Мне нравятся маргиналии Велецкого, они иной раз намеренно провокативны, с нацеленностью на то чтобы именно спровоцировать мысль в проницательном читателе, который, быть может, даже и не настроен на это. Вот одна из таких маргиналий.

Отчего вопрос о России, о русской идее не может быть философским вопросом? Только оттого, что нет такого же зеркального вопроса об американской идее? ну это же не научный подход. Нет и нет, подумаешь. Много где чего нет.

Оттого что Россия - "индивидуалия", а не универсалия? Ну так у Мамлеева в этом и вся соль, что за эмпирическим, индивидуальным существованием России угадывается некий иной, вечный, универсальный образ России, то, что Ю.В. называет Россией Вечной. И эту интуицию никак нельзя проигнорнировать философии, иначе какая это философия.

И потом, любой политический вопрос и тем более идеологический имеет под собой философский фундамент и при серьезном рассмотрении может открыть философский горизонт. Иначе философы просто не смогли бы предпринимать где-либо какое-либо действие, будь то политика, война, даже наука. И не было бы никаких поездок Платона на Крит, никакого социальной активности Сократа, никаких методик Ильенкова и т.д. Потому что это всё были философские действия.

Вот есть Россия - как сложная и огромная страна, государство-цивилизация, цветущая сложность, Русский мир, Открытый русский космос. Очевидно, что вопрос о такой величине - вопрос философского характера. Не ставить такой непростой, неклассический философский вопрос все равно что расписываться в предвзятом, уставшем от всего и ограниченном догматизме.

https://www.group-telegram.com/velnotes.com/960

Отзыв коллеги Коробова-Латынцева содержит важные тезисы, которые нуждаются в комментарии. Поскольку мой текст в Телеграме представляет собой лишь визитку опубликованной на Бусти маргиналии, для начала следует дать еще несколько выдержек, а потом перейти к выдвинутым Андреем положениям.

---

«То, что русские философы размышляли о русском, мне и симпатично, и близко с чисто эмоциональной точки зрения. Мне нравится то, что для отечественных интеллектуалов судьбы родины всегда были важны. Более того, индиффирентность к данному вопросу мне автоматически кажется подозрительной: я рос во времена тотального национального нигилизма, а потому остро воспринимаю не только русофобию, но даже беззлобное космополитическое равнодушие к Отечеству – в том числе когда речь идет о представителях иных народов и времен, например:

«Отказавшись от всего, [Анаксагор] занялся умозрением природы, не тревожась ни о каких делах государственных. Его спросили: «И тебе дела нет до отечества?» Он ответил: «Отнюдь нет; мне очень даже есть дело до отечества!» – и указал на небо».

Такая жизненная позиция мне и непонятна, и неприятна («и указал на небо» – фу) – уж тем более тогда, когда речь идет о русском авторе.

Однако. Вопрос о России (ее сущности, истории, предназначении и т. п.), поставленный в качестве философского, не только бессмыслен, но и чреват серьезными негативными последствиями для нации и государства. Любая задача должна решаться адекватными методами и адекватными инструментами – иначе мы не только не находим удачные решения, но и находим неудачные. Соответственно, национально-государственные проблемы с помощью философии не решаются и решаться не могут – их преодоление подменяется высокопарным пустословием.

Политика требует прагматического подхода и, что самое главное, она направлена на конкретное благо конкретных людей. Безопасность, благосостояние, образование, технологическое развитие, налообложение никак не могут быть правильно организованы исходя из книжных красивостей вроде «Святой Руси» или «богостроительства» или «ноосферы» или «византизма» или или.

Важно сказать и о том, что нация состоит из обычных людей с весьма тривиальными интересами – и власть, существующая на их налоги, должна блюсти их, именно их, интересы. А не грезить «Русской идеей» – набором бессодержательных фантазий, авторы которых зачастую не управляли не то, что губернией, но даже кондитерской лавкой».

---

Теперь перейдем к тезисам уважаемого коллеги.

1. Про интуиции Мамлеева:

Игнорировать интуиции философу не стоит, но стоит игнорировать эмоции. Потому что они – дурные спутники философского познания. Они лишь уводят нас в мир художественных образов, приятных сердцу, но бесполезных для трезвого рассуждения и выработки практической стратегии.

