Отношение к советскому прошлому – и крайне болезненная и одновременна важнейшая тема. Сейчас, после нигилизма 90-х., она приобретает новую остроту и актуальность. Всплеск искреннего и неподдельного интереса к советскому, стремление переосмыслить идеологические (антисоветские и одновременно русофобские) клише сегодня часто трактуется в сентиментальных тонах «ностальгии по советскому», в котором на первом месте ностальгия, а не советское.

Но это, конечно, не так. Вообще отношение к советскому – это, прежде всего, показатель нравственной культуры человека. Оно вписано в отношение человека к своему историческому прошлому. Совсем не нужно быть ни «совком», ни «коммунякой», чтобы почтительно и уважительно относится к наследию предков. Обратное просто хамство.

А если иметь немного философского разума, тогда будет понятно, что Советский Союз – это не эксперимент, закончившийся поражением в «холодной войне», и не семидесятилетняя история материализации в России марксистского проекта, а величайшее событие в мировой истории, случившееся в исторической судьбе России. Только включив историософскую оптику, можно что-то понять в нашей истории.

У Владимира Петровича Фетисова была такая работа "Жить за умерших", где главная идея в том, что мы, живущие, должны продолжать наших умерших, жить вместе с ними и за них, отчитываясь перед ними за прожитое.
Вот волонтеры действуют вполне в духе этой идеи: https://www.group-telegram.com/zhitzadvoih/3. Всецело поддерживаю инициативу и призываю присоединиться!

#житьзаумерших

Русские философы, вершинные представители религиозно-философского ренессанса исповедовали христианский социализм. Изначально и С. Булгаков, и Н. Бердяев, и С. Франк и др. вообще были марксистами. И были не по «велению партии», а по своим мировоззренческим установкам. Но русскими марксистами, а это совершенно иное, чем западные. Но затем, поняв позитивистскую ограниченность марксизма, эволюционировали в идеализм, и далее, в православие.

От марксизма к идеализму – путь русского философа. Но, отойдя от марксизма, они остались преданными русском христианскому социализму. Что их привлекало в марксизме? Естественно, они не были «промыты», «ослеплены» и проч. В марксизме их привлекла идея социальной справедливости – самая большая ценность для русского человека. А отталкивала доктринальная безрелигиозность, которая несовместима с религиозной метафизикой. Поэтому русский христианский социализм – это справедливость минус материализм, атеизм, наиболее адекватное мировоззрение для русского философски образованного класса, не чуждого национальных интересов.

Можно сказать, что все самые выдающиеся представители русской мысли были христианскими социалистами, искавшими правды Божией на земле. Именно на земле, поскольку «земля», «этот мир» очень дорог русскому человеку, и дороги люди, живущие на ней. Как символ русской нравственной веры всегда звучит Есенин:

Я скажу: Не надо рая, дайте родину мою.

Сердце русского человека всегда более всего негодует против неправды, от кого бы она она не исходила (от монархистов, или социалистов), и также стремится к этой правде (также от кого бы они не исходила). Поэтому есть правда и у Ленина, и у И. Ильина. Не «своя правда», а Правда. Поэтому и Ленин, и Ильин тоже русские христианские социалисты. Как, разумеется, Ф.М. Достоевский, изначально искавшей правды у петрашевцев, как В. Соловьев, К. Леонтьев, А. Герцен, Н. Федоров, Л. Толстой, В. Гаршин, А. Чехов, А. Платонов, В. Розанов, Горький и бесчисленное множество самых разных русских людей.

В русском христианском социализме главное – это не вера в потусторонний трансцендентный идеал, вера в личное спасение, то есть вера в строго церковном смысле. Это искание правды и справедливости, это совестливость и сердечность, то есть нравственные начала жизни, которые действительно являются общими соборными началами для русских людей, объединяющих их, а не разделяющих по религиозным (верующий/ неверующий), идеологическим (красные/белые) и прочим критериям.

 
Пример истинной преданности Отечеству – жизнь и деятельность митрополита Вениамина (Федченкова), автора известного труда «Божьи люди», посвященного чтимым русским народом подвижникам.
 
Во время долгого времени пребывания за границей митрополит Вениамин размышлял о русском народе, сохранилась ли вера в русском народе, о том, сохранилась ли у него православная вера. Он написал в 30-е годы в Нью-Йорке такие строки:
 
Так было прежде, Русь родная:
Ты верила ... А что теперь?
Умом давно тебя не знаю;
А сердце говорит мне: верь!
 
