Задачка для писателя.

На глаза попалась такая вот загадочная обложка. Попробуйте предположить о чём эта книга, каков её жанр и какие в ней действуют герои. Составьте по ребусу недостающую аннотацию.

Чур, не подглядывать!

О свежем романе Андрея Столярова «Милость Господня». Прекрасное фантастическое допущение так и не становится нужным словом.

Наконец-то сложил, почему мне не нравится Захар Прилепин, почему он куда неприятнее и опаснее всех Гораликов вместе взятых.

Когда-то казалось, что дело в позе, знакомствах или политических взглядах, но мало ли кто с кем и как? Гораздо важнее, что Прилепин не различает нюанс, то единственное, что отличает культуру от свода приказов, и своим неразличением он прямо сейчас гасит нарождающуюся российскую сложность сильнее, чем любой поуехавший комиссар.

Для понимания пришлось ещё раз взглянуть на роман «Обитель». Это текст о том, что роли жертв и палачей неоднозначны, что павший от пули на Соловках мог быть кровожадным зверем, а застреливший его — почти святым. Казалось бы, на этом уже можно закончить, так как замечание «всё было не так однозначно» по отношению к массовым убийствам есть идеальный донос на самого себя, но всё дело в том, как именно Прилепин проводит своё оправдание. Он сближает жертву и палачей посредством страдания, которое преображает и правых, и виноватых в общей очистительной муке. Народ в лице Артёма Горяинова не просто платит за свои грехи, а возвышается, духовно перерастает самого себя.

Что неожиданно напоминает Дмитрия Быкова, который исповедует ту же самую идею, но не к репрессалиям 1920-1930-х, а к ВОВ, которая, по мнению иноагента, так же очистила советский народ от собственных прегрешений. О, не Мережковский, вовсе не Мережковский быковский литературный двойник!

Что не так с прилепинской идеей о необходимости страданий?

Писатель считает её христианской, хотя она таковой не является. Страдание во Христе неизбежно, но не желанно: страдание порождено несовпадением между истиной и реальностью, это не какое-то необходимое условие духовного возвышения. Даже попущенное Богом, страдание не становится благом, а только свидетельством несовершенства земной жизни. Страдание в христианстве нельзя воспринимать как ницшеанскую лесенку, по которой взбирается сверхчеловек — каждая преодолённая ступенька делает тебя не более сильным, а всё более отличающимся от мира, разрыв с которым и приносит муку.

Это и есть нюанс. То, что меняет всё.

Под видом близких к Достоевскому и Христу идей Захар Прилепин принёс в русскую литературу оправдание политики посредством страданий. С чем-то подобным столкнулись послевоенные еврейские интеллектуалы, которым пришлось дать серьёзный бой настырным попыткам подверстать истребление своего народа к какому-либо смыслу. Как показал Джорджо Агамбен, потребовалось много сил, чтобы отвести от Холокоста все божественные значения. Даже неглупые люди не понимали, чем это может грозить. Историософия Захара Прилепина вызвана катастрофой сходных масштабов, но она не отводит, а наоборот приближает к беде, это опять шаги во тьму внешнюю, где, при приведении к единству, вновь будут ломать кости и скрипеть зубами.

По счастью, Прилепин — это тот не поощряемый у нас тип заводилы, который хочет сам, в обход начальства, решать кого миловать, а кого всё-таки покарать. Из-за чего писателю никогда не дадут по-настоящему развернуться. Потому недавний список Прилепина — это никакой не донос, а бессильное раздражение, что кто-то может иначе думать и жить под теми зонтичными понятиями, которые, как казалось, находятся у тебя в руках. Вот вроде собрал в столбик фамилии, а твоя подпись под ними никого не убьёт.

Конечно, это обидно. Можно понять.

Критика Прилепина — это не вопрос взглядов и даже текстов, а что-то более базовое, это как останавливать человека, который ориентирует громадную толпу посредством на градус сбитого компаса. На долгой дистанции он заведёт вообще не туда, очень далеко от нюанса, сложности и ума, от всего того, что делает культуру культурой, а нас — людьми.

А затем оправдает ошибку перенесёнными в пути страданиями.

Роман Настасьи Реньжиной «Сгинь!» можно засмеять до смерти, но ситуация настолько печальная, что говорить придётся совсем о другом.

Литинститут провёл конкурс исторического рассказа «Клио — тоже муза». Ответить на это можно только тем, что лауреаты — тоже писатели.

Что может дать писателям такое направление как микроистория? Как минимум — прекрасно написанные исследования, похожие на художественные книги. Как максимум — занятную методологию, по которой можно стачать уже собственные романы.

Скачать книги можно здесь.

Моё третье большое эссе посвящено ближайшему будущему русской литературы. Я вижу его радостным, наконец-то нашедшим свой собственный интерес. Это политический текст. Исторического в нём больше, чем литературного. Эссе может показаться вышедшим из берегов, но все его волны омывают долгожданный русский роман. О том, каким может быть новый культурный императив, куда подевалась интеллигенция, почему Россия ведёт тяжелейшую войну за независимость, зачем бороться с идеологией и по каким причинам запретный плод отныне плохой товар — всё в этом долгом тексте.