"Тут следует вспомнить историю Чжуан-Цзы, которому приснилось, что он - бабочка. Пробудившись, Чжуан-Цзы спросил себя, кто он: Чжуан-Цзы, которому приснилось, что он - бабочка, или бабочка, которой приснилось, что она - Чжуан-Цзы? Даже если реальность "более реальна", чем фантазия, для сохранения ее связности требуется фантазия: если мы вычтем из реальности фантазию - фантазмическую рамку, - то реальность утратит свою связность и разложится. А мораль тут такова: само противопоставление "либо признай реальность, либо выбери фантазию" ложно. То, что Жан Лакан называет переходом фантазии, не имеет ничего общего с уходом от иллюзий и принятием реальности такой, какая она есть. Вот почему, наблюдая то, как человек отказывается от иллюзий и героически принимает реальность во всей ее неприглядности, мы должны сосредоточиться на распознавании минимальных фантастических контуров этой самой реальности. Если мы и впрямь хотим изменить нашу социальную реальность или выйти из нее, первым делом нужно изменить наши фантазии, которые помогают нам вписываться в эту реальность"

Мама: Он будет врачом!
Папа: Нет, он будет юристом!
Я в соседней комнате:

Умирать ему было трудно: в Бога он не верил, зачем умирает – не понимал, и ужасался ужасом безумным. Хотелось пожить еще, – хоть немного, хоть до будущего понедельника или, еще лучше, до среды или до четверга. Однако настоящего дня, в который он умер, он так и не узнал, хотя их всего только семь в неделе: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота и воскресенье.

"Что такое страдание? – думал он. – Разве не страданием была вся его жизнь, а как хорошо было жить. Не страдания страшны, а страшно то, пожалуй, что сердце их не вмещает. Не вмещает их сердце и просит покоя, покоя, покоя..."

...В это время сановника уже зарывали. Мокрые, слипшиеся комья тяжело грохались о крышку, и казалось, что гроб совсем пуст, и в нем нет никого, даже и покойника, – так широки и гулки были звуки.


#ЛеонидАндреев #русскаялитература #классическаяпроза #читати

N.

Давай разобьём лёд наших вен,
Пустим его на виски с колой.
За мной вчера приходил мент
А я был с чужой женой голый.

За окнами задыхался протест,
Дымом коптящих небо машин.
В месте сердца заныл протез.
И ты была одной из причин.

Мне в лицо улыбается город
Оскалом разбитых витрин.
В душах людей расцвитал холод.
Моими книгами топим камин.

Давай водку закусывать дымом,
Двадцать седьмая зима прошла.
Где ни разу я не был любимым.
Снова восемь куплетов пошлого

Старик Чинаски так завещал.
Плывем на Летучем Голландце,
Не зная, что сломан штурвал.
Все это наши грязные танцы.

Снег, тишина, улицы вновь одни.
Город снова одет в кружева
Во мне и в тебе навсегда, крови
Меньше, чем помнит Нева.

Автору на кофе и сигареты 5469020012837614

"С живой пиздою у Вани дел пока не сложилось. Есть у них девка одна по прозвищу Сика Потная. Она парням за еду даёт. Ануфрий с Пашкой Мее подучили Ваню: пора и тебе ей вставить. Не то чтоб Ваня очень хотел, он и дрочил то себе всего раза три, жизнь такая, что не до дрочки. Но — надо попробовать, коль все ребята делают. Принёс он Сике в её землянку ежа печёного. Глянула, понюхала, кусочек отщипнула, пожевала, на печурку положила. Потом юбку задрала, на лежанку повалилась:
— Давай, Ваня!
Короче, попыжился Ваня на Сике Потной, особого ничего не почувствовал. Прочить и то интересней.
Вернулся в свою землянку: ежа печёного нет. И радости нет. И решил пока с девками завязать: один убыток." Владимир Сорокин-Сказка

Открыл глаза Ваня. И видит, что он сидит в пещере. Огляделся: пещера не земляная, а сложена из кирпичей. И светится в ней всё светом бледным. Встал Ваня, смотрит: нет в пещере ни двери, ни окон. Подошёл он к стене. И понял, что не кирпичи это, а книги. Множество книг, из них стены, пол и потолок сложены. А по корешкам книг ползают мотыльки с жопками светящимся все книги старые названия на корешках полустёрты.

Когда админ вместо того, чтобы читать нового Сорокина, делает мемы:

"Если бы в мире Сорокина был Колобок, он выглядел бы именно так

Ирвин Уэлш — «Кошмары Аиста Марабу»: Разорванное "Я" или как аист марабу стал метафорой внутреннего ада

«Не ходите, дети, в Африку гулять»
Корней Чуковский

На просторах СНГ с жанром контркультуры ассоциируются три имени: самый «попсовый» — Чак Паланик, менее популярный, но более талантливый — Ирвин Уэлш, и наш любимый алкоголик — Чарльз Буковски.

