бездна рядом
бездну надо держать рядом, как карман с бумажником, -
всю эту жестокость, мерзость и боль войны,
но при этом сохраняя разум, не прячась в багажнике,
не отворачиваясь от правды, но и не визжа от вины.
красивые ногти убийцы из телевизионной пыточной,
брошенные детские сандалики на дороге перемен,
возмутительная свобода говорить ядом, и фен
гостиничный под тем, кто упал в одежде уличной.
ничего из этого не годится для того, чтобы думать,
вообще разум существует только внутри сознания,
явленный как дождь для человека-невидимки, сумма
всех видов любви, в том числе в форме вины-наказания.
господи, научи меня делать что-то полезное -
может быть, полить звезду или вылечить краба,
списать со стены молитву и сказать, что не влезло,
сделать башню в небо пизанскую в каске прораба.
или научи любить всё, работать любовью,
но это тоже непросто непонятно, кто любит,
и что прямо всё - и сопли, какашку коровью,
злого начальника на войне, крокодильи зубы.
вот и все я сказал, ничего, что слова не сложились,
просто надо поймать как платок бессловесность,
твое слово, твой дух, твой ответ в шейной жиле,
я чувствовал там тебя и родину, в смысле - местность.
когда ты рядом, слова не нужны, нужны после,
чтобы они были зарубкой, способом вспомнить,
тот момент, когда ты рядом, и я уже взрослый,
и чудо так далеко, но очевидно,
почти во мне.
бездну надо держать рядом, как карман с бумажником, -
всю эту жестокость, мерзость и боль войны,
но при этом сохраняя разум, не прячась в багажнике,
не отворачиваясь от правды, но и не визжа от вины.
красивые ногти убийцы из телевизионной пыточной,
брошенные детские сандалики на дороге перемен,
возмутительная свобода говорить ядом, и фен
гостиничный под тем, кто упал в одежде уличной.
ничего из этого не годится для того, чтобы думать,
вообще разум существует только внутри сознания,
явленный как дождь для человека-невидимки, сумма
всех видов любви, в том числе в форме вины-наказания.
господи, научи меня делать что-то полезное -
может быть, полить звезду или вылечить краба,
списать со стены молитву и сказать, что не влезло,
сделать башню в небо пизанскую в каске прораба.
или научи любить всё, работать любовью,
но это тоже непросто непонятно, кто любит,
и что прямо всё - и сопли, какашку коровью,
злого начальника на войне, крокодильи зубы.
вот и все я сказал, ничего, что слова не сложились,
просто надо поймать как платок бессловесность,
твое слово, твой дух, твой ответ в шейной жиле,
я чувствовал там тебя и родину, в смысле - местность.
когда ты рядом, слова не нужны, нужны после,
чтобы они были зарубкой, способом вспомнить,
тот момент, когда ты рядом, и я уже взрослый,
и чудо так далеко, но очевидно,
почти во мне.
рождество
и вот младенец молодец,
он ухватил себя за жизнь,
и смерть сказала: мне конец,
конец сказал: улыбка, чииз.
и вот идет вперед пастух,
овечка шерсть свою прядет,
душа его и рядом дух
всем существом рыдают вот.
кричал младенец, но кому?
кто понимает эту речь,
кто сам источник слов, саму
кто смог природу уберечь
от мысли быть в себе самой.
младенец все сказал и жил,
и ты собой живи со мной,
и мир живи единством жил.
и вот младенец молодец,
он ухватил себя за жизнь,
и смерть сказала: мне конец,
конец сказал: улыбка, чииз.
и вот идет вперед пастух,
овечка шерсть свою прядет,
душа его и рядом дух
всем существом рыдают вот.
кричал младенец, но кому?
кто понимает эту речь,
кто сам источник слов, саму
кто смог природу уберечь
от мысли быть в себе самой.
младенец все сказал и жил,
и ты собой живи со мной,
и мир живи единством жил.
Однажды я встал перед Львом Семеновичем Рубинштейном на колени. Дело было так. Дмитрий Соломонович Ицкович налил, мы выпили, и я немного упал под стол, а немного встал на колени. Потом выровнялся и лучше встал. И объяснил свой необъяснимый поступок тем, что когда-то в юности прочел “Появлении героя” и просто опупел. Дмитрий Соломонович отметил, что так экзальтированно вести себя не принято, и налил еще. Но всегда хотел это сделать еще раз, но уже не смел.
