Выставка Александра Лабаса в Новом Иерусалиме - из самых отрадных каникулярных впечатлений.
Потому что эта выставка умно и внимательно собрана.
А Лабас замечательный художник. Специалисты, конечно, о нем знают, любители типа меня - открыли его вчера.
Он был очарован возможностью летать, опьянен небом. Однажды он попал в авиакатастрофу и нарисовал ее потом потрясающе, точнее, не ее, а свою о ней фантазию, но падение самолета его не напугало, наоборот, ему хотелось подниматься в небо снова и снова (ниже его воспоминания о падении самолета).
Вот что, пожалуй, главное: ощущение свежести от изображенного Лабасом мира. Глядя на его картины, понимаешь, что "новый мир" - не пропагандистский всхлеб, а самая чистая правда, они так его и ощущали.
Новорожденный мир - с самолетами и дирижаблям, которые вот только начали летать, метро, которое только что открылось, с юными поездами на вокзале, со счастливой и изумленной Москвой - так и сияет на этих, действительно полных света, картинах.
И еще в них так явственно дышит время, атмосфера начала 1930-х, для Лабаса (потом гонимого) и все еще многих пока не перечеркнутых кровавыми чертами, атмосфера то слегка платоновская, то хармсовско-введенская, но не обериутовская, а скорее, юношеская, из Чижа и Ежа.
Поезжайте в Новый Иерусалим, полетайте вместе с Александром Лабасом, по счастью, выставка продлится еще долго, до мая.
Потому что эта выставка умно и внимательно собрана.
А Лабас замечательный художник. Специалисты, конечно, о нем знают, любители типа меня - открыли его вчера.
Он был очарован возможностью летать, опьянен небом. Однажды он попал в авиакатастрофу и нарисовал ее потом потрясающе, точнее, не ее, а свою о ней фантазию, но падение самолета его не напугало, наоборот, ему хотелось подниматься в небо снова и снова (ниже его воспоминания о падении самолета).
Вот что, пожалуй, главное: ощущение свежести от изображенного Лабасом мира. Глядя на его картины, понимаешь, что "новый мир" - не пропагандистский всхлеб, а самая чистая правда, они так его и ощущали.
Новорожденный мир - с самолетами и дирижаблям, которые вот только начали летать, метро, которое только что открылось, с юными поездами на вокзале, со счастливой и изумленной Москвой - так и сияет на этих, действительно полных света, картинах.
И еще в них так явственно дышит время, атмосфера начала 1930-х, для Лабаса (потом гонимого) и все еще многих пока не перечеркнутых кровавыми чертами, атмосфера то слегка платоновская, то хармсовско-введенская, но не обериутовская, а скорее, юношеская, из Чижа и Ежа.
Поезжайте в Новый Иерусалим, полетайте вместе с Александром Лабасом, по счастью, выставка продлится еще долго, до мая.
Авиакатстрофа, воспоминания Александра Лабаса: «Самолет рванулся с места, и я почувствовал, как он оторвался от земли. Это было первое странное и не совсем приятное ощущение. Но в следующее мгновение я увидел, как все на земле начинает уменьшаться, и вот открылась чудесная панорама Москвы. Так неожиданно все это было видно с совсем новой точки зрения. Я не сразу сориентировался и даже запутался — Петровско-Разумовское принял за Сокольники.
Я увидел Москву-реку и, пробежав по ней взглядом, наткнулся на переулок, в котором сразу нашел небольшой домик, где жил мой отец. Я ясно представил себе, что там еще тишина и все спят. А по Москве-реке едет малюсенькая лодочка, единственная на всей протяженности реки. И мне так захотелось представить себе этого человека там — кто же он, почему в такую рань вздумал плыть на своей лодочке?Дальше мои глаза стали пробегать по улицам и переулкам, и я увидел, как из трамвайного парка выехали два трамвая и поехали по пустынным улицам. Видны были и люди, одиночки, совсем мало. Но по Садовому кольцу уже мчались грузовики.
