Насколько эффектный, настолько же бессмысленный известный книжный в Венеции, где вместо прилавка гондола. Еще и во дворе какая-то инсталляция из мертвых книг, чтобы по ним ходить пешком. Как книготорговца в прошлом и книголюба меня это ранит.
Долго разглядывал лицо на задней обложке книги, пытаясь понять, хиппи он или нет? Но Парома Чаттерджи оказалась вообще женщиной. Индуска родом из Индии с искусствоведческим образованием в Италии преподает в Мичигане византинистику, знает кучу языков и даже немного русский. Это ли не живое свидетельство глобализации в академии?
А книга, кстати, отличная. Правда, есть подозрение, что она вряд ли понравится местным специалистам, ведь самый цитируемый в ней – Антон Калделлис, автор «Византийской республики», заочный товарищеский суд над которым как-то устроили в Европейском университете. У меня сил хватило только на первые полчаса этого шестичасового шоу. Калделлиса, этого столпа новой византинистики, не любят, впрочем, не только у нас. Кто-то из знакомых рассказывал, что столкнулся с ним еще до ковида на какой-то международной конференции, и Калделлис там себя вел вызывающе как суперзвезда, был недоступен и вообще заносчив. Короче, не Жижек.
А еще книга не понравится отечественному читателю своим главным тезисом – о том, что в Империи не очень-то и почитали иконы, предпочитая им статуи. Переполненный статуями, стащенными императорами со всего средиземноморья, Константинополь был настолько пресыщен арт-объектами, что иконы оказывались на какой-то периферии внимания. В литературе, в т.ч. в трактате «О церемониях» Константина Багрянородного об иконах или ничего, или вскользь. Это все, конечно, немного контринтуитивно. Зачем тогда были все эти иконоборческие споры? Зачем так было нужно бороться за право писать иконы? С другой стороны, а почему при иконоклазме не разбивали статуй – тоже ведь вопрос.
Про статуи – первая половина книги, до 3 главы включительно. Потом начинается скучная часть про экфрасис – риторическую фигуру описания визуальных объектов при помощи слов, чтобы передать ощущения наблюдателя. Здесь я не очень понял, чего хочет нам сказать автор.
У Калделлиса автор взяла один прием. В «Византийской республике» Калделлис пишет, что, мол, он уселся читать работы республиканистов, чтобы понять, как работает республика и вообще, что она такое, но понял, что они ничего не понимают. Именно поэтому на тот круглый стол в ЕУ пришли не только византинисты, но и сотруджники центра «Республика». Калделлис и их взбесил.
Чаттерджи тоже решила зачем-то почитать свежие дискуссии о предмете искусствоведения и попала на какую-то книжку с докладами, написанными явно в рамках так называемого поворота к объектам, некогда модного на волне интереса к ООО. И идея о том, что предметом искусствознания является объект, ей очень не зашла. Ее тезис состоял в том, что, например, чудотворная икона «работает» не столько за счет изображенного образа, сколько за счет окружающего ее дискурсивного поля – народных и церковных нарративов, сложившихся вокруг нее. Честно говоря, не понимаю, как этот контраргумент может поколебать представление об объекте как предмете искусствознания, поскольку все это дискурсивное поле как раз и является частью объекта, и более того – именно включение этого языкового содержания в предмет искусствознания и обращает чудотворную икону именно что в конкретный объект, а не, например, сюжет, образ, часть художественной программы или серии изображений. Мне тоже не нравится идея о том, что предметом искусствоведения является объект, но аргументы Чаттерджи тут явно не работают.
А еще книга не понравится отечественному читателю своим главным тезисом – о том, что в Империи не очень-то и почитали иконы, предпочитая им статуи. Переполненный статуями, стащенными императорами со всего средиземноморья, Константинополь был настолько пресыщен арт-объектами, что иконы оказывались на какой-то периферии внимания. В литературе, в т.ч. в трактате «О церемониях» Константина Багрянородного об иконах или ничего, или вскользь. Это все, конечно, немного контринтуитивно. Зачем тогда были все эти иконоборческие споры? Зачем так было нужно бороться за право писать иконы? С другой стороны, а почему при иконоклазме не разбивали статуй – тоже ведь вопрос.
