В Санкт-Петербурге открылся 34-й Международный кинофестиваль «Послание к человеку», самый авторитетный смотр документального, экспериментального и авторского игрового кино в России. Программным директором фестиваля с этого года стал киновед Михаил Ратгауз, председателем отборочной комиссии — главред «Сеанса» и постоянный автор Weekend Василий Степанов, а визуальный образ «Посланию» в этом году подарил Рустам Хамдамов — его 80-летию будет посвящен специальный показ.

Рассказываем о самых интересных фильмах фестиваля.

Индийский штат Уттар-Прадеш, конец 2010-х. Молодая домохозяйка с мужским именем Сантош оказывается на краю бытовой пропасти после того, как ее супруг, констебль Саини, погибает во время подавления беспорядков в мусульманском квартале Канпура. Государство намерено отобрать обшарпанную служебную квартиру, но добрый чиновник из МВД предлагает вариант: оказывается, правительство дает вдовам полицейских возможность унаследовать хлебную должность. Сантош соглашается и все время, оставшееся до конца фильма, ходит с широко раскрытыми от изумления глазами, на всякий случай втянув голову в плечи: полиция штата — что неудивительно — занимается чем угодно, кроме охраны порядка и жизней граждан. Начальник отделения «решает вопросики» за сходную цену, его подчиненные зарабатывают как полиция нравов. Шанс сделать доброе дело и выслужиться появляется у Сантош после жуткого инцидента: в одной из деревень пропала 15-летняя девочка, а через несколько дней ее обезображенный труп был найден в колодце.

Завтра на фестивале «КароАрт» покажут криминальную драму Сандхии Сури, которая была показана в программе «Особый взгляд» Каннского кинофестиваля и номинирована на «Оскар» от Великобритании. Российским зрителям мир фильма, несмотря на специфические индийские реалии, будет до боли знаком и понятен.

В макабрической атмосфере последних лет Сталина у нас была кампания по борьбе с космополитизмом в архитектуре, когда скандально выяснилось, что классика, в общем-то, нерусское явление, античность была в Греции и Риме, а Ренессанс — в Италии. Что с этим делать, никто не знал, но на всякий случай многие архитекторы решили ориентироваться на петербургский ампир. Композиция Рейшера