Солнце ударило мне прямо в глаза, я повернул голову и увидел сидящего напротив пассажира. Интересно, зачем ему тоже понадобилось обязательно лететь? Я снова стал смотреть в окно. Даже за это мгновение пейзаж совсем изменился. Все уменьшилось, домишки стали малюсенькими, улицы лежали тонкими ниточками, и все как-то отъехало в сторону. Еще какое-то время — и появился лес, поля, Москва осталась где-то на горизонте. Мне стало почему-то грустно. Но это состояние рассеялось благодаря новым впечатлениям.
Мое внимание приковало огромное колесо нашего самолета с широченной шиной: оно безжизненно висело над бездной, а сбоку я увидел приклеившуюся к колесу зеленую травинку и невольно улыбнулся. Уже близко появились облака, они неслись с поразительной скоростью в противоположном самолету направлении. Но вот они опустились вдруг резко вниз и быстро стали закрывать пейзаж.
Мне хотелось еще хоть что-то увидеть на ставшей столь далекой земле, но все затянуло белым, как молоко, туманом, что мне напомнило белый холст. Я почувствовал какой-то внутренний толчок — как видно, новые ощущения рождали новые идеи. Я перестал ощущать время. Но вот самолет резко и круто пошел вниз, и я увидел надпись на земле: „Орел“. Как быстро! Я увидел людей, подающих нам сигналы с земли. Но самолет почему-то стал опять набирать высоту. „Вероятно, так надо“, — и я вновь погрузился в свое состояние.
Первые ходоки по крыльям. 1920-е
Но вскоре я почувствовал, что самолет начало не на шутку качать, и послышались громовые раскаты. Через стеклянную дверь я заметил, что летчик и бортпроводник очень взволнованы. Вдруг самолет резко пошел вниз, и через секунду промелькнули крыши домов, почти под самыми колесами. Легкий удар, толчок, еще толчок. Тишина. Шум в ушах, хотя двигатель уже не работает. Летчик вышел из кабины и стал объяснять нам, что ничего нельзя было сделать, сплошной туман. „Я хотел приземлиться в Орле, но там сообщили, что на пути к Харькову будет хорошая погода. Вот вам и хорошая погода! Не знаю, как теперь отсюда выбраться“, — сказал летчик огорченно. Мы все вышли из самолета. Самолет стоял как будто на островке, а кругом — сплошная грязь, болото. Летчик сказал, что мы где-то в Курской области.
Я увидел Москву-реку и, пробежав по ней взглядом, наткнулся на переулок, в котором сразу нашел небольшой домик, где жил мой отец. Я ясно представил себе, что там еще тишина и все спят. А по Москве-реке едет малюсенькая лодочка, единственная на всей протяженности реки. И мне так захотелось представить себе этого человека там — кто же он, почему в такую рань вздумал плыть на своей лодочке?Дальше мои глаза стали пробегать по улицам и переулкам, и я увидел, как из трамвайного парка выехали два трамвая и поехали по пустынным улицам. Видны были и люди, одиночки, совсем мало. Но по Садовому кольцу уже мчались грузовики.
Солнце ударило мне прямо в глаза, я повернул голову и увидел сидящего напротив пассажира. Интересно, зачем ему тоже понадобилось обязательно лететь? Я снова стал смотреть в окно. Даже за это мгновение пейзаж совсем изменился. Все уменьшилось, домишки стали малюсенькими, улицы лежали тонкими ниточками, и все как-то отъехало в сторону. Еще какое-то время — и появился лес, поля, Москва осталась где-то на горизонте. Мне стало почему-то грустно. Но это состояние рассеялось благодаря новым впечатлениям.
Мое внимание приковало огромное колесо нашего самолета с широченной шиной: оно безжизненно висело над бездной, а сбоку я увидел приклеившуюся к колесу зеленую травинку и невольно улыбнулся. Уже близко появились облака, они неслись с поразительной скоростью в противоположном самолету направлении. Но вот они опустились вдруг резко вниз и быстро стали закрывать пейзаж.
Мне хотелось еще хоть что-то увидеть на ставшей столь далекой земле, но все затянуло белым, как молоко, туманом, что мне напомнило белый холст. Я почувствовал какой-то внутренний толчок — как видно, новые ощущения рождали новые идеи. Я перестал ощущать время. Но вот самолет резко и круто пошел вниз, и я увидел надпись на земле: „Орел“. Как быстро! Я увидел людей, подающих нам сигналы с земли. Но самолет почему-то стал опять набирать высоту. „Вероятно, так надо“, — и я вновь погрузился в свое состояние.