68.
Душа не может умереть!
69.
Как быстро стали отпускать.
70.
Такая жажда – пью и пью.
71.
Все жалуется на живот.
72.
Кто не храпит? Ты не храпишь?
73.
Конфуций – это пятый век?
74.
Скажи, чтоб смазали кровать.
75.
О чем вы, если не секрет?
76.
Мне все равно. Решай сама.
77.
Товарищи, поменьше слов.
78.
Мне что, милицию позвать?
Из “Появления героя”.
68.
Душа не может умереть!
69.
Как быстро стали отпускать.
70.
Такая жажда – пью и пью.
71.
Все жалуется на живот.
72.
Кто не храпит? Ты не храпишь?
73.
Конфуций – это пятый век?
74.
Скажи, чтоб смазали кровать.
75.
О чем вы, если не секрет?
76.
Мне все равно. Решай сама.
77.
Товарищи, поменьше слов.
78.
Мне что, милицию позвать?
Из “Появления героя”.
Ох. Была у нас обложка в 2011 году с этим материалом. Подзаголовок был такой: "Либо он станет президентом России, либо останется человеком" https://web.archive.org/web/20170826064710/http://rusrep.ru/article/2011/03/09/navalniy/
Forwarded from Дмитрий Марков
Работа над публикацией о коми-пермяках привела меня в Кудымкар — даже я, со своим опытом путешествий по России и Пермскому краю (Чусовой, Ныроб, Березники, Кунгур) не подозревал о существовании этого городка.
Который оказался крайне аутентичным и по своему живописным.
Гуляя по окраинам, затерялся в лабиринте деревянных двухэтажек и наткнулся на местных подростков, которые, как по команде чистили снег на сараях и гаражах (было утро субботы и, по-видимому, в первый день выходных всех выгнали работать). Давно замечено, что провинциальных детей, приученных к труду и послушанию, легко фотографировать. Они не спрашивают куда, не спрашивают зачем и не пищат о правах — они просто молча вытягиваются по стойке смирно. Потому что если взрослый сказал надо — значит надо, а куда и зачем — не их ума дело.
Буквально через час после моего чекина в Кудымкаре, прилетает восторженное сообщение от Алины, о том что это родина ее папы. И так постоянно: куда я не приеду, всегда в диапазоне одного рукопожатия найдется тот, кто крепко связан с этим местом. Я уже давно пребываю в ощущении, что путешествую по одному бесконечному пригороду, где все — соседи.
Часто говорят, что я показываю некую Россию (вместо «некой» подставьте любой эпитет — настоящая, глубинная, провинциальная и т.д.) Как будто есть одна Россия, в которой они живут, и другая, в которой живут все остальные. Конечно, существуют городские пузыри, где легко отлететь от реальности и воспринимать водопровод как само собой разумеющееся. Но правда в том, что все родом оттуда — с этих колонок, пятиэтажек и деревянных мостков.
Который оказался крайне аутентичным и по своему живописным.
Гуляя по окраинам, затерялся в лабиринте деревянных двухэтажек и наткнулся на местных подростков, которые, как по команде чистили снег на сараях и гаражах (было утро субботы и, по-видимому, в первый день выходных всех выгнали работать). Давно замечено, что провинциальных детей, приученных к труду и послушанию, легко фотографировать. Они не спрашивают куда, не спрашивают зачем и не пищат о правах — они просто молча вытягиваются по стойке смирно. Потому что если взрослый сказал надо — значит надо, а куда и зачем — не их ума дело.
Буквально через час после моего чекина в Кудымкаре, прилетает восторженное сообщение от Алины, о том что это родина ее папы. И так постоянно: куда я не приеду, всегда в диапазоне одного рукопожатия найдется тот, кто крепко связан с этим местом. Я уже давно пребываю в ощущении, что путешествую по одному бесконечному пригороду, где все — соседи.
Часто говорят, что я показываю некую Россию (вместо «некой» подставьте любой эпитет — настоящая, глубинная, провинциальная и т.д.) Как будто есть одна Россия, в которой они живут, и другая, в которой живут все остальные. Конечно, существуют городские пузыри, где легко отлететь от реальности и воспринимать водопровод как само собой разумеющееся. Но правда в том, что все родом оттуда — с этих колонок, пятиэтажек и деревянных мостков.
