К.С. Льюис о философии мифа и месте Макдональда в ней:
Если мы определяем литературу как искусство, оперирующее со словами, то Макдональду нет места в ее первом эшелоне, а может быть, и во втором. У него на самом деле есть пассажи, многие из которых вошли в это собрание, в которых мудрость и (я осмеливаюсь назвать ее так) святость, которые были в нем, торжествуют и даже выжигают низшие элементы его стиля: выражения становятся точными, весомыми, экономными, приобретая острые края. Но он недолго удерживается на этом уровне. Текстура его сочинений невыразительна, а местами неуклюжа. Худшие традиции церковных проповедей сказались на ней; иногда сказывается нонконформистское многословие, иногда – старинная шотландская слабость к цветистым украшениям (она проходит сквозь шотландскую литературу от Данбара до романа «Уэверли»), иногда – переслащенность, заимствованная у Новалиса. Но этого недостаточно даже для того, чтобы литературная критика отделалась от него. Что получается у него лучше всего, так это фэнтези – фэнтези, которое зависает посередине между аллегорией и мифопоэйей. И это, на мой взгляд, получалось у него лучше, чем у кого бы то ни было. Критическая проблема, с которой мы сталкиваемся – является ли это искусство, искусство мифотворчества, разновидностью литературы. Возражение против отнесения его к литературе заключается в том, что Миф, в сущности, вообще существует не в виде слов. Мы все согласны, что история Бальдра – великий миф, вещь неистощимой ценности. Но о чьей версии, о чьих словах мы думаем, когда говорим об этом?
Со своей стороны, мой ответ таков, что я не думаю о чьих бы то ни было словах. Ни один поэт, насколько я знаю или могу припомнить, не рассказал эту историю в высшей степени хорошо. Я не думаю ни о какой частной версии этого мифа. Если история где-то и воплощается в слова, то это почти случайность.
Что действительно радует и питает меня, так это частный пример событий, который точно так же радовал и питал бы меня, если бы он достиг меня каким-либо иным путем, вовсе без слов – например, через пантомиму или фильм. И я нахожу, что это верно для всех историй такого рода. Когда я думаю об истории аргонавтов и восхваляю ее, я не восхваляю ни Аполлония Родосского (которого я так и не закончил читать), ни Кингсли (которого я забыл), ни даже Морриса, хотя я считаю его версию очень приятной поэмой. В этом отношении истории мифического типа находятся на противоположном полюсе от лирической поэзии. Если вы попробуете взять «тему» стихотворения Китса «Соловей» в отрыве от слов, в которых он воплотил ее, вы обнаружите, что говорите практически ни о чем. Форма и содержание могут быть в данном случае отделены друг от друга только в фальшивой абстракции. Но в мифе – в истории, где имеет значение только чистый образец событий – это не так. Любые средства коммуникации, которые сумеют уложить эти события в нашем воображении, достигают цели, как мы говорим. После этого вы можете отбросить средства коммуникации. Конечно, если средства коммуникации – слова, то желательно, чтобы письмо, в котором сообщаются важные новости, было написано чисто. Но это лишь вопрос удобства; ибо письмо в любом случае отправится в мусорную корзину сразу, как только вы усвоите его содержание, а слова (которые мог изобрести Ламприер) будут забыты сразу, как только вы усвоите Миф. В поэзии слова – это тело, а «тема» или «содержание» – душа. Но в мифе воображаемые события – это тело, а нечто невыразимое – душа: слов, или пантомима, или фильм, или серия картинок в данном случае – даже не одежды, а немногим более чем телефон. Несколько лет назад я получил доказательство этому, когда я сначала услышал о «Замке» Кафки в разговоре, а потом прочитал книгу. Чтение ничего не прибавило. Я уже усвоил миф, который один лишь имел значение.
К.С. Льюис о философии мифа и месте Макдональда в ней:
Если мы определяем литературу как искусство, оперирующее со словами, то Макдональду нет места в ее первом эшелоне, а может быть, и во втором. У него на самом деле есть пассажи, многие из которых вошли в это собрание, в которых мудрость и (я осмеливаюсь назвать ее так) святость, которые были в нем, торжествуют и даже выжигают низшие элементы его стиля: выражения становятся точными, весомыми, экономными, приобретая острые края. Но он недолго удерживается на этом уровне. Текстура его сочинений невыразительна, а местами неуклюжа. Худшие традиции церковных проповедей сказались на ней; иногда сказывается нонконформистское многословие, иногда – старинная шотландская слабость к цветистым украшениям (она проходит сквозь шотландскую литературу от Данбара до романа «Уэверли»), иногда – переслащенность, заимствованная у Новалиса. Но этого недостаточно даже для того, чтобы литературная критика отделалась от него. Что получается у него лучше всего, так это фэнтези – фэнтези, которое зависает посередине между аллегорией и мифопоэйей. И это, на мой взгляд, получалось у него лучше, чем у кого бы то ни было. Критическая проблема, с которой мы сталкиваемся – является ли это искусство, искусство мифотворчества, разновидностью литературы. Возражение против отнесения его к литературе заключается в том, что Миф, в сущности, вообще существует не в виде слов. Мы все согласны, что история Бальдра – великий миф, вещь неистощимой ценности. Но о чьей версии, о чьих словах мы думаем, когда говорим об этом?
Со своей стороны, мой ответ таков, что я не думаю о чьих бы то ни было словах. Ни один поэт, насколько я знаю или могу припомнить, не рассказал эту историю в высшей степени хорошо. Я не думаю ни о какой частной версии этого мифа. Если история где-то и воплощается в слова, то это почти случайность.
Что действительно радует и питает меня, так это частный пример событий, который точно так же радовал и питал бы меня, если бы он достиг меня каким-либо иным путем, вовсе без слов – например, через пантомиму или фильм. И я нахожу, что это верно для всех историй такого рода. Когда я думаю об истории аргонавтов и восхваляю ее, я не восхваляю ни Аполлония Родосского (которого я так и не закончил читать), ни Кингсли (которого я забыл), ни даже Морриса, хотя я считаю его версию очень приятной поэмой. В этом отношении истории мифического типа находятся на противоположном полюсе от лирической поэзии. Если вы попробуете взять «тему» стихотворения Китса «Соловей» в отрыве от слов, в которых он воплотил ее, вы обнаружите, что говорите практически ни о чем. Форма и содержание могут быть в данном случае отделены друг от друга только в фальшивой абстракции. Но в мифе – в истории, где имеет значение только чистый образец событий – это не так. Любые средства коммуникации, которые сумеют уложить эти события в нашем воображении, достигают цели, как мы говорим. После этого вы можете отбросить средства коммуникации. Конечно, если средства коммуникации – слова, то желательно, чтобы письмо, в котором сообщаются важные новости, было написано чисто. Но это лишь вопрос удобства; ибо письмо в любом случае отправится в мусорную корзину сразу, как только вы усвоите его содержание, а слова (которые мог изобрести Ламприер) будут забыты сразу, как только вы усвоите Миф. В поэзии слова – это тело, а «тема» или «содержание» – душа. Но в мифе воображаемые события – это тело, а нечто невыразимое – душа: слов, или пантомима, или фильм, или серия картинок в данном случае – даже не одежды, а немногим более чем телефон. Несколько лет назад я получил доказательство этому, когда я сначала услышал о «Замке» Кафки в разговоре, а потом прочитал книгу. Чтение ничего не прибавило. Я уже усвоил миф, который один лишь имел значение.
BY Zаписки традиционалиста
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Telegram was founded in 2013 by two Russian brothers, Nikolai and Pavel Durov. Now safely in France with his spouse and three of his children, Kliuchnikov scrolls through Telegram to learn about the devastation happening in his home country. False news often spreads via public groups, or chats, with potentially fatal effects. Unlike Silicon Valley giants such as Facebook and Twitter, which run very public anti-disinformation programs, Brooking said: "Telegram is famously lax or absent in its content moderation policy." Groups are also not fully encrypted, end-to-end. This includes private groups. Private groups cannot be seen by other Telegram users, but Telegram itself can see the groups and all of the communications that you have in them. All of the same risks and warnings about channels can be applied to groups.
from vn