Первые ходоки по крыльям. 1920-е
Но вскоре я почувствовал, что самолет начало не на шутку качать, и послышались громовые раскаты. Через стеклянную дверь я заметил, что летчик и бортпроводник очень взволнованы. Вдруг самолет резко пошел вниз, и через секунду промелькнули крыши домов, почти под самыми колесами. Легкий удар, толчок, еще толчок. Тишина. Шум в ушах, хотя двигатель уже не работает. Летчик вышел из кабины и стал объяснять нам, что ничего нельзя было сделать, сплошной туман. „Я хотел приземлиться в Орле, но там сообщили, что на пути к Харькову будет хорошая погода. Вот вам и хорошая погода! Не знаю, как теперь отсюда выбраться“, — сказал летчик огорченно. Мы все вышли из самолета. Самолет стоял как будто на островке, а кругом — сплошная грязь, болото. Летчик сказал, что мы где-то в Курской области.
Но вот к нам уже бегут люди — три человека. У них мы выяснили, что действительно находимся в Курской области, недалеко от реки Полая, но далеко от железной дороги. Вместе с местными жителями мы пошли осматривать окрестности. Летчик обнаружил возвышение, где было суше, чем везде. Отсюда самолет можно было бы попытаться поднять. Но как дотащить его… Нужны люди, и довольно много. Местные жители пообещали собрать народ из окрестных деревень. Через час к нам уже спешили старики и дети, возбужденные до крайности — еще бы, они впервые видели самолет. Все очень старались, но почва была такой сырой, что несколько раз самолет „клевал“ носом, и я заметил, что пропеллер несколько погнулся. Летчик и бортмеханик старались его выпрямить. Но вот мы уже вновь в самолете и, о чудо! Самолет взлетел! Но что это, какая-то странная остановка. Я понял, что мотор замолчал. Но больше подумать ничего не успел, так как мы стали падать с головокружительной скоростью. Открыв глаза, я увидел за окном плотный слой воды. Какую-то долю секунды самолет, видимо, держался на поверхности, а затем вода хлынула в люк, где сидел летчик. Она стала заливать кабину пилотов, и нос самолета мгновенно погрузился в глубину. Мы инстинктивно бросились в хвост самолета, но это не помогло — с бешеной скоростью заливало кабину и салон.
Мы начали разбивать окна. Всем удалось выбраться из уходящего на дно самолета. Из последних сил гребу к берегу. Почти одновременно все пять человек, насквозь мокрые, в пальто, куртках, ботинках вылезают на берег. Мы изумленно смотрим друг на друга. Самолета не стало, как будто его и не было, только спокойная гладь воды. Мы потрясены. Вдруг нам становится смешно, вернее, нас начинает душить смех.
Это страшно. Этот смех невнятный и неуместный. И тут мы видим, что к нам бегут люди с перекошенными от ужаса лицами. Холодное осеннее утро, ледяная вода, переживания в таком объеме и в такой короткий срок — я почувствовал смертельную усталость и адский холод. Последним испытанием было дойти до деревни.
Стиснув зубы, с помутневшим от холода рассудком мы, наконец, доплелись. Нам принесли какую-то сухую одежду, но согреться было невозможно. Тогда кто-то побежал за водкой. Нас заставили сначала растереться ею, а потом выпить грамм по 100–200. Но летчик и бортмеханик от водки категорически отказались, они хотели сейчас же собрать народ и вытащить самолет из воды. Мы тоже хотели пойти со всеми, но не могли уже ни сказать слова, ни сделать шага, опьянение наступило полное, ведь мы же еще ничего и не ели с утра.
Когда мы проснулись, то с радостью узнали, что самолет удалось вытащить, и нам принесли наши чемоданы, вернее, аквариумы с водой… Я был потрясен мужеством и ответственностью летчика. Ему было лет тридцать пять. Его красивое мужественное лицо с тонкими чертами поразило меня. Мне приходилось видеть такой тип людей в армии на Восточном фронте. Они были действительно героями, чуждыми позы.