два года
когда началась эта война, я дрожал
суетился, писал в инстанции и на ленту,
эмоции и прагматику с правдой мешал,
чтобы (кого?) убедить остановить это.
война никому не нужна, это же абсурд,
все проиграли, кроме тех кто и так умер,
то есть все же успели перейти на спурт
и достичь финиша, ты смешон, зумер.
скажите начальнику и народу, - кричал,
что все там плохо, мы бомбим наших,
еще на родине много раненых на ильича,
кто мы? - спрашивают и грозят парашей.
потом дошло, что эмоции не нужны,
война и так питается эмоциями, и ее зло
любит, когда кричат и суетятся. лежи
и уже умри со своей правдой, козел!
все уже случилось, глаз уже не дрожит,
город разбит до камня, ребенок не плачет,
в вавилонское рабство отправляется жид,
молясь прежнему богу, но уже иначе.
мы не можем ничего изменить, - это факт,
в смысле - фак, история ходит с дьяволом,
но он все равно не женится, не дурак,
значит самим тут жить, прорастая травами.
когда началась эта война, я дрожал
суетился, писал в инстанции и на ленту,
эмоции и прагматику с правдой мешал,
чтобы (кого?) убедить остановить это.
война никому не нужна, это же абсурд,
все проиграли, кроме тех кто и так умер,
то есть все же успели перейти на спурт
и достичь финиша, ты смешон, зумер.
скажите начальнику и народу, - кричал,
что все там плохо, мы бомбим наших,
еще на родине много раненых на ильича,
кто мы? - спрашивают и грозят парашей.
потом дошло, что эмоции не нужны,
война и так питается эмоциями, и ее зло
любит, когда кричат и суетятся. лежи
и уже умри со своей правдой, козел!
все уже случилось, глаз уже не дрожит,
город разбит до камня, ребенок не плачет,
в вавилонское рабство отправляется жид,
молясь прежнему богу, но уже иначе.
мы не можем ничего изменить, - это факт,
в смысле - фак, история ходит с дьяволом,
но он все равно не женится, не дурак,
значит самим тут жить, прорастая травами.
Новый важный, страшный, откровенный и очень антивоенный текст Шуры Буртина из Украины - разговоры с военными с той стороны.
“Егор записался в тероборону в первые дни войны, хотя ему было уже 53 года, человек он неспортивный и максимально мирный. Я тогда спросил, что его заставило это сделать.
— Сложно сказать, что именно. Я увидел фотографию. В Николаеве убило ребенка — и фотографию матери. Она плачет, ее муж утешает, обнимает колени, она убита горем, молодая девчонка, и это еще как-то снято из коридора. И я понял, что никогда в жизни сотой доли этого горя не испытал. Молодая мать, у которой убили ребенка пяти-шести лет, — сейчас это вроде каждый день происходит, а тогда я еще не был готов к такому. Возникло такое спрессованное ощущение: блин, нет, так нельзя.
Другим мотивом Егора было нежелание отпускать на фронт сына, он решил: уж лучше я. Сперва он дежурил на блокпосту в Киеве. Потом желающим предложили записаться в армию. Егор, как и все люди в его отделении, записался. Это были совершенно случайные люди, которые вдруг стали его друзьями.
— У нас на блокпосту были сварщик, финдиректор компании и учитель физики. Интеллигентнейший человек, добрячок, с детьми всегда так спокойно, вежливо. И он говорит: «Ну-у, на Москву хорошо бы ядерную. Украине хорошо бы ядерное оружие иметь, мы слишком мягкотелые, надо жестче, надо теракты». — «Вячеслав Михайлович, да вы что, дорогой, помилуйте? Мы же не такие, мы же на стороне добра». Разные там люди были, но неважно, какая траектория была перед этим, просто вы вдруг оказались в одной лодке, совершили один и тот же выбор”.
“Егор записался в тероборону в первые дни войны, хотя ему было уже 53 года, человек он неспортивный и максимально мирный. Я тогда спросил, что его заставило это сделать.