2. Про невозможность действия без философии:

Если бы каждое наше действие требовало философского фундамента, мы бы никогда не действовали, а только рефлексировали. Философам следует учиться у людей практического склада, которые не «подводят базу», но при этом действуют рационально и эффективно. В том числе и в политике – здесь уместно привести цитату Освальда Шпенглера:

«Пусть себе Платон и Руссо <...> строят свои абстрактные государственные здания – для Александра Македонского, Сципиона, Цезаря, Наполеона, для их замыслов, битв и постановлений это не имеет решительно никакого значения. Пусть себе первые разглагольствуют о судьбе, вторым довольно того, что сами они – судьба».

3. Далее, Андрей пишет: «Вот есть Россия – как сложная и огромная страна, государство-цивилизация, цветущая сложность, Русский мир, Открытый русский космос».

Такие высказывания вновь уводят нас из реального мира в пространство метафорики. Допустим, что Россия – не цветущая сложность, а отцветшая простота, и не открытый космос, а закрытый хаос. Неужели для обычного русского человека что-то меняется? Уверен, что нет – наличие или отсутствие литературных эпитетов в отношении Отечества никак, на мой взгляд, не может мешать нам любить своих соплеменников, желать им блага и действовать исходя из общих с ними интересов.

В продолжение темы России в русской философии – важные и ценные замечания (раз, два и три) от автора канала «Е-нутрия».

По персоналиям согласен не всегда – в частности, теологические изыскания ряда дореволюционных авторов органично вошли в канон «Русской идеи», придав ей раскритикованный мной трансцендентный характер (так, упомянутое коллегой соловьевское «Оправдание добра» подчеркнуто антинационально). Да и многие философы, которые, по мнению «Е-нутрии», занимались проектом модернизации России, по мне так уходили в чудовищную архаизацию (одна неоплатоническая софиология чего стоит).

Но в одном существенном тезисе автор прав: академическая русская философия, занимавшаяся традиционными для Запада вопросами, часто остается вне фокуса внимания историков отечественной мысли.

Не могу сказать, что в этом академическом наследии что-то меня сильно поразило, но вполне допускаю, что мог пропустить нечто важное. Дело в другом: «университетская» мысль хороша своей трезвостью. Помню, в завершении курса «Ницше: судьбы Европы», прочитанного полтора года назад в лектории «Нефиктивное образование», рассказывал про русскую рецепцию Ницше. Начал с первых отечественных публикаций (работ Преображенского, Лопатина и Грота) и был удивлен тому, насколько они содержательнее и логичнее вольных (и это мягко сказано) рассуждений более известных современному читателю авторов – Н. Федорова, В. С. Соловьева, Франка, Шестова, Бердяева и некоторых других. И это не говоря о совершенно несусветных интерпретациях Андрея Белого, Вячеслава Иванова и Мережковского.

Коллега прав и в том, что искажение образа русской философии произошло из-за катастрофы 1917-го. Думаю, что если бы Россия не исчезла с политической (и интеллектуальной) карты мира, нормальная академическая философия спокойно развивалась бы в тесной связке с западноевропейской.

При этом, глядя на дореволюционную мысль, важно иметь ввиду различение, однажды проницательно введенное замечательным современным философом Александром Ветушинским: есть «философия в России», а есть «русская философия» – последняя как раз и занималась темой России. И занималась активно, негативные последствия чего мы наблюдаем по сию пору.

Лет пятнадцать назад я думал, что нет и не может быть никого мерзее отечественных либералов. С тех пор они совсем не уронили планку мерзости (и даже взяли новые низины), но у них появились достойные конкуренты: лет пять назад им в спину задышали «советские патриоты» – если ранее они стеснялись открыто людоедствовать, то потом утратили всякие приличия.

Третья по мерзотности группа, конечно, была и в нулевые, и в десятые, но все же сильно отставала от ведущей двойки. И вот сегодня она сделала сильный уверенный шаг к первому месту – до золота вряд ли дотянет, но навязать борьбу, как оказалось, способна.