Нас посадили за большой стол и накормили, люди несли, кто что мог. Я был так тронут, что хотелось вскочить с места и обнять их всех, но я побоялся выглядеть смешным. Тогда я сказал, что я — художник и хочу нарисовать их портреты. Всех это очень заинтересовало, а я быстро стал делать наброски и дарить их. На следующий день нас на телеге отвезли на железнодорожную станцию, и мы уехали в Харьков на поезде. Мои товарищи по несчастью сказали, что никогда больше не сядут в самолет. Я же горел желанием скорее опять испытать эти удивительные ощущения полета. Из Харькова в Москву я, конечно же, летел самолетом».
Мы начали разбивать окна. Всем удалось выбраться из уходящего на дно самолета. Из последних сил гребу к берегу. Почти одновременно все пять человек, насквозь мокрые, в пальто, куртках, ботинках вылезают на берег. Мы изумленно смотрим друг на друга. Самолета не стало, как будто его и не было, только спокойная гладь воды. Мы потрясены. Вдруг нам становится смешно, вернее, нас начинает душить смех.
Это страшно. Этот смех невнятный и неуместный. И тут мы видим, что к нам бегут люди с перекошенными от ужаса лицами. Холодное осеннее утро, ледяная вода, переживания в таком объеме и в такой короткий срок — я почувствовал смертельную усталость и адский холод. Последним испытанием было дойти до деревни.
Стиснув зубы, с помутневшим от холода рассудком мы, наконец, доплелись. Нам принесли какую-то сухую одежду, но согреться было невозможно. Тогда кто-то побежал за водкой. Нас заставили сначала растереться ею, а потом выпить грамм по 100–200. Но летчик и бортмеханик от водки категорически отказались, они хотели сейчас же собрать народ и вытащить самолет из воды. Мы тоже хотели пойти со всеми, но не могли уже ни сказать слова, ни сделать шага, опьянение наступило полное, ведь мы же еще ничего и не ели с утра.
Когда мы проснулись, то с радостью узнали, что самолет удалось вытащить, и нам принесли наши чемоданы, вернее, аквариумы с водой… Я был потрясен мужеством и ответственностью летчика. Ему было лет тридцать пять. Его красивое мужественное лицо с тонкими чертами поразило меня. Мне приходилось видеть такой тип людей в армии на Восточном фронте. Они были действительно героями, чуждыми позы.
Нас посадили за большой стол и накормили, люди несли, кто что мог. Я был так тронут, что хотелось вскочить с места и обнять их всех, но я побоялся выглядеть смешным. Тогда я сказал, что я — художник и хочу нарисовать их портреты. Всех это очень заинтересовало, а я быстро стал делать наброски и дарить их. На следующий день нас на телеге отвезли на железнодорожную станцию, и мы уехали в Харьков на поезде. Мои товарищи по несчастью сказали, что никогда больше не сядут в самолет. Я же горел желанием скорее опять испытать эти удивительные ощущения полета. Из Харькова в Москву я, конечно же, летел самолетом».
Под занавес (надеюсь) скандала о плагиате.
При всем отвращении к любым формам публичного праведного гнева, независимо от его поводов, не могу не признать его пользы: подобные истории помогают понять "тонкие" места.
Много лет пишу, много лет пользуюсь разными источниками, в том числе архивными, и никогда толком не понимала, нужно ли в конце ссылаться на них, если это художественная проза, а не научное исследование. Почти никогда ведь не встречала подобных ссылок ни у кого.
И только теперь, прочитав у Александры Борисенко, что вот Патрисия Данкер сослалась в конце романа "Джеймс Миранда Барри» на все документы, которыми пользовалась, окончательно поняла, что да, даже если ты, пусть и не цитируешь слово в слово, но опираешься на чей-то мемуар, дневник, письмо, назвать свои источники в послесловии - совершенно нормально, не стыдно, достойно. Отчасти это выглядит, конечно, как сеанс разоблачения черно-белой магии, но нет, никуда не денется магия и волшебство, если текст написан талантливо, сильно.