Митрополит вернулся в Россию в январе 1945 г. И после написал следующее:
 
«Я достаточно мог наблюдать родной народ и понять его. И скажу прямо: впечатление от народа – самое сильное, самое важное, что я увожу с собой с Родины за границу. И прежде всего скажу о верующих. Боже, какая горячая вера в них! Горяча вера у русского православного народа... Русь и теперь святая. Да, и теперь я могу без всяких сомнений утверждать: жива православная вера в русском народе... И вообще пришел к несомненному убеждению, что не только в отдельных личностях, но и в широчайших толщах народа – вера жива и растет»
 
Поразительно, что митрополит говорит о Святой Руси, о горячей вере у русского православного народа в СССР, в стране, где официальной идеологией был атеизм. Духовная прозорливость митрополита позволила ему увидеть живую веру широчайших толщах народа. Это следствие глубочайшей пасхальности русских, считал он, той пасхальности, которая в советском периоде приобрела свои удивительные черты.
 
Что самое важное: митрополит Вениамин (Федченков), просвещеннейший иерарх русской православной Церкви, один из представителей белого движения смог преодолеть его ограниченность и слиться  со своим народом в годы тяжелых испытаний во время Великой Отечественной войны, призывая русскую эмиграцию забыть разногласия и оказывать помощь СССР, своему русскому советскому народу.
 
 

На конференции «И.А. Ильин и современная социогуманитарная мысль (к 70-летию со дня смерти русского философа)», которую проводит ВПШ им. И.А. Ильина сегодня выступил итальянский журналист и антрополог Бертолази Элизео. Его тема «Иван Ильин – философ «вдохновляющий» Путина. В Италии – очередной фактор путинофобии»

Тема говорящая, кричащая. Так удивительно слышать сегодня честные, здравые и умные голоса изнутри современного ментально кастрированного Запада, в сознание которого вбита мертвая схема: фашист Ильин повлиял на Путина, который совершил фашистский поворот, напав на Украину. Поэтому – отмена русской имперской агрессорской культуры.

Итальянский журналист, возмущенный таким состоянием тупости и жесточайшей цензуры, хорошо показал, как эта схема работает на всех уровнях сознания – и на обыденном, и на «интеллектуальном», процитировав некоторые идеологически заказные книги современных итальянских политологов.

Таких как Бертолази Элизео сейчас, разумеется, меньшинство. Но он исполнен веры, что в союзе с Россией и с помощью таких философов как И. Ильин можно будет преодолеть этот закат запада. Он обещал, что сможет устроить конференцию по Ильину в Италии.

Радищевское наследие

Первые слова из «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Радищева
«Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвленна стала». Это слова, по поводу которых Н. Бердяев сказал, что из них родилась
русская интеллигенция, и точнее, недовольство русской интеллигенции всем русским, всем, что она видит в России: это власть, государство, народ, религия, культура, быт и многое другое. И противопоставление всему русскому всего западного.

Очевидно, что не Радищев был основоположник этот недовольства русских всем русским, он уже «словил» это настроение, царившее в воздухе. Но он придал ему форму, легализовал его, став законодателем этого недовольства интеллигенции, которое коснулось отчасти и Чаадаева. Это обличительство сводится в конечном счете к обличению власти: начинают от культуры заканчивают государством.

Весь этот мелочный критицизм, занудство, ослепление чужим, нелюбовь и неумение ценить свое, презрение к родному, вся эта радищевская «уязвленность» не имеет ничего общего с русском правдолюбием, стремлением к справедливости. Эта мелочность духа со временем выродится в отраву русофобии.

Примечательно реакция Пушкина, который сказал, что «сетования» Радищева на несчастное состояние народа «преувеличены и пошлы», а Чаадаеву дал знаменитую отповедь, написав, что «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал».

Мудрость Пушкина на все времена. А радищевское наследие нелюбви к России нужно преодолевать. И как показывает время, преодолевать всегда.

Выдающийся советский театральный режиссер Александр Таиров в записных книжках 1945 года писал:

«Театр при своем зарождении был психическим и духовным самовыявлением и духовной пищей человека. Капитализм превратил его в забаву. Задача актеров советской эпохи не только вернуть театру его первородство, его изначальную сущность, но и поднять его на еще более высокую ступень не только выразителя, но и преобразователя человеческой психики. Задача – уничтожение остатков капитализма в человеческой психике. Борьба за моральное, политическое уничтожение фашизма и за новый гуманизм».