Это – наши местные охранители. Они всегда были удивительно изобретательны в умении любить начальство (безответно – сама власть, слава богу, всегда относилась к ним с заслуженным презрением) и радикальны в пропаганде мракобесия. Сегодня они пробили дно – стали запрещать не только поддерживать тех, кто им не нравится, но даже сочувствовать их кончине. Одно издание дошло до того, что укорило публику в самом факте обсуждения темы.

Можно как угодно относиться к новопреставленному Навальному – тем более, что de mortuis aut bene, aut nihil – сомнительная максима. Его кидки вчерашних партнеров и, тем паче, соратников из региональных штабов (принимавших на себя максимальные риски), сливы нескольких волн протеста, набор в команду отъявленной русоедской мрази и, наконец, фактически открытая работа на МИ-6 вкупе с лютым заукраинством не имеют и не могут иметь никаких моральных оправданий.

Но он уже несколько лет как был повержен – и потому радоваться его смерти и, тем более, глумиться над ней – это мерзость в духе представителей одного соседнего государственного образования, которые в свое время добивали сожженных людей и/или публично радовались их мучениям. «Предатели же». Сейчас, они, кстати, с той же радостью обсуждают и смерть Навального, и подлые теракты против мирного Белгорода.

Наши охранители сегодня – им под стать. Кажется, лишь один из таковых (притом реально близкий к власти) призвал «воздержаться от злорадства», написав именно про «мы не они» – молодец. Другие же то ли окончательно превратились в тех, с кем воюют, то ли решили выслужиться. И то, и другое – мерзость.

Потому что мы не они.

«...У "Химической свадьбы" Андреэ был реальный прототип: бракосочетание между курфюрстом Пфальца (одной из германских земель) Фридрихом V и Елизаветой Стюарт – дочерью английского короля Якова I. Противниками римского Папы и католической династии Габсбургов возлагались особые надежды на этот союз протестантских домов. Задачей минимум для них было посадить Фридриха на чешский трон, задачей максимум – сделать из него вождя всех протестантов. Свадьба состоялась в 1613 году, а программные тексты от имени братства Розы и Креста ("Откровение", "Исповедование" и "Химическая свадьба") публиковались в 1614–1616 годах.

Связь двух явлений не вызывает сомнений – как только Фридрих проиграл католикам битву при Белой Горе (в 1620-м), публикации от имени розенкрейцеров фактически исчезли. Именно поэтому впоследствии Андреэ открещивался от связи с братством – в обстановке Тридцатилетней войны (1618–1648) веротерпимостью не отличалась ни одна сторона, а потому он запросто мог попасть под раздачу со стороны своих: каббала, герметика и магия и мирное-то время были не в большой чести, а уж в военное – и подавно.

Впрочем, автор "Химической свадьбы" не унывал: сначала он от Розового Креста открестился – написал, что розенкрейцеры суть общество "никому толком не известное, о чьем всезнании говорят лишь его собственные самовосхваления, использующего в качестве эмблемы лоскутный щит и запятнавшего себя множеством дурацких обрядов". А потом основал новую организацию – "Христианское общество" – да и вообще всю жизнь энергично работал на силы Реформации. Можно сказать, что Андреэ был, говоря сегодняшним языком, политтехнологом: когда не выгорела одна идеологическая затея, он занялся новой, учтя изменившуюся конъюнктуру. Называя свое участие в прежней мистификации словом ludibrium ["шутка", "пустячок"], он поступал как политик, вынужденный отрекаться от проигравшей выборы партии – но только для того, чтобы вступить в другую. Но такой ребрендинг вовсе не означал, что у нашего героя не было убеждений – наоборот, по мнению Фрэнсис Йейтс, и в поздних работах Андреэ обнаруживаются все те же идеи – "необходимости сочетания евангельского благочестия с наукой и использования последней для облегчения жизни людей".