Ваза глиняная, глина - не твоя, но вазу слепил и раскрасил ты. Это как с благодарностями. В русскоязычной традиции до поры до времени в конце книги художественной, романа, например (в отличие от научного труда) благодарить всех помогавших, поддерживавших, подсказывавших было в общем не принято. За редчайшими исключениями. В англоязычных благодарят гораздо чаще. Поглядите хотя бы "Завет воды" Вергезе, там благодарности - отдельная чудесная глава, но не только, не только там. И все же в самые последние годы русские авторы, особенно молодые, все чаще поименно благодарят на последней странице тех, к кому испытывают благодарность. Теперь глядишь и список использованных текстов авторов живых и давно ушедших будет появляться в конце.
Так собственно и складывается книжная культура, формируются хорошие традиции, ну, и нормально.
При всем отвращении к любым формам публичного праведного гнева, независимо от его поводов, не могу не признать его пользы: подобные истории помогают понять "тонкие" места.
Много лет пишу, много лет пользуюсь разными источниками, в том числе архивными, и никогда толком не понимала, нужно ли в конце ссылаться на них, если это художественная проза, а не научное исследование. Почти никогда ведь не встречала подобных ссылок ни у кого.
И только теперь, прочитав у Александры Борисенко, что вот Патрисия Данкер сослалась в конце романа "Джеймс Миранда Барри» на все документы, которыми пользовалась, окончательно поняла, что да, даже если ты, пусть и не цитируешь слово в слово, но опираешься на чей-то мемуар, дневник, письмо, назвать свои источники в послесловии - совершенно нормально, не стыдно, достойно. Отчасти это выглядит, конечно, как сеанс разоблачения черно-белой магии, но нет, никуда не денется магия и волшебство, если текст написан талантливо, сильно.
Ваза глиняная, глина - не твоя, но вазу слепил и раскрасил ты. Это как с благодарностями. В русскоязычной традиции до поры до времени в конце книги художественной, романа, например (в отличие от научного труда) благодарить всех помогавших, поддерживавших, подсказывавших было в общем не принято. За редчайшими исключениями. В англоязычных благодарят гораздо чаще. Поглядите хотя бы "Завет воды" Вергезе, там благодарности - отдельная чудесная глава, но не только, не только там. И все же в самые последние годы русские авторы, особенно молодые, все чаще поименно благодарят на последней странице тех, к кому испытывают благодарность. Теперь глядишь и список использованных текстов авторов живых и давно ушедших будет появляться в конце.
Так собственно и складывается книжная культура, формируются хорошие традиции, ну, и нормально.
Прекрасное эссе Анатолия Наймана о покинувшем нас вчера Стефане Красовицком, священнике и поэте. Как священство и поэзия в нем сочетались - вот об этом как раз и эссе https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%9D/najman-anatolij-genrihovich/rasskazi-o/12?ysclid=m47aezl9lo395360340&fbclid=IwY2xjawHuFKdleHRuA2FlbQIxMAABHdF3MG2bMSlhOcQhvlJyEeUFRBQLKE-U3wtxp_v9DyNHzcT4Q6D0IjDcjQ_aem_GyxxLEmekk4mDMuugZHLPQ
"Думаю, что «изгойство» – наилучшее определение человеческого существования вообще. Изгойство – судьба человека. Как ни объединяйся в группы, как ни держись «своих», рано или поздно ты будешь изгнан из общества – потому что на миллиметр отклонился, потому что заболел, не приносишь прежней пользы, постарел, потому что умер. Не объединяясь и не держась – тем более. Поэт – изгой; это по определению, это общее место. (...) Изгой – это поэт среди литературы, это не-член секции поэзии в компании ее председателей и секретарей. Это не еврей среди евреев, не русский среди русских – презренный «выкрест» для тех и других. Для него нет утешения, кроме единственного – что был уже до него один такой, и это был Бог, Он Самый." (А.Найман. Стась Красовицкий)
Зимний журнал «Сноб» посвящен сказкам. Вера Богданова, Ася Володина, Денис Драгунский, Анна Козлова и я написали специально для этого выпуска сказки, а вдохновила и объединила нас Наталья Ломыкина. Всё тут: https://snob.ru/magazine/108/, моя, про слоненка-писателя здесь: https://snob.ru/literature/romashka/
snob.ru
108-й номер журнала «Сноб» в продаже, тема нового выпуска — сказки
Тема 108-го номера журнала «Сноб» — сказки. На этой странице собраны материалы издания, имена авторов и информация о том, где и как купить новый выпуск.
