Мое тело ложится
и я слышу свой
голос подле себя
5.
Твердь — наслажденье,
и оно раскрывается,
и мы входим в него
как в себя
еженочно
6.
Беседуя с окном,
я говорю: все является
всем
7.
Есть ключ
Открываю дверь и вхожу
Темно, и я вхожу
Темнее — и я вхожу.
Перевод с английского Воронова Даниила
Энн Лаутербах
ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ ШЕЛ ДОЖДЬ
Ворот не было, хотя казалось, что можно
пройти туда, где мерещилась ферма.
Цветы на подносе уже внесли,
и я продолжила спать,
заключенная в дождь, оградивший пространство.
Все животные были вписаны в пейзаж,
и мы устали от выдумок, устали даже от того,
что уставилось прямо в лицо,
отупев от голода.
На полпути через поле мы встали.
Нас бы ни за что не впустили, хотя и узнали бы сразу.
Какую бы ложь я выдумала? Иногда возбуждение
кружило мне голову, и я шаталась, флиртуя на границах,
чуть за пределами рамки, где воздух приникает к краям
сгребая забвение. Я проснулась с пониманием, что провела ночь
в привычной, но пугающей близости: кто-то сказал
вытри нос, кто-то еще ненавидел тарелки.
Месяц переменился за ночь: теперь
сезон не отпускает, воздух непреклонный и чистый,
холодный, как требование определенности.
Некоторые вещи стали невозможны. Невозможно
было вальсировать или пришивать пуговицы. Мы могли, тем не менее,
покинуть дом ради палатки
с потрепанной куклой, и никто бы не смотрел вслед, не махал пока!
(перевел Сергей Хан)
ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ ШЕЛ ДОЖДЬ
Ворот не было, хотя казалось, что можно
пройти туда, где мерещилась ферма.
Цветы на подносе уже внесли,
и я продолжила спать,
заключенная в дождь, оградивший пространство.
Все животные были вписаны в пейзаж,
и мы устали от выдумок, устали даже от того,
что уставилось прямо в лицо,
отупев от голода.
На полпути через поле мы встали.
Нас бы ни за что не впустили, хотя и узнали бы сразу.
Какую бы ложь я выдумала? Иногда возбуждение
кружило мне голову, и я шаталась, флиртуя на границах,
чуть за пределами рамки, где воздух приникает к краям
сгребая забвение. Я проснулась с пониманием, что провела ночь
в привычной, но пугающей близости: кто-то сказал
вытри нос, кто-то еще ненавидел тарелки.
Месяц переменился за ночь: теперь
сезон не отпускает, воздух непреклонный и чистый,
холодный, как требование определенности.
Некоторые вещи стали невозможны. Невозможно
было вальсировать или пришивать пуговицы. Мы могли, тем не менее,
покинуть дом ради палатки
с потрепанной куклой, и никто бы не смотрел вслед, не махал пока!
(перевел Сергей Хан)
Марк Стрэнд. Черные карты.
Ни присутствие камней,
ни хлещущий ветер,
ни море,
что замечает лишь удаление,
ни горы,
ни умирающие города
не скажут,
что ты пришел.
Ничто не скажет тебе,
где ты
Каждое мгновение - место,
в котором ты никогда не был
Ты можешь идти,
веря, что бросаешь свет
вокруг себя
Но откуда тебе это знать?
Настоящее всегда темно
Его карты всегда черны,
возникающие из ничего,
описывающие
в своем медленном восхождении
в себя самих
свой собственный путь,
его пустоту,
эту блеклую, медленную
необходимость его завершения.
Когда они начинают быть,
они как дыхание.
И если их вообще
изучают,
то лишь для того,
чтобы слишком поздно
понять --
предметы твоих бывших когда-то,
как ты думал, забот,
не существуют.
Ни твой дом,
ни твои друзья,
ждущие твоего появления,
ни твои враги,
считающие провалы, -
не отмечены
ни на одной из них.
Только ты здесь,
говорящий привет тому,
кем ты когда-нибудь станешь,
и чёрная трава подпирает
черные звезды.
Перевод Воронова Даниила
Ни присутствие камней,
ни хлещущий ветер,
ни море,
что замечает лишь удаление,
ни горы,
ни умирающие города
не скажут,
что ты пришел.
Ничто не скажет тебе,
где ты
Каждое мгновение - место,
в котором ты никогда не был
Ты можешь идти,
веря, что бросаешь свет
вокруг себя
Но откуда тебе это знать?
Настоящее всегда темно
Его карты всегда черны,
возникающие из ничего,
описывающие
в своем медленном восхождении
в себя самих
свой собственный путь,
его пустоту,
эту блеклую, медленную
необходимость его завершения.
Когда они начинают быть,
они как дыхание.
И если их вообще
изучают,
то лишь для того,
чтобы слишком поздно
понять --
предметы твоих бывших когда-то,
как ты думал, забот,
не существуют.
Ни твой дом,
ни твои друзья,
ждущие твоего появления,
ни твои враги,
считающие провалы, -
не отмечены
ни на одной из них.
Только ты здесь,
говорящий привет тому,
кем ты когда-нибудь станешь,
и чёрная трава подпирает
черные звезды.
