В Невозможном Государстве Халляк концептуализирует современное государство как, среди прочего, правовое и культурное явление, ссылаясь при этом на Кельзена и Фуко соответственно. Часто и обширно цитируя Фуко, Халляк показывает как государство стремится "проникнуть" в общество и сформировать его по своему образу и подобию через сферу культуры. Оглядываясь на историю последних двух с лишним десятилетий, нельзя не отметить культурное влияние двух факторов - так называемой "войны с террором" и более современного феномена wokeism во всей его ЛГБТшной красе.

Как не раз отмечалось ранее, сама формулировка "война с террором" подразумевает, по сути, борьбу непонятно с кем, непонятно где и непонятно зачем. Ну, точнее, "зачем"-то понятно - ради обеспечения "безопасности". Тут встаёт вопрос о том, как выглядит эта безопасность и когда она становится "гарантированной". По сути, размытость всей этой темы позволяет государству постоянно функционировать в режиме state of exception Карла Шмитта. О политических и правовых последствиях этого можно говорить долго, но нас здесь интересует культурный аспект, а культурный аспект заключается в том, что такие ярлыки как "фундаментализм" и "экстремизм" стали раздаваться очень щедро и перешли из формального языка в повседневный язык обывателя. Если ранее можно было услышать такие нейтральные слова как "ортодоксальный", то теперь используемые прилагательные приобрели куда более негативный оттенок, обозначая при этом некоторую степень ценностной "нестандартности" человека.

Чуть позднее подоспел уже вышеупомянутый wokeism, в котором несложно рассмотреть инерционное продолжение и переосмысление борьбы цветного населения Штатов за равные права. Тут стоит упомянуть концепцию восхода политического того же Карла Шмитта, которая подразумевает замещение моральных соображений политическими интересами, произошедшее в исторический период зарождения современной формы европейского секулярного государства. В этом контексте, wokeism, чьи ценности стали активно пропагандироваться государством, можно расценивать как попытку выработать некую форму "политической морали". То есть, речь идёт о "морали", которая не подразумевает каких-либо метафизических принципов и, как следствие, она обладает неким смыслом сугубо в рамках той системы, которая её породила и которая всячески использует её для расширения своего политического и культурного влияния. Да и внутри этой системы она не до конца понятна. Номинально она опирается на концепцию свободы, как и все остальные формы либеральной мысли, но на практике оказывается, что само понятие свободы - это “пустой” символ, наполняемый смыслом самим говорящим.

Халляк верно указывает на то, что государство, по самой своей природе, борется не только с внешними врагами, но и со всеми формами негосударственной субъектности в своих собственных границах. Этим объясняется борьба государства с родовой и религиозной субъектностями, которые препятствуют полной власти государства над отдельно взятым человеком. Однако два фактора, названные выше, "опускают" эту борьбу ещё "ниже"; в отсутствии каких-либо серьёзных негосударственных форм организации, борьба переходит уже на уровень индивидов.

В западных странах это становится для многих чисто практической проблемой, поскольку публичное выражение приверженности тому, что называется «традиционными ценностями» в определенных контекстах практически эквивалентно социально-экономическому суициду человека. И, по всей видимости, Западом это дело не ограничится.

В конечном итоге, невозможно обойти вопрос борьбы локальных мусульманских общин за некоторую степень субъектности, выраженной в первую очередь экономически, что позволит реализовывать и некоторую субъектность политическую, как это делают, например, мусульмане в одном пригороде Детройта. В противном случае мусульмане — и особенно молодые мусульмане — подвергаются огромному давлению, которое выражается во всём, включая сферу культуры.

О чем была ваша хутба?

@occidentalist

Интересной инфографикой поделился Turkic Occidentalist, я лишь хочу добавить пару замечаний:
1) в персидском языке это слово иногда применяется вообще к народам Кавказа, особенно живущим за пределами Дербента (Taḏkerat al-molūk , tr. Minorsky, p. 163 n. 5).
2) Инфографика также иллюстрирует внутренние процессы в империи как смещениия центра власти, переплетающиеся с появлением нового "военного сословия", история которого началась в 1540-1555 годах. Тахмасп I возглавил серию вторжений на Кавказ, в результате которых было захвачено большое количество черкесских и грузинских рабов (30 000 всего за четыре набега). Эти порабощенные люди составили основу сефевидской системы военного рабства, которая функционировала по аналогии с османскими янычарами. Прибытие столь значительного количества черкесских и грузинских рабов впоследствии привело к формированию новой фракции в иранском обществе, состоящей исключительно из этнических кавказцев. Хотя первоначальное развертывание раб-солдат началось во время правления Аббаса, ко времени правления Тахмаспа кавказцы уже заняли значительные позиции при царском дворе, в гареме, в гражданской и военной администрации.
Однако именно при Аббасе I Гуламы по-настоящему заявили о себе. Шах создал военные силы численностью до 37 000 солдат, полностью финансируемые короной. Это событие значительно ослабило силы кызылбашей в их противостоянии с короной, так как привело к ликвидации "военной монополии", которой ранее обладали кызылбаши в Иране. Вышеупомянутые события способствовали росту влияния и могущества вновь возникшей фракции. По оценкам, только во время правления Аббаса от 130 000 до 200 000 грузин (Munshi 1978, стр. 1116, Blow 2009, стр. 174), десятки тысяч черкесов и армян были депортированы с Кавказа в сердце Персии.  При Аббасе I получила дальнейшее развитие система подневольного рабства - гуламов (также известны как ḡolāmāmān-e ḵāṣṣṣa-ye-e šarifa, "слуги короны"). В контексте системы рабов-гулямов Аббас значительно расширил военный корпус нескольких сотен в эпоху Тахмаспа до 15 000высококвалифицированных кавалеристов, составлявших целую группу из 40 000 конников. Впоследствии Аббас сократил число губернаторов-кызылбашей провинций и систематически переводил кызылбашских губернаторов в другие районы, тем самым разрывая их связи с местным населением и уменьшая их власть. В результате большинство этих губернаторов были заменены гулямами, которые были преданы шаху.

Примером роста власти служит, как к 1595 году Аллахверди-хан, грузин, стал одним из самых влиятельных людей в государстве Сефевидов, когда его назначили генерал-губернатором Фарса, одной из самых богатых провинций Персии. Его власть достигла своего зенита в 1598 году, когда он был назначен главнокомандующим всеми вооруженными силами.

Поэтому начиная с Аббаса I мы видим увеличение "кавказской" крови жилах шахов, это демонстрирует рост политической важности кавказской элиты в Иране. И показывает, что любая досовременная империя - это клубок различных нитей интересов множества групп, которые вместе формировали ту политическую реальность которая была в руках элит, это и отличает империю от национального государства, Империя многослойна и власть ее формируется не вокруг абстрактных представлений о "нации". Это совершенно разные явления, противостоящие друг другу.