Усыновлять зверей-сирот, в том числе слонов (об этом идет речь в моей сказке) и в самом деле возможно, фонд, который занимается слонятами особенно активно, вот: https://www.sheldrickwildlifetrust.org
Sheldrick Wildlife Trust
Sheldrick Wildlife Trust: Haven for Elephants & Rhinos
The Sheldrick Wildlife Trust (UK), supporting the rescue and rehabilitation of elephants, rhinos, giraffes and other african wildlife and protecting habitats and ecosystems in Kenya
Forwarded from РЕШаю, что читать // Редакция Елены Шубиной
22 января в 19:00 – Майя Кучерская в книжном магазине «Москва»
Дорогие друзья!
22 января в 19:00 в книжном магазине «Москва» на Тверской пройдет встреча с Майей Кучерской — прозаиком, филологом, автором книг «Бог дождя», «Тётя Мотя», «Ты была совсем другой», «Плач по уехавшей учительнице рисования», а также биографии «Лесков. Прозёванный гений», создателем программы «Литературное мастерство» в НИУ "Высшая школа экономики" и Creative Writing School. Майя представит свою новую книгу «Случай в маскараде», ответит на вопросы гостей и провёдет автограф-сессию.
Сборник включает не только рождественские рассказы, но и те, что дарят веру в чудо и наполняют сердце светом. Майя Кучерская искусно передает атмосферу, в которой можно забыть обо всех заботах и наслаждаться простыми радостями жизни.
Приглашаем вас присоединиться к нашей беседе, задать автору вопросы и познакомиться с ее книгой «Случай в маскараде».
Ждем Вас!
Дорогие друзья!
22 января в 19:00 в книжном магазине «Москва» на Тверской пройдет встреча с Майей Кучерской — прозаиком, филологом, автором книг «Бог дождя», «Тётя Мотя», «Ты была совсем другой», «Плач по уехавшей учительнице рисования», а также биографии «Лесков. Прозёванный гений», создателем программы «Литературное мастерство» в НИУ "Высшая школа экономики" и Creative Writing School. Майя представит свою новую книгу «Случай в маскараде», ответит на вопросы гостей и провёдет автограф-сессию.
Сборник включает не только рождественские рассказы, но и те, что дарят веру в чудо и наполняют сердце светом. Майя Кучерская искусно передает атмосферу, в которой можно забыть обо всех заботах и наслаждаться простыми радостями жизни.
Приглашаем вас присоединиться к нашей беседе, задать автору вопросы и познакомиться с ее книгой «Случай в маскараде».
Ждем Вас!
Вышла очередная порция рецензий в «Горби»: на сборник рассказов Марго Гритт «Чужеродные» и роман Анастасии Носовой «Цирк»:
https://gorby.media/articles/2025/01/10/v-poiskakh-beziadernoi-zony
https://gorby.media/articles/2025/01/10/v-poiskakh-beziadernoi-zony
Горби журнал :: Gorby.media
В поисках безъядерной зоны. Майя Кучерская рассказывает о хороших и только что вышедших книгах — Горби журнал :: Gorby.media
Писатель, критик, литературовед Майя Кучерская объясняет, почему историй о других дивных, странных мирах, миражах, в которых можно укрыться и хоть что-то себе объяснить, будет появляться все больше, а внимание к авторам, стремящимся преодолеть чужеродность…
Майя Кучерская pinned «Вышла очередная порция рецензий в «Горби»: на сборник рассказов Марго Гритт «Чужеродные» и роман Анастасии Носовой «Цирк»: https://gorby.media/articles/2025/01/10/v-poiskakh-beziadernoi-zony»
Из рецензий выше: «Как видим, цирковая тема вновь засверкала на небосклоне современной русскоязычной литературы (вспомним «Фокус» Марии Степановой), как это было в 1920–1930-е, а затем, уже несколько по иным причинам, в 1960-е годы, что, конечно же, неслучайно и напрямую связано с, что называется, актуальным историческим контекстом. Фарс, фантасмагория, с одной стороны, ослепительная, зрелищная игра — с другой, давно освоенные искусством формы высказывания в эпохи, подобные нынешней. Эскапистской литературы, историй о других, дивных, странных мирах, миражах, в которые можно укрыться и хоть что-то себе объяснить, наверняка будет появляться все больше. Ну а на противоположном полюсе будет расти документальная проза о новых — не сравнить с прежними — травмах и боли, но иногда, как в книгах Марго Гритт и Анастасии Носовой, это будет переплетаться самым неожиданным образом».