Про статуи – первая половина книги, до 3 главы включительно. Потом начинается скучная часть про экфрасис – риторическую фигуру описания визуальных объектов при помощи слов, чтобы передать ощущения наблюдателя. Здесь я не очень понял, чего хочет нам сказать автор.
У Калделлиса автор взяла один прием. В «Византийской республике» Калделлис пишет, что, мол, он уселся читать работы республиканистов, чтобы понять, как работает республика и вообще, что она такое, но понял, что они ничего не понимают. Именно поэтому на тот круглый стол в ЕУ пришли не только византинисты, но и сотруджники центра «Республика». Калделлис и их взбесил.
Чаттерджи тоже решила зачем-то почитать свежие дискуссии о предмете искусствоведения и попала на какую-то книжку с докладами, написанными явно в рамках так называемого поворота к объектам, некогда модного на волне интереса к ООО. И идея о том, что предметом искусствознания является объект, ей очень не зашла. Ее тезис состоял в том, что, например, чудотворная икона «работает» не столько за счет изображенного образа, сколько за счет окружающего ее дискурсивного поля – народных и церковных нарративов, сложившихся вокруг нее. Честно говоря, не понимаю, как этот контраргумент может поколебать представление об объекте как предмете искусствознания, поскольку все это дискурсивное поле как раз и является частью объекта, и более того – именно включение этого языкового содержания в предмет искусствознания и обращает чудотворную икону именно что в конкретный объект, а не, например, сюжет, образ, часть художественной программы или серии изображений. Мне тоже не нравится идея о том, что предметом искусствоведения является объект, но аргументы Чаттерджи тут явно не работают.
Рад и, честно говоря, не ожидал, что выйдет еще номер альманаха «Слово и камень». Обычно такие монопроекты, существующие на средства и по прихоти одного издателя, он же главред, умирают не дожив. Номер, кстати, еще лучше, чем первый, так что никакого «синдрома второго альбома». Другое дело, конечно, что я теперь понял, что мне не нравится в этом проекте. Нет, никакой сусальности радио «Радонеж» и телеканала «Спас», или не приведи господи грубого православного этнонационализма, замешанного на обскурантизме, здесь тоже нет. И это очень здорово – найти правильный тон для разговора, хороших собеседников и просвещенных авторов. Не нравится же мне только одна вещь: вот этот миметический запал главреда и большинства авторов – ориентация на копирование и воспроизводство образцов утраченной культуры и ушедшей натуры, что порой доводит до кича, но чаще выглядит как бриколаж и откровенная эклектика. Ну, ок, давайте строить 200 храмов и все с закоморами, давайте бесконечно тиражировать Покрова на Нерли, давайте расписывать храмы по лекалам, чтобы выглядело помпезно и как будто тебя накрыли тарелкой Палеха. Ну, ок, традиция, которая живет интерпретацией, но совершенно не хочет с нами разговаривать, не поражает, не удивляет, а оставляет равнодушным. Или заставляет пожимать плечами: а кому и зачем все это надо?
Из барного номера SWN, который у меня валяется с лета, узнал, что теперь рецепты коктейлей составляет ИИ, что тренд на азиатчину все еще в моде, что теперь бармены и коктейльмайстеры изучают мир перцев, после того, как разобрались с солями (что бы это ни значило), что сакэ – не японская водка, что в Калиниграде есть бар «Ельцин», что в моду вернулся абсент, что джин идеально сочетается с рыбой (???), что в Мск дохерища баров, в которых я не был (и не планирую), и дохерища баров, в которых уже был (и тоже не планирую). Кстати, чего-то у них в барных обзорах ни разу не было баров именно культового характера – ни Fly Inn, ни Андердога (правильного), ни Mad Season.