Основное содержание "Розенкрейцерского просвещения" – реконструкция генетики идей манифестов вымышленного братства и их дальнейшего влияния на интеллектуальную историю. По Йейтс получается, что эзотерическая их составляющая – отнюдь не довесок, призванный окружить политическую агитацию ореолом таинственности. Здесь я вынужден признать, что недооценил этот момент – после прочтения трех текстов я был уверен, что там нет ничего кроме политики – увы, моя светскость сыграла со мной дурную шутку. Нет, духовный и религиозный элемент там если не на первом плане, то уж точно не уступает политическому. Магия, каббала, герметика и алхимия были чрезвычайно популярны в те времена и уходили корнями в Ренессанс. Следует сказать, что вся эта оккультная тематика воспринималась в то время не в качестве иррационального элемента, а как вполне себе наука – потому приверженцы названных дисциплин считали себя передовыми людьми.

Корни розенкрейцерской эзотерики Йейтс усматривает в деятельности знаменитого Джона Ди, придворного астролога самой Елизаветы I, королевы-девственницы. Джон Ди – не только ученый (в тогдашнем смысле слова), но и государственный деятель. К слову, он является вдохновителем двух известнейших персонажей современной английской культуры – Джеймса Бонда (Ди подписывал донесения королеве цифрами "007") и Альбуса Дамблдора. Ди за несколько десятилетий до появления розенкрейцерских текстов находился с миссией в Богемии, где, очевидно, обрел сторонников. Они, последователи эзотерического учения Ди, как раз и работали на то, чтобы на чешском престоле оказался Фридрих V – тот самый, брак которого подтолкнул Андреэ к написанию "Химической свадьбы" <...>».

«"В пяти лигах от Кэйр-Паравела пал кентавр Рунвит, пронзенный калорменской стрелой. Я был с ним в последние минуты его жизни, и он велел мне передать вашему величеству: «Следует помнить, что все миры конечны, а благородная смерть – вот сокровище, которое может обрести даже нищий»".

<...> Нет сомнений в том, что в рамках аретологического подхода благородная смерть (то есть такая, которая наступила в результате сознательного самопожертвования) является добродетельной. Аристотель, создатель лучшей аретологической теории (да и вообще лучшей этической теории в истории мысли), считал, что такая смерть является реализацией главной, интегральной человеческой добродетели – мегалопсюхии, то есть величавости / чувства собственного достоинства:

"Тот, кто величав, не подвергает себя опасности ради пустяков и не любит самой по себе опасности, потому что [вообще] чтит очень немногое. Но во имя великого он подвергает себя опасности и в решительный миг не боится за свою жизнь, полагая, что недостойно любой ценой остаться в живых".

Проще говоря, готовность к смерти, равнодушие к смерти "во имя великого" составляет величие души, а потому такая готовность добродетельна, то есть является свидетельством внутреннего совершенства. И если бы Льюис написал "благородная смерть – вот совершенство, которого может достичь даже нищий", вопросов бы не было. Но он написал про сокровище, отчего высказывание приобрело в чисто литературном плане (хорошо звучит ведь) – однако был ли он прав или в стремлении придать смерти своего героя патетики и драматизма хватил лишку?

Чтобы ответить на этот вопрос, для начала следует разобраться с понятием сокровища, а потом вернуться к вопросам о том, 1) может ли смерть быть для человека приобретением, и если да, то 2) в каких случаях. Как может быть прекращение жизни сокровищем? Что на него может приобрести тот, кто получил его буквально посмертно?

Согласно словарю Ожегова, сокровище – это 1) драгоценность, дорогая вещь, 2) ценности духовной и материальной культуры, 3) нечто ценное, дорогое для кого-либо, 4) полноценные деньги, дорогие и серебрянные монеты. Во всех четырех определениях мы видим одно и то же слово – ценность. Итак, сокровище – это ценность. Как мы можем определить ценность (ценности)? Тут уже нет смысла заглядывать в словари, достаточно сказать, что ценность – это 1) то, что за что человек готов дорого заплатить (в случае, если не обладает ею), 2) то, с чем человек готов лишь задорого расстаться (в случае, если обладает). Определения связаны между собой: ценность – это то, что трудно приобрести, но что достаточно легко обменять на другие блага. Иными словами, это капитал. К какому из двух определений подходит благородная смерть? Очевидно, к первому: живущий еще не обладает смертью.