— Сложно сказать, что именно. Я увидел фотографию. В Николаеве убило ребенка — и фотографию матери. Она плачет, ее муж утешает, обнимает колени, она убита горем, молодая девчонка, и это еще как-то снято из коридора. И я понял, что никогда в жизни сотой доли этого горя не испытал. Молодая мать, у которой убили ребенка пяти-шести лет, — сейчас это вроде каждый день происходит, а тогда я еще не был готов к такому. Возникло такое спрессованное ощущение: блин, нет, так нельзя.
Другим мотивом Егора было нежелание отпускать на фронт сына, он решил: уж лучше я. Сперва он дежурил на блокпосту в Киеве. Потом желающим предложили записаться в армию. Егор, как и все люди в его отделении, записался. Это были совершенно случайные люди, которые вдруг стали его друзьями.
— У нас на блокпосту были сварщик, финдиректор компании и учитель физики. Интеллигентнейший человек, добрячок, с детьми всегда так спокойно, вежливо. И он говорит: «Ну-у, на Москву хорошо бы ядерную. Украине хорошо бы ядерное оружие иметь, мы слишком мягкотелые, надо жестче, надо теракты». — «Вячеслав Михайлович, да вы что, дорогой, помилуйте? Мы же не такие, мы же на стороне добра». Разные там люди были, но неважно, какая траектория была перед этим, просто вы вдруг оказались в одной лодке, совершили один и тот же выбор”.
Meduza
«Ты сидишь на трупах, ешь на трупах, и все это очень трудно для мозгов»
Два года назад, 24 февраля 2022-го, Россия напала на Украину. В течение двух лет Россия, не останавливаясь ни на один день, продолжает наносить удары по соседней стране — не только по линии фронта и военным объектам, но и по мирным жителям. Два года Украина…
Forwarded from Prosodia
«Десятилетие русской поэзии: 2014-2024» - опен-колл от журнала Prosodia
В 2024 году журнал о поэзии Prosodia отмечает свой юбилей — десять лет. Мы долго думали, как отметить эту дату — и подумали, что лучший способ отметить — предложить нерядовой формат интеллектуальной работы. Итак, предлагаем вместе с нами осмыслить последнее десятилетие — выделить главные тенденции, события, книги, имена. Лучшие материалы проекта войдут в специальный номер журнала Prosodia.
На самом деле, оценивать явление в горизонте десятилетия — особенный опыт. Обычно рецензии, например, пишутся на книги последних двух лет, не более. То, что было пять лет назад, в итоге даже трудно вспомнить. Итоги десятилетия — повод перечитать стихи, книги, пересмотреть иерархии имен. Мы приглашаем посмотреть на главные изменения, которые произошли с русской поэзией между 2014 и 2024 годами. Важным критерием оценки эссе является аргументация выбора.
Подробнее о конкурсе работ - по ссылке.
В 2024 году журнал о поэзии Prosodia отмечает свой юбилей — десять лет. Мы долго думали, как отметить эту дату — и подумали, что лучший способ отметить — предложить нерядовой формат интеллектуальной работы. Итак, предлагаем вместе с нами осмыслить последнее десятилетие — выделить главные тенденции, события, книги, имена. Лучшие материалы проекта войдут в специальный номер журнала Prosodia.
На самом деле, оценивать явление в горизонте десятилетия — особенный опыт. Обычно рецензии, например, пишутся на книги последних двух лет, не более. То, что было пять лет назад, в итоге даже трудно вспомнить. Итоги десятилетия — повод перечитать стихи, книги, пересмотреть иерархии имен. Мы приглашаем посмотреть на главные изменения, которые произошли с русской поэзией между 2014 и 2024 годами. Важным критерием оценки эссе является аргументация выбора.
Подробнее о конкурсе работ - по ссылке.
Мой новый текст о практической неизбежности и невозможности мира на Украине. Больше про анализ коммуникаций и ее разрывов, чем про ситуацию на земле. Тут полно парадоксов, которые выглядят как маразм и хрень, но имеют свои причины. Вначале пытаюсь определить общее для всех сторон поле - поле очевидностей (начиная с того, что дальнейшая эскалация почти никому не нужна, но происходит). Но если коротко, то в конце в некотором доведенной до карикатурной ясности форме показываю, почему стороны не могут договорится (у них разные картины мира), и что для договоренности о мире или даже длительном перемирии невозможны без кого-то, у кого будет картина охватывающие обе эти куцые - условно феодальную и условно колониальную.