30 января в 19.30
к нам на Литературную среду придет долгожданная гостья - Дарья Бобылева. Будем говорить о том, из чего складывается магия магического реализма в ее книге «Магазин работает до наступления тьмы». Вход по регистрации https://www.hse.ru/ma/litmaster/polls/1005413187.html
к нам на Литературную среду придет долгожданная гостья - Дарья Бобылева. Будем говорить о том, из чего складывается магия магического реализма в ее книге «Магазин работает до наступления тьмы». Вход по регистрации https://www.hse.ru/ma/litmaster/polls/1005413187.html
Forwarded from Korobka peredach (Eugeniya Korobkova)
В регламенте премии "Большая книга" произошли серьёзные изменения. Самое главное:
1. Теперь премия будет вручаться в двух главных номинациях — "Художественная проза" и "Нонфикшн".
2. Лауреатов будет по одному в каждой номинации, каждый получит 3 миллиона рублей. Призовые места теперь не будут считаться лауреатскими.
3. Начиная с этого сезона, каждый автор сможет стать лауреатом только по одному разу в каждой из двух главных номинаций. При этом лауреатства прошлых лет не учитываются. То есть, лауреаты предыдущих сезонов по-прежнему могут участвовать в премиальной гонке, но получить премию смогут только по одному разу в каждой номинации.
Все подробности на сайте премии — https://bigbook.ru/.
1. Теперь премия будет вручаться в двух главных номинациях — "Художественная проза" и "Нонфикшн".
2. Лауреатов будет по одному в каждой номинации, каждый получит 3 миллиона рублей. Призовые места теперь не будут считаться лауреатскими.
3. Начиная с этого сезона, каждый автор сможет стать лауреатом только по одному разу в каждой из двух главных номинаций. При этом лауреатства прошлых лет не учитываются. То есть, лауреаты предыдущих сезонов по-прежнему могут участвовать в премиальной гонке, но получить премию смогут только по одному разу в каждой номинации.
Все подробности на сайте премии — https://bigbook.ru/.
Национальная литературная премия «Большая книга»
Главная
Учреждена с целью поиска и поощрения авторов литературных произведений, способных внести существенный вклад в художественную культуру России.
Вчера в магазине «Москва» прошла удивительная по количеству тепла и читательского народа презентация, может быть, еще напишу про это, а пока вот заметка в «Годе литературы», спасибо! https://godliteratury.ru/articles/2025/01/23/nesviatochnaia-vstrecha-na-tverskoj
Год Литературы
Несвяточная встреча Майи Кучерской - Год Литературы
Текст: Мария Сафонова (МГУП им. Ивана Фёдорова)
Вдруг напомнили этот стишок, и внезапно весной повеяло:
… у реки Оки вывернуто веко,
Оттого-то и на Москве ветерок.
У сестрицы Клязьмы загнулась ресница,
Оттого на Яузе утка плывет.
На Москве-реке почтовым пахнет клеем,
Там играют Шуберта в раструбы рупоров.
Вода на булавках и воздух нежнее
Лягушиной кожи воздушных шаров.
Май 1932
Мандельштам
… у реки Оки вывернуто веко,
Оттого-то и на Москве ветерок.
У сестрицы Клязьмы загнулась ресница,
Оттого на Яузе утка плывет.
На Москве-реке почтовым пахнет клеем,
Там играют Шуберта в раструбы рупоров.
Вода на булавках и воздух нежнее
Лягушиной кожи воздушных шаров.
Май 1932
Мандельштам