Глубочайшее понимание всего в этих словах. Здесь выстроена абсолютно точная иерархия ценностей, присущая русскому и его восприемнику советскому театру. Это нравственные ценности – «духовная пища человека», которые всегда разрушает капитализм. Капитализм – не экономика, это ценностная ориентация, направленная на «забаву», то есть на отказ от нравственной миссии театра, искусства, культуры, на отказ от нравственной сущности человека.

Постсоветская капиталистическая ориентация всей культуры и жизни на «забаву» в действительности означала разрушение традиционных нравственных ценностей русского народа. И сейчас вновь все задачи, которые в свое время поставил Таиров – «уничтожение остатков капитализма в человеческой психике» и «моральное, политическое уничтожение фашизма».

Все повторяется: и фашизм, и капитализм, и деградация искусства, и вечная задача русских – возвращать человеку его духовное первородство, его изначальную сущность.

Когда сегодня нашего брата славянофила-русофила обвиняют в излишнем критицизме по отношению к Западу, то забывают, что сами наиболее продвинутые западные авторы уже давно страдают от того, что вынуждены жить в этой культуре мелководья. Им самим тошно и противно от того умопомрачительного уровня деградации, в которую погрузились современные «цивилизованные» страны. И они предпринимают и предпринимали, по крайней мере, интеллектуальные усилия как-то ее преодолеть.

Бедный Ницше, столкнувшийся с академическим кретинизмом своих коллег-филологов, сделавшийся жертвой этого кретинизма, ставшего типологической характеристикой академизма как такового, вынужден был хлопнуть дверью в доме ученых, обрекая себя на одиночество. Но заложив, однако, традицию разоблачения «моральных рабов» и «интеллектуальных ничтожеств», впоследствии захвативших культуру. В том числе и политическую, захваченную в Германии нацистами. Ницше как пророк предсказал, какое страшное духовное падение ожидает всех европейцев и особенно его соотечественников-немцев, родства с которыми он жутко стыдился.

Последователей Ницше, всех западных критиков-разоблачителей ничтожества западной культуры XX-XXI вв. не перечесть. По сути дела, это все выдающиеся западные деятели культуры, среди которых нет апологетов Запада. Все сплошные его критики. Это нужно осознать, что именно среди по-настоящему выдающихся представителей западной культуры нет ее апологетов.

Апологетов «западных ценностей» множество как раз среди этого мелководья – разных гендерных и-квир «теоретиков», трансгуманистов, «темных» экологов, имморталистов-дигитальщиков, небинарщиков, «защитников» животных и меньшинств, "нейрофилософов" и проч.

Все это и есть вырождение культуры, вырождение человека, и наша забота в том, чтобы это чаша нас минула. Отсюда наш критицизм.

Вышла такая книга, путеводитель по загробным мирам в разных культурах. Автор популярный в Америке интеллектуал.

Характерный продукт эвтаназийной культуры. Традиция топографии загробного мира очень давняя. Но здесь полная десакрализация смерти.

Это ирония, но возникшая не на пустом месте. Автор пишет: «Мы живем в эпоху беспрецедентного религиозного скептицизма, но тема загробных миров актуальна как никогда». Это диагноз современного общества: Бог и вечная жизнь разошлись.

Поэтому путеводитель по загробным мирам легко обходится без всякого Бога как будто речь идет об обычном путешествии.

Автор дает такие инструкции: «В этой книге мы пробежимся по сотне мест, куда можно отправиться после смерти. Они приводятся в алфавитном порядке. Читайте об известных местах, о которых хотите знать больше, или добавляйте самые интересные в ваш список посмертных желаний.
Почему бы сейчас не начать составлять список для путешествия по загробным мирам?»

Все это очень по-американски: устранение Бога, смерти, человека

Многих сейчас раздражает, и вполне оправданно, повышенное внимание к Америке в России. Не только к выборам, а вообще. И здесь явная асимметрия: русские люди вовлечены гораздо больше в американскую жизнь и культуру, вообще в ее судьбу, чем американцы в русскую, о которой они едва ли что знают. А если и знают, то исключительно через призму вражды и пропаганды.

Крайне незначительное знание не только о России, но и о себе, да вообще о мире характерная черта американцев. Если ты не специалист (советолог, славист, русолог), а среднестатистический американец, то ты едва ли, что слышал о русской культуре, о ее выдающихся представителях.