Перевод Воронова Даниила
райнер мария рильке. мир цур фаяр
пусть ангел-хранитель не держит меня
он может опять через небо летать
и звёзд тишину на куски рассекать
не нужно уже согревать мне кровать
и руку дрожащую в ночь мне сжимать
пусть ангел-хранитель не держит меня
вольный перевод с немецкого дани соболевой 🎂
пусть ангел-хранитель не держит меня
он может опять через небо летать
и звёзд тишину на куски рассекать
не нужно уже согревать мне кровать
и руку дрожащую в ночь мне сжимать
пусть ангел-хранитель не держит меня
вольный перевод с немецкого дани соболевой 🎂
Дениза Левертов
Например
Зачастую нигде нет ничего особенного: может,
поезд, дребезжащий ни быстро, ни медленно,
от Мельбурна до Сиднея, свет угасает,
мы перешли ту широкую реку, которую помним
по сказке об отрочестве и роковой любви, написанную
водочной прозой, горящей и чистой —
свет угасает, затем
рядом с путями именно этот
куст эвкалипта, маловажная
деревяшка, роща, в твою сторону
смотрит, но не на тебя, а сквозь, сквозь поезд,
поверх него — глядит ветками и корой
на что-то за пределами твоей жизни. Он, этот
клочок зрения, не красивее
миллиона других, даже менее многих;
нет у тебя здесь прошлого, воспоминаний,
ты никогда не ступишь под тень
этих условных присутствий. Возможно, оставив этот континент,
ты никогда не вернёшься; но он будет с тобой:
годы спустя, когда бы
ни промелькнул в твоей голове мутный образ его,
из тебя вырывает он старый плач:
О Земля, любимая моя Земля!
— как и многие другие тусклые
созвездия пейзажей, или обломок
камня в лишайнике, или вовсе старый сарай,
где однажды ты укрывался от ливня
в Эссексе, опираясь на колесо или оглоблю
пыльной телеги, и вышел, когда услыхал,
как вернулся петь чёрный дрозд, хотя дождь
ещё не утих; как ты и думал,
там был, в тёмном углу, где хмурые облака
сбились в кучу, неясный след
радуги; напротив неё ожидаемый
отблеск полуденного света Восточной Англии, листья,
что сияют и опадают. Лужи, сорняки у обочины,
очистившиеся от пыли. Земля,
вновь тот внутренний плач —
Земля, любимая...
(пер. с английского Дмитрий Сабиров)
Например
Зачастую нигде нет ничего особенного: может,
поезд, дребезжащий ни быстро, ни медленно,
от Мельбурна до Сиднея, свет угасает,
мы перешли ту широкую реку, которую помним
по сказке об отрочестве и роковой любви, написанную
водочной прозой, горящей и чистой —
свет угасает, затем
рядом с путями именно этот
куст эвкалипта, маловажная
деревяшка, роща, в твою сторону
смотрит, но не на тебя, а сквозь, сквозь поезд,
поверх него — глядит ветками и корой
на что-то за пределами твоей жизни. Он, этот
клочок зрения, не красивее
миллиона других, даже менее многих;
нет у тебя здесь прошлого, воспоминаний,
ты никогда не ступишь под тень
этих условных присутствий. Возможно, оставив этот континент,
ты никогда не вернёшься; но он будет с тобой:
годы спустя, когда бы
ни промелькнул в твоей голове мутный образ его,
из тебя вырывает он старый плач:
О Земля, любимая моя Земля!
— как и многие другие тусклые
созвездия пейзажей, или обломок
камня в лишайнике, или вовсе старый сарай,
где однажды ты укрывался от ливня
в Эссексе, опираясь на колесо или оглоблю
пыльной телеги, и вышел, когда услыхал,
как вернулся петь чёрный дрозд, хотя дождь
ещё не утих; как ты и думал,
там был, в тёмном углу, где хмурые облака
сбились в кучу, неясный след
радуги; напротив неё ожидаемый
отблеск полуденного света Восточной Англии, листья,
что сияют и опадают. Лужи, сорняки у обочины,
очистившиеся от пыли. Земля,
вновь тот внутренний плач —
Земля, любимая...
(пер. с английского Дмитрий Сабиров)
Роза Лебенсбойм (1887-1952)
Мы шли через дни, как сквозь сад, раскуроченный ветром
Цветущий, созревший, и к играм привыкший со смертью.
Тучи, простор и мечты – обо всём слова наши были.
И среди шелеста сада, деревьев-упрямцев
Мы разрослись одним деревцем.
Вечера синевою тянулись, глубокой и тёмной
С болью желаний ветров и падения звёзд,
С блуждающей лаской сияния, над дрожью травы и листвы.
И вились по ветру, в себя синеву мы вбирали,
И веселы были, как звери, умны и игривы, как Боги.
перевод с идиш Лизы Хереш
Мы шли через дни, как сквозь сад, раскуроченный ветром
Цветущий, созревший, и к играм привыкший со смертью.
Тучи, простор и мечты – обо всём слова наши были.
И среди шелеста сада, деревьев-упрямцев
Мы разрослись одним деревцем.
Вечера синевою тянулись, глубокой и тёмной
С болью желаний ветров и падения звёзд,
С блуждающей лаской сияния, над дрожью травы и листвы.
И вились по ветру, в себя синеву мы вбирали,
И веселы были, как звери, умны и игривы, как Боги.
перевод с идиш Лизы Хереш