Уэлш и Паланик: флагманы контркультуры

Их книги были экранизированы знаменитыми режиссерами. Фильмы заняли прочное место в списке неоднозначных, вызывающие до сих пор споры, также эти ленты именуют как "обязательные к просмотру". Дэвид Финчер вывел на большой экран ранее непопулярный "Бойцовский клуб", а Дэнни Бойл "На игле".

Низкий порог погружения в произведения — читатель легко может ассоциировать себя с героями. С Буковски всё ещё проще — кто не любит харизматичных старых циничных алкоголиков?

Сегодня мы поговорим о самом талантливом из этой троицы — Ирвине Уэлше, шотландском Джойсе от мира наркотиков.

"Кошмары Аиста Марабу": притча об уничтожении себя

Знакомьтесь, перед нами Рой Стрэнг — хулиган, социопат, жертва общества, находящийся в коме. Неплохая завязка для мощного контркультурного романа с элементами блэкджека и Юнгианской Тени. Но обо всём по порядку.

«Кошмары Аиста Марабу», как и любой по-настоящему значимый роман, выстроены на трёхслойной нарративной конструкции: Реальность — Прошлое — Подсознание. Уэлш мастерски переключает фокус с одного слоя на другой, обнажая травмированную натуру главного героя постепенно.

Первый слой — Реальность

Рой Стрэнг, бывший хулиган-футболист, лежит в коме. Почему он там оказался? Рассказывать не буду. Уверяю вас, Уэлш плавно подведёт к ответу. И постепенно самому доходить до ответа — истинное удовольствие

Второй слой — Подсознание

Рой вместе с лучшим другом путешествует по Африке в поисках хищной птицы, Аиста Марабу (об этом образе, ключевом для понимания романа, чуть позже).

Третий слой — Прошлое

Уэлш неожиданно предстает автором крепкого романа взросления. Меня всегда интриговал вопрос: что сильнее влияет на формирование личности — социум или врождённые качества. Наблюдая за становлением главного героя, ты неизбежно задумываешься: "а был ли у него выбор?"

«Если слепому не рассказать, что он слеп, он никогда об этом не узнает»

Рой Стрэнг — классическая жертва обстоятельств. Он — прямое порождение общества, в котором происходило его взросление. Детской травма окончательно калечит героя. Не в силах справиться с внешним миром, он противопоставляет себя обществу, парадоксальным образом становясь при этом его порождением. Надевая маску харизматичного ублюдка, местного Алекса из «Заводного апельсина», герой породил Аиста Марабу.

Кто такой на самом деле Аист Марабу?

Примечательно, что Марабу — альтер-эго главного героя, его Тёмная Сторона. На это намекает само название — «Кошмары Аиста Марабу». Это персональный ад Роя Стрэнга, кошмар, из которого он не может вырваться. Джойс писал: «История — это кошмар, от которого я пытаюсь проснуться».

В беспощадно жаркой саванне ключевым событием, связанным с Марабу, становится детское воспоминание: маленький Стрэнг видит, как птица откусывает голову розовому фламинго — символу невинности. Аист Марабу — воплощение всего тёмного и жестокого, что Рой Стрэнг так тщательно подавляет в себе.

Эта травма проходит красной нитью через всю его жизнь. Чтобы выжить, ему нужно самому стать хищником — тем самым Аистом Марабу. На это его вынудило общество.

Углубляясь в психоаналитический подтекст, можно вспомнить Юнга с его концепцией Тени. Для Стрэнга Аист Марабу и есть Тень — то, чего он страшится, но одновременно жаждет уничтожить. Расправиться с прошлым, преодолеть травмы... Но все не так просто.

Как показывает финал, все его усилия тщетны. В конце романа прошлое настигает его, и он совершает трансгрессивный переход. Навсегда растворяясь в Тени, он принимает её облик: «Как я устал… я расправляю свои большие черные крылья…»

С вами был Книгагид Извращенца. Читайте хорошую литературу и помните: ни слова о Достоевском!

Поддержать автора избавиться от ночных кошмаров: 5469020012837614

Когда админ вспоминает тех, кто отписался

Мужчины одеваются так, а потом удивляются, почему их насилуют.

Я говорю продавцу в книжном, что не люблю коммунистов, он через секунду:

Сижу никого не трогаю, починяю примус, смотрю экранизацию «Транспотинга» (он же на «Игле»). И тут внезапно камео самого Ирвина Уэлша. Думаю, после Сорокина сделаю обзор на книгу.