У нас не так, мы все знаем об Америке, не будучи специалистами, американистами. Средний уровень знаний гораздо выше, и выше уровень вовлеченности в судьбу Америки. Мы их можем бесконечно проклинать, но почему-то они нам не безразличны. Объяснять это колониальной зависимостью от американской культуры, как иногда бывает, неправильно. Так было всегда, и в Советском Союзе, и до него. Асимметрия была всегда.

Отчасти это объяснимо через мысль Достоевского о всечеловечности русских, которую он почерпнул из личности и творчества Пушкина. Мы можем уподобляться другим, проникая в их глубинную национальную психологию. Мы их понимаем, они нас нет. Русская душа не метафора патриота, это этнокультурная данность. Она также загадочна и непостижима, как загадочна и непостижима вся русская жизнь, как непонятно для всего мира русское бескорыстие, правда, доброта, сердечность. Они нас не хотят знать, потому что не хотят принимать жизни, основанную на подлинно нравственных ценностях, а не «правилах», исходящих из корыстных эгоистических интересов.

А это значит, что между нами никогда не будет мира, мы как бы самой логикой исторической судьбы обречены на извечное противостояние. И «мир» с ними – это поражении для нас. Поэтому девиз русских: борьба до победного конца. И до конца истории, но не того конца, о котором грезил глобалистский мир несколько десятилетий назад, а до истинного конца, который никак не наступает, но всегда не за горами.

Чей утопизм хуже? Советский коммунистический или американский трансгуманистический?

Советский, коммунистический идеал в строгом смысле – не утопия, а система нравственных ценностей, направленная на выявление «человеческого в человеке». Вообще нравственность как таковая есть у-топия в смысле того, чего нет, но должно быть. Должное, но не сущее, без этого нет человека. Советский идеал – это «новый человек», в стремление к которому происходит нравственное совершенствование. Об этом писали все советские этики. Этому также учит православие.

Трансгуманистический утопизм – это идеал тоже нового, но не нравственного совершенного, а постчеловека, то есть нечеловека. Это вырождение истребление человека, переделка человека в нечеловека, предполагающая истребление нравственного начала. Полная противоположность советскому.

И как только советский идеал нравственного совершенствования отошел, затмился мелкими материальными ценностями, соблазнился ими, то в 90-х произошло обрушение страны.

В Америке наоборот, трансгуманистический, трансгендерный идеал обрушивает страну. И теперь интересно, если он отойдет, отойдет полностью, на уровне жесточайшего уголовного наказания за трансгендер, что произойдет с Америкой?

Но нам все равно, что будет с Америкой. Главное, что у нас этого не было и не будет, потому что у нас иной нравственный идеал – вера в человека, в его светлые начала, в возможность его нравственного преображения. Мы человека не изменять хотим, уродуя его пол и тело, но прощать, оправдывать и спасать. В этом отличия.

С философией сейчас очень парадоксальная ситуация сложилась. С одной стороны, надо всячески культивировать философию, поскольку это самый верный путь ко всему самому: национальному самосознанию, нравственному совершенствованию, метафизическому видению, эстетическому чувствованию, гражданкой позиции, духовному развитию, подлинно критическому мышлению, умению видеть ложь и суррогаты во всем и проч.

С другой стороны, то, что называют сегодня «философией», и тех, кого в основном называют «философами» достойны не просто критики и порицания, но лишение этого права называться философами и ее представлять. Поскольку именно они и дискредитировали философию, навязав ей имидж какой-то оппозиционности, антигосударственности, антинациональности, на самом деле деструктивности. Или излишнего интеллектуализма, эрудированности, не имеющих отношения к философии.

Спасение философию в спасении от «философов», то есть от псевдо-философов. Философов в принципе должно быть мало, если их много – это симптом вырождения и упадка. Мало, но они должны быть. И вопрос древнерусского книжника актуален вновь: «Кто есть истинный философ?»

Завтра великий праздник – Всемирный день философии. Неоднозначное событие и не потому, что ЮНЕСКО его организовала и там западная повестка понимание философии. А потому, что не понятно, что такое философия вообще, и философия в обществе. На нее как будто обращают внимание, знают, что есть философия, чтут ее, даже в календаре отметили дату. Но дальше этого не идет. Очередная куча всяких конференции и круглых столов. Это преимущественно на Западе.