Отсюда перефразируем Льюиса: "благородная смерть – это то, за что человек готов дорого заплатить". Согласимся, что звучит несколько абсурдно: зачем дорого платить за то, что фактом обладания уничтожает возможность распоряжения? Как распорядиться таким капиталом? Опять же, нет сомнений в том, что такая гибель сама по себе добродетельна, но чем она может быть ценна? Раз уж речь о капитале, то каким образом можно его "монетизировать"?

На самом деле, благородная смерть действительно может считаться капиталом – но только в двух случаях <...>».

«126

Невозможность социализма. Два факта:

1. "Оборот оккультного рынка приблизился к 2 триллионам рублей, почти сравнявшись с затрами россиян на питание".

2. "С 2019 года общий объем [букмекерских] ставок в России вырос в 1,4 раза и по итогам 2022 года составил 2,91 трлн рублей".

Эти цифры – гроб в крышку всех социалистических проектов. "Почему у нас такое социальное расслоение? Это следствие капитализма!". Нет, это следствие того, что существуют миллионы мудаков, попусту тратящих триллионы рублей. И если мудакам, многие из которых не только отдают свое, но еще и забирают чужое, помогать деньгами, они тут же все отдадут тем же гадалкам и букмекерам, чем еще более увеличат социальное расслоение.

"Так давайте запретим и тех, и других!". Легко. А мудакам быть мудаками вы как запретите? Они всегда найдут эффективный способ обеднеть самим и обогатить других.

"Но именно капитализм внушает веру в легкую наживу – он и подталкивает людей совершать эти траты". Нет, людей к этому подталкивают врожденное стремление к социальному доминированию и имманентный гедонизм.

Помню, общался с одним пожилым актером, учившимся еще в советское время, до всякого капитализма. Он долго рассказывал, как студентом считал копейки – стипендии не хватало. И вот однажды на улице он нашел кошелек с приличной суммой – в нем было около ста советских рублей. Что он сделал, как вы думаете? Разумеется, позвал друзей в "Асторию" и за вечер просадил абсолютно все. Напоследок оставил официанту десятку и пошел домой пешком. Жалел ли он об этом поступке? Вообще ни разу – сам сказал. На момент нашего общения он жил бедно – не из-за капиталистов, а из-за того, что всю свою жизнь тратить он любил гораздо больше, чем копить.

Это никак не отменяет необходимости помогать нуждающимся и защищать интересы социальных низов (чтобы дать им возможность из этих низов выбраться), но бесполезно придумывать из головы идеи всеобщего благоденствия, не учитывая природу существенной части населения. Безрассудно тратить деньги – часть этой природы».

У меня нашли дазайн. И числа ему «Несть».

*слушая Гражданскую Оборону, настроение такое*

Есть объекты, обладающие дазайном, а есть объекты, им не обладающие. Да и объекты ли это? Одно название.

Вот в Гражданской обороне есть дазайн. Есть дазайн в Летове. А вот в группе «Пилот», при всех моих гигачасах прослушивания оной, дазайна нет.

Есть дазайн в безумном и невероятно прекрасном Дугине, Александре Гельевиче, есть он и в одновременно развратном и аскетичном Лимонове (величайшем русском писателе после Набокова по времени жизни), как и в математике, русофобе и шизофренике Вербицком.

Есть он в Кураеве, которого я стараюсь не читать и не слушать, начиная с какого-то времени.

Есть он и в Константине Анатольевиче Крылове, хотя его физический дазайн закончен, но мне ли, рельсовику, на это внимание обращать? В Максиме Велецком его преизрядно, а его Несть – это дазайн пурификатум, надо снова перечитать. Встречается дазайн и у Холмогорова. А вот в какой-нибудь Мамардашвили нет его, дазайна, ни капли. И не потому что он грузин, а потому что он такой же философ, как я балерина.

*отголосок одного разговора и воспоминания*

Алексей «Быть» задал мне вопрос, почему евангельские герои вели себя как живые люди, а мученики из житий – как машины благочестия.