“Российское руководство, как можно предполагать из публичных выступлений лидеров, все время апеллирует к теориям суверенитета, рождённым в XVII веке, что следует из постоянно повторяемого требования признания суверенных прав и рассказов об обидах за отказ включить их в новый “концерт держав”, то есть за доступ в клуб порицаемых им лидеров Запада. Умение мобилизовать свой народ на войну предъявляется как доказательство прав на суверенитет - определение, кто тварь дрожащая, а кто право имеет. Традиционные ценности обычно нужны в форме военной мобилизации - “мы отправимся в рай, а они просто сдохнут”. Понятно, что это - редукция, опошление веры до военных нужд - ни одна из мировых религиозных систем не предполагает спасения за компанию по факту гражданства. Обостряя, можно сказать, что правящее сословие мечтает быть на равных с лидерами других держав, а население должно умирать и убивать за веру.
У западных лидеров, судя по их публичным заявлениям и действиям в современных конфликтах, картина мира - не Вестфальская. Они могут оказать почести лидерам отсталых в их понимании стран только из соображений ритуальной лести. В их мире есть лидеры развития с населением, живущим в “постгероическую эпоху”, которые если и ведут войны, то чужими руками или небольшими контингентами, а те, кто сами ввязываются в войну - объекты манипуляций, легкая добыча. Постгероическая эпоха настала только для своих - на удалении войны и начинаются, и поддерживаются в целях ослабления изгоев, дикость и самоубийственная жестокость которых удачно подпитывает праведную уверенность собственного населения в его в цивилизационном превосходстве. Проблема в том, что расчеловечивание существенной части мира и презрение к чужому священному, разная цена жизни для разных регионов мира, неизбежно порождают и борьбу с дикарями-традиционалистами у себя дома - раздуваемый пожар войны нельзя вечно удерживать снаружи”
“Российское руководство, как можно предполагать из публичных выступлений лидеров, все время апеллирует к теориям суверенитета, рождённым в XVII веке, что следует из постоянно повторяемого требования признания суверенных прав и рассказов об обидах за отказ включить их в новый “концерт держав”, то есть за доступ в клуб порицаемых им лидеров Запада. Умение мобилизовать свой народ на войну предъявляется как доказательство прав на суверенитет - определение, кто тварь дрожащая, а кто право имеет. Традиционные ценности обычно нужны в форме военной мобилизации - “мы отправимся в рай, а они просто сдохнут”. Понятно, что это - редукция, опошление веры до военных нужд - ни одна из мировых религиозных систем не предполагает спасения за компанию по факту гражданства. Обостряя, можно сказать, что правящее сословие мечтает быть на равных с лидерами других держав, а население должно умирать и убивать за веру.
У западных лидеров, судя по их публичным заявлениям и действиям в современных конфликтах, картина мира - не Вестфальская. Они могут оказать почести лидерам отсталых в их понимании стран только из соображений ритуальной лести. В их мире есть лидеры развития с населением, живущим в “постгероическую эпоху”, которые если и ведут войны, то чужими руками или небольшими контингентами, а те, кто сами ввязываются в войну - объекты манипуляций, легкая добыча. Постгероическая эпоха настала только для своих - на удалении войны и начинаются, и поддерживаются в целях ослабления изгоев, дикость и самоубийственная жестокость которых удачно подпитывает праведную уверенность собственного населения в его в цивилизационном превосходстве. Проблема в том, что расчеловечивание существенной части мира и презрение к чужому священному, разная цена жизни для разных регионов мира, неизбежно порождают и борьбу с дикарями-традиционалистами у себя дома - раздуваемый пожар войны нельзя вечно удерживать снаружи”
polit.ru
Можно ли приблизить перемирие
Виталий Лейбин о практической неизбежности и коммуникационной невозможности мира на Украине.