В российских вузах, там, где есть философские факультеты, это вообще какая-то почти увеселительная тусовка, наподобие дня влюбленных или Хэллоуина. Лишний повод для студентов собраться неформально. Деканы, могильщики философии и их пособники преподаватели глуповато и стыдливо улыбаются, понимая абсурд этого фарса, но принимают участие. В результате 99 процентов выпускников устраиваются не по специальности. Политтехнологи, различные психологи, консультанты, бизнесмены и проч., многие имеют диплом философа.

А куда может устроиться человек с дипломом философа? Если продолжать более-менее философскую линию, то это вузовская карьера: защита, одна-вторая, преподавание, научное руководство, исследования. И все. Социальной ниши для философа нет. К тому же, в постсоветскую эпоху философские факультеты как правило рассадники западных ценностей. И правильнее этот день было бы назвать днем изгнания философии, ее подменой чем-то иным, совершенно нефилософским.

В обществе действительно нет места философу, даже на уровне профессиональных ниш, таких как психолог, юрист, социолог, даже священник. Например, вполне возможен полицейский психолог, т.е. психолог, работающий в полиции, но немыслим полицейский философ. И в школе, и в тюрьме, и на любом предприятии философу нет места.

Но то, что в обществе нет места философу в действительности правильно. Ведь от философии всегда ждут чего-то большего, чем знания, эрудиции, логики, компетентности и проч. Это что-то невыразимое. И несмотря на десакрализацию и в целом профанацию философии, ее научную секуляризацию от нее осталась какая-то священная искра, которая все же заставляет с благоговением, чаще конечно с иронией, относиться к философии и философам.

От философии на самом деле ждут жертвенного подвига искания истины, духовных озарений и откровений, высших метафизических прозрений, которые смогут осветить тьму наличной жизни и вдохновить людей. Нетленного сияния правды ждут от философии. Но этому не учат в вузах на философских факультетах. Этому нигде не учат. Но это не значит, что этого нет. Просто теперь это не называется философией. Да и сами современные философы никогда не согласятся с такой для них миссией. Но подвижники, мудрецы, правдоискатели, то есть истинные философы, держатели истины, никуда не делись.

И этот день нужен для того, чтобы увидеть парадокс: философов уже как бы и нет, но день философии есть. А все потому, что дух философии дышит, где хочет.

В книге А.А. Керсновского «Философия войны», которая сегодня должна быть настольной книгой не только для теоретиков и практиков войны, но и для доброй половины всех мыслящих граждан России, есть такие слова:

«Интеллектуальная чернь» XX в. – так называемые пацифисты, – а также руководящая (и в то же время руководимая) этой чернью ярмарочная дипломатия видят в роспуске армий средство избавиться от войн. По их мнению, наличность вооруженной силы является причиной зла: кровожадные генералы, чающие отличий, – «пушечные короли», ждущие барышей, – вовлекают страну в военную авантюру попустительством «вырождающихся династий» и «секретной» (при том еще титулованной) дипломатии. Таков убогий трафарет «демократическо-пацифистского» мышления».

Теоретик военного дела очень точно уловил пустою сущность пацифизма,
насколько это одномерное мышление несовместимо с той глубиной трагического постижения бытия, которая была задана Ф.М. Достоевским, В.С. Соловьевым и которую Н.Ф. Федоров предельно емко и точно выразил в своем главном произведении: «Почему мiр не мир? Почему для одних мир – только вне мiра, а для других нет мира ни в мiре, ни вне мiра?».

Такая постановка вопроса исключает благодушные и безрезультатные пожелания «мира во всем мире», в действительности ничего не решающие, но лишь усугубляющие трагическую участь человека, а направляет его нравственную волю, его дух и разум, его совесть к постановке этих последних вопросов о мире и жизни, в которых есть не только война, в которой очень много различных видов зла, в которых, в конце концов, есть смерть.

Это «демократическо-пацифистское» мышление» («интеллектуальная чернь») в блистательных и очень современных формулировках Керсновского проявляется ведь не только по отношению к войне, но и в большей степени к миру. Именно оно в постсоветский период захватило значительную часть населения, которое поддалось иллюзиям «счастливой» по чужим стандартам жизни. И вот теперь трудный, драматичный, но неизбежный путь возвращения к себе.

Просто не знаю, чем бы я занимался в этой жизни, если бы не философия.
Всё остальное: наука, война, писательство, преподавательство и проч. - только лишь упражнения в философии.
По сути, ценность философии для философа именно в этом - она дает возможность дышать и делать, когда твоя жизнь, казалось бы, поражена какой-то жуткой духовной проказой.
Философия должна спасти философа, иначе он не прилипнет к ней, иначе она будет иметь факультативный статус.
Не бежать в философию от чего бы то ни было, но спастись ею, освободиться благодаря ей, мыслить и жить с ней. Потом уже - говорить, проповедовать или преподавать, писать статьи или книги, защищать диссеры и проч.

Всех причастных - с днем философии.

Чем крупнее ученый, тем крупнее его заблуждение. Ибо наука есть метафизическое заблуждение

Утопия темного будущего

Как только в политплоскости появляются заявления или действия, связанные с ядерной угрозой, сразу медийная апокалиптика взлетает в небеса. Ажиотаж невероятный. Большинство, конечно, боится последствий ядерной войны, создавая себе картину абсолютного конца наподобие той, которая так впечатляюще изображена Триером в «Меланхолии». Но в массовом сознании работают гораздо более примитивные схемы из бесчисленных фильмов-катастроф. Именно по ним и рисуется как правило темное будущее.

Но такой конец, рожденный в воображении талантливого режиссера, отразивший коллективную фобию, был бы действительно абсолютным концом, библейским апокалипсисом. И здесь фобия уже становится утопией: для одних страшной, а для кого-то то и весьма привлекательной. Все равно умирать, а умереть всем сразу и не страшно, и не обидно. Да и вообще справедливый исход для прогнившего человечества.

Но эти мечтатели-фобики или мечтатели-мизантропы почему-то думают, что именно им, на их поколение, на этот исторический период выпадет такая завидная участь – конец света. Никому не выпало, а им вдруг выпадет такой небесный подарок. Здесь нет понимания, что ядерная кнопка не в руках глав государств, а в руках Господа и называется она совсем по-другому.

Чтобы не рисовать себе излишние фантастические картины нужно не забывать святых евангелистов, в том числе говоривших: «О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» и «Потому и вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий».

Это значит, что все конечно умрут, и конец света обязательно будет. Можно не сомневаться. Но только не для всех разом, одновременно, а для каждого по очереди в своей день и час придет его личный конец света. Личную смерть как личную ответственность за свою жизнь, увы, не удастся перепоручить коллективу. И поэтому придется жить дальше, а это значит, что нужно так, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Из песни слов не выкинешь.

Важнейшее, особенно для русской философии понятие смысл жизни в военный период получает новое содержание. Вопрос приобретает такое звучание: не смысл жизни, а смысл мирной жизни. На войне воюют за новый смысл, поскольку старый кончился, не мог не кончится, растратился в мелкой суетливо-греховной жизни.

Этот этико-философский смысл, добываемый на войне, очень хорошо понимали Достоевский, К. Леонтьев, Бердяев, И. Ильин, Карсавин, да практически все крупные имена русской философии. Это и есть метафизика войны, без которого смысл войны никогда не будет понятен. Он, конечно, не отменяет всех остальных причин войны, но без этого, война все равно дичь и безумие. Только вот эту дичь и безумие почему-то никто никогда не мог ни предотвратить, ни остановить по своей (доброй, гуманной, человеческой) воле.

Трагический парадокс в том, что войны никто не хочет, но и жить по-прежнему в мирной жизни уже нельзя. Она настолько мельчает, опошливается, настолько бессмысленность проедают внутреннюю суть человека, становясь духовной опухолью (депрессия, приобретшая невероятно массовый характер), что никакие внешние формы – наука, политика, искусство, даже религия, никакие радости и увеселения, никакие социальные проекты, ничего не спасает. Это страшно, поскольку приходит время экклезиастова проклятия, приходит время войны.

А потом это время уходит, война прекращается, когда жертвенно добывается новый смысл для дальнейшего достойного мирного периода. С отдельным человеком такое происходит, когда он попадает в смертельную ситуацию (болезнь, катастрофа), выживает, но потом живет совершенно иначе.

Так и с народом. Мирная жизнь будет тем дольше, чем дольше будет исполняться принцип послевоенной жизни, открытый, прошедшим через войну Платоновым – «жить всерьез и без всякой игры». И поэтому подлинная борьба за мир, это не борьба против войны, а борьба за смысл. Будет смысл, остальное приложится.