Сразу хочется опровергнуть гипотезу о стоическом влиянии – стоицизм был популярен как раз на рубеже двух эр. На христианство он, конечно, повлиял (читая, например, Эпиктета, вообще трудно представить, что был язычником), но к духу житий имел опосредованное отношение. Нужно понимать, что стоицизм при всем своем равнодушии к телесно-эмоциональному началу души все же является пантеистической философией – мир хоть и управляется Промыслом, но этот последний имманентен миру и не обещает загробного воздаяния. Потому в стоицизме нет идеи иного мира – есть только один Космос, который благ и справедлив. Нужно «работать на него», улучшать его – но уходить из него некуда и незачем.

Ответ на лёшин вопрос, на мой взгляд, прост – новозаветные книги и сказы о мучениках относились к принципиально разным эпохам. Евангельские события происходили еще в Античности, а большинство житий создавались или воссоздавались после «Кризиса третьего века», когда величайшая цивилизация древности стремительно варваризировалась во всех смыслах слова. Политический кризис (эпоха «солдатских императоров»), экономический кризис (инфляция как следствие порчи монет, разорение многих городов и запустение некогда доходных земель), этнокультурный кризис (усиление фактора Востока и влияния египетской, еврейской и сирийской форм религиозности) – все это привело к окончательному краху античного мира с его идеалами рациональности, гражданственности, гуманности, «оптимистического» отношения к космосу и эстетизацией телесности.

На место всего этого пришел радикальный метафизический, антропологический и этический дуализм. Как писал историк Эрик Доддс в «Язычник и христианин в смутное время»

«Презрение к человеческому состоянию и ненависть к телу были болезнью, укорененной в существе культуры этого периода; что хотя ее наиболее крайние выражения являются христианскими или гностическими, ее симптомы проявляются в более умеренной форме у язычников с чисто эллинистическим образованием».

В общем, после III века дуализмом было проникнуты решительно все и всё. Отсюда радикальные формы аскетизма, фанатизм и выраженное стремление бежать из мира наиболее болезненным путем. К слову, меняется и наполнение термина «аскеза»: если античный человек закалял тело ради упорядочения своей жизни и обуздания опасных страстей, то теперь презрение распространялось уже не на вожделения, а на телесность как таковую.

Отсюда то, о чем спрашивает Алексей – не просто примеры мученичества, но превращение оного из возможного итога жизни («нужно умереть достойно – ну ладно, что уж тут») в желательный. Мир катится к концу – следы его гибели каждый видит ежедневно. Значит, уходя из него, нужно громко хлопнуть дверью.

Алексей замечательно пишет: «Все эти истории про невероятное терпение святых, как по мне, это хуже, чем сказка. Это опасная ложь, расчеловечивающая этих самых святых, лишающая их живых характеров и превращающая в полубогов». Да, но жестокое время ожесточает и расчеловечивает всех – и тех, кому этот мир дорог, и тех, для кого он юдоль скорби.

Плюс в условиях оскудения научной культуры любые жизне- и смертеописания идут на ура – даже самые фантастические. И это касается не только христиан, но и язычников того времени – так, про неоплатоника Прокла его биограф Марин писал: «Он навел на Аттику дожди и отвратил от нее роковую засуху; талисманами он усмирял землетрясения». Если уж языческие философы повелевают облаками, то чем хуже мученики за христианскую веру, которым и волхвовать не надо, а только терпеть пытки? Отсюда и удивительные подробности многих житий. «Грубый век, грубые нравы».

Разумеется, в одном посте трудно дать подробную картинку тех событий, а потому не могу не отослать к своей лекции о том времени (ссылка с тайм-кодом), завершающей прочитанный в прошлом году цикл об античной этике.

«133

Дети Аврелия. Когда я в годы аспирантуры вел занятия в вузе, то после пары о стоиках и эпикурейцах давал студентам задание: нужно было посмотреть "Главные мысли" Эпикура и первую главу "Наедине с собой" Аврелия и написать трехчастное эссе. Во-первых и -вторых, найти по одному фрагменту, вызывающему несогласие с философом. Нужно было привести два положения и объяснить, в чем, с точки зрения студента, древние были не правы. В-третьих, нужно было выбрать между двумя течениями – рассказать, какое из них студенту ближе и почему.

Цели у меня было две – педагогическая и социологическая. Что касается первой, то тут важно было показать студентам, что с философами можно и нужно спорить – но делать это нужно аргументированно. Не раз видел недоумение – "это как же я буду критиковать целых мыслителей, да еще таких древних?" – а вот как хошь, так и критикуй. Это философия, а не уроки правописания.

Что до социологии, то любопытно было, кого нонче больше – стоиков или эпикурейцев. Статистику не подбивал – все же ответ ответу рознь: некоторые отвечали без энтузиазма и понимания сути течений. Но в целом эпикурейцев было, кажется, побольше.

Так вот. Нередко оторопь вызывала следующая мысль Аврелия:

"От Аполлония [я усвоил] независимость и спокойствие перед игрой случая; чтобы и на миг не глядеть ни на что, кроме разума, и всегда быть одинаковым – при острой боли или потеряв ребенка, или в долгой болезни".

Студенты (точнее, студентки – я преподавал, в основном, на женских потоках) говорили, что это невозможно – быть спокойным, потеряв ребенка. То есть принимали его слова за голую теорию.

Уже после выполнения заданий я останавливался на некоторых эссе – в том числе тех, в которых критиковался приведенный фрагмент. Сообщал важный факт: у Марка Аврелия было по меньшей мере двенадцать детей. И как минимум семь умерли еще при его жизни. Да, человек похоронил семь (или больше) детей. И остался исключительно благодарным богам и доброжелательным к людям. Помню, что эта информация неизменно производила сильное впечатление.

Как бы я не был скептичен к стоикам, все же и сам не могу отрицать – есть в этой системе какая-то "настоящность", какая-то подлинность. Эпикурейство, увы, выглядит куда более поверхностным – вынужден это признать как эпикуреец и анти-стоик».

Когда мы думаем о наших врагах, нужно понимать, что они не только жестокие, беспринципные и трусливые. Они ещё и беспощадно тупые.

Нет ни одного народа, который бы сломался от террора и его угрозы.

Но сегодня они бросили вызов русскому народу.

Завтра русский народ примется их искать и уничтожать. Всех причастных до единого.

Всё верно. «Жаль только — жить в эту пору прекрасную / Уж не придется — ни мне, ни тебе» (с). Потому что уже лет двадцать в вопросе миграции не меняется ничего. И, будем реалистами, не поменяется. В ближайшее время точно.

«136

Платон vs Аристотель. Всякий, кто утверждает, что между учениями Платона и Аристотеля нет существенных различий, начисто лишен интеллектуальной честности и/или психологического чутья.

Можно сколько угодно искать (и даже находить) точки согласия между двумя величайшими авторами древности, но одну – самую фундаментальную разницу нельзя не заметить, если имеешь хотя бы гран здравомыслия: речь о подходе к философии, о стиле мышления, о специфике взгляда на сущее. Это у них различается кардинально. И сие различие гораздо важнее тех сходств, которые можно обнаружить при чисто формальной оценке их учений. "Но ведь Аристотель учился у Платона 20 лет – годы в Академии не могли не повлиять на него". Конечно, не могли. Платоновские влияния на Аристотеля невозможно не видеть – но заразил ли учитель ученика духом своей философии? Нет, ни в малейшей степени – ученик, в отличии от учителя, так и остался трезвым эмпириком и политическим реалистом.

Кроме того, они не согласны друг с другом в той версии основного вопроса философии, который сформулировал ваш покорный слуга – о том, есть ли промысел. Для Платона он есть, а для Аристотеля – нет. А что оба были идеалистами – это вообще не важно, поскольку между материалистом и не признающим промысел идеалистом дистанция минимальная.

Попытки (и весьма недурные по исполнению) примирить Платона с Аристотелем предпринимались в истории философии нередко – вот только цель всех этих синтезов всегда находилась за рамками философии: они всегда создавались открытыми или латентными теологами».

Презентации «Маргиналий» в «Листвах»:
7.04 (Мск), 13.04 (СПб)

Друзья, вышел третий том «Маргиналий». В течение пары недель он появится на всех основных платформах (Литрес, Вайлдберриз, Озон, Строки.Мтс, Амазон и других).

В это воскресенье (7 апреля) в 18:00 состоится московская презентация трёхтомника. Сначала немного расскажу о концепции книжной серии, а потом раскрою три любопытных сюжета из числа вошедших в книги: во-первых, поругаюсь на русскую философию, во-вторых, повосхищаюсь эпохой Просвещения и, в-третьих, поповествую о поэтике Даниила Андреева.

Подробный анонс со ссылкой на регистрацию вскоре появится в канале столичной «Листвы», на который я рекомендую подписаться (даже если вы живете не в Москве).

Затем – 13-го числа – состоится питерская презентация (анонс появится в начале следующей недели). Там буду говорить на другие темы.

На встречах можно будет приобрести книги (в мягкой обложке) комплектом. С радостью подпишу их для вас.

Будет интересно, приходите.

В воскресенье, 7 апреля, в «Листве» состоится презентация трёхтомника «Маргиналии» философа Максима Велецкого. Автор расскажет о концепции книжной серии и озвучит несколько вошедших в издание сюжетов:

«Русская философия как проблема» – о дореволюционной идеалистической мысли, не отвечающей ни требованиям классической рациональности, ни вызовам сегодняшнего дня.

«Оболганное Просвещение» – об актуальности наследия французских мыслителей XVIII века вопреки многочисленным критикам.

«Русский Данте» – о блистательной поэзии Даниила Андреева и причинах ее недооценки.

900-страничный трёхтомник включает в себя 165 комментариев к текстам авторов разных эпох – от древних до современных. После лекции автор ответит на вопросы и подпишет книги.

Начинаем в 18:00.

Регистрация: https://lavka-listva-msk.timepad.ru/event/2842187/

Вход за любое пожертвование на защиту Листвы — все средства пойдут на оплату охраны и обеспечение безопасности лавки. Для «Защитников Листвы» с бусти — вход свободный.

Напоминаю всем гражданам Третьего Рима, что завтра буду выступать в "Листве" в 18 часов.

Будем говорить о русской философии, Просвещении и читать стихи Даниила Андреева.

Регистрация по ссылке: https://lavka-listva-msk.timepad.ru/event/2842187/

Заканчивается мой пятидневный вояж в Москву.

Лекция-презентация в "Листве" прошла волшебно. Как я и ожидал, особенно хорошо был воспринят блок "Русский Данте" – о Данииле Андрееве. В июне планирую прочесть отдельную большую лекцию о его поэзии. Спасибо всем пришедшим за интерес и вопросы, которые уже дали мне темы для некоторых будущих текстов (а также за задорное афтепати).

Активно встречался с патронами – как со старыми, уже ставшими друзьями, так и теми, кого доселе знал лишь заочно. Каждому – благодарность за то, что нашли время (и за многолетнюю поддержку, само собой).

Уже в эту субботу будет питерская презентация – с другими темами.

На фото – вместе с членами клуба "Добрые русские люди" Виталием Шмаленюком и Павлом Смиренным.

13 апреля в 18:00 философ Максим Велецкий презентует у нас трёхтомник «Маргиналии».

«Маргиналии» представляют собой разноплановые комментарии к 150 авторам разных эпох: философские и политические, психологические и филологические, публицистические и монографические, бесстрастные и полемические.

Автор расскажет о концепции книжной серии и озвучит несколько вошедших в неё сюжетов:

– методологические ошибки философов (на примерах Гуссерля, Хайдеггера и Свасьяна);
– софистические уловки русофобов (на примере де Кюстина)
– неологизмы в поэзии и предрассудки поэтов (на примере Пушкина);
– философский анекдот как исторический источник (на примере Диогена Лаэртия).

После лекции автор ответит на вопросы и подпишет книги, которые можно будет приобрести единым комплектом.

РЕГИСТРАЦИЯ
Вход за пожертвования

Правила посещения наших мероприятий:
Вход строго по регистрации с реальными ФИО, возможна паспортная проверка, личные вещи осмотрит наш охранник, средства самообороны останутся на пункте охраны.

Друзья, презентация уже завтра. Будет насыщенно, приходите.