В начале 2024 года стали чаще появляться признаки того, что участники глобального конфликта вокруг Украины в той или иной мере рассматривают возможности перемирия…
В начале 2024 года стали чаще появляться признаки того, что участники глобального конфликта вокруг Украины в той или иной мере рассматривают возможности перемирия…
Про Игоря Найденова (для друзей и коллег). Его перевели из реанимации в хоспис на Савеловской (очень хороший). Конечно, мы бы предпочли не хоспис, а клинику, где бы пытались его лечить и реабилитировать, но пока федеральные центры ссылаются на “слабый реабилитационный потенциал” и не берут, обещают передумать, если будут улучшения. Некоторые улучшения уже есть - у него больше нет пневмонии, он не на ИВЛ, дышит почти сам (есть кислородная трубка). Игорь может двигать глазами, мышцами лица, чуть пальцами и руками, его жене Лене и мне кажется, что на нас узнает и пытается коммуницировать. Врачи, впрочем, говорят, что это нам может казаться, хотя невролог вот недавно признал, что, по крайней мере, рефлексы и есть и что “будем лечить”. В любом случае ему полезно общение. В хоспис доступ круглосуточный, если вы захотите Игоря навестить, согласуйте визиты с Леной (можно через личку, дам контакт), она делает что-то вроде графика посещений. Я вот был пару-тройку раз на прошлой неделе, читал Игорю его стихи (он скрывал, что пишет стихи, а они очень остроумные, веселые, и часто очень хорошие, там целая книга накопилась), и на стихотворении “Немец”, он направленно и даже устремлено стал на меня смотреть и, такое чувство, что попытался что-то сказать, и потом на его лице оставалось какое-то время что-то вроде полуулыбки. Вот этот стих (написан в пневмонию):
Немцы
Когда бы в нас стреляли немцы,
а мы стреляли им в ответ,
я б вышел к немцам с полотенцем
на несгибаемых коленцах:
«Эй, немцы, гутен таг, привет!»
Не с полотенцем, так с портянкой -
пускай бы я всю ногу стёр.
Ну, типа, я к ним - не с подлянкой,
не в результате русской пьянки,
а типа, я парламентёр.
И я сказал бы немцам: «Немцы,
давайте я начистоту:
конечно, вы крутые перцы,
с амбицией и интервенцией,
но вы в страну зашли не ту,
нет упоенья в нашей пашне
без малого уж тыщу лет.
Поймите немцы, это важно:
у нас тут и без вас так страшно,
что страха нет.
Никто больнее, чем мы сами,
нам не способен навредить.
И если вы в ладу с мозгами,
то вам полями и лесами
пора валить».
Вот так я обратился к ним бы,
как начинающий святой -
отважный, но такой ранимый, -
воображаемые нимбы
своей сверяя головой,
а также - лавры миротворца.
Но промечтаться до конца
не дали б - выстрел комсомольца
какого-то и одна из порций
летучего свинца.
И прилетела б мне в затылок
та пуля - анекдот какой! -
и изумлённо кровь застыла б
(хоть я по психотипу пылок),
ведь пуля бы была шальной.
И немцы б замерли: сермяга -
и этот страх, и эта боль.
И кончилась бы передряга
войны. И я - такой: «Прилягу,
а то - мозоль».
Немцы
Когда бы в нас стреляли немцы,
а мы стреляли им в ответ,
я б вышел к немцам с полотенцем
на несгибаемых коленцах:
«Эй, немцы, гутен таг, привет!»
Не с полотенцем, так с портянкой -
пускай бы я всю ногу стёр.
Ну, типа, я к ним - не с подлянкой,
не в результате русской пьянки,
а типа, я парламентёр.
И я сказал бы немцам: «Немцы,
давайте я начистоту:
конечно, вы крутые перцы,
с амбицией и интервенцией,
но вы в страну зашли не ту,
нет упоенья в нашей пашне
без малого уж тыщу лет.
Поймите немцы, это важно:
у нас тут и без вас так страшно,
что страха нет.
Никто больнее, чем мы сами,
нам не способен навредить.
И если вы в ладу с мозгами,
то вам полями и лесами
пора валить».
Вот так я обратился к ним бы,
как начинающий святой -
отважный, но такой ранимый, -
воображаемые нимбы
своей сверяя головой,
а также - лавры миротворца.
Но промечтаться до конца
не дали б - выстрел комсомольца
какого-то и одна из порций
летучего свинца.
И прилетела б мне в затылок
та пуля - анекдот какой! -
и изумлённо кровь застыла б
(хоть я по психотипу пылок),
ведь пуля бы была шальной.
И немцы б замерли: сермяга -
и этот страх, и эта боль.
И кончилась бы передряга
войны. И я - такой: «Прилягу,
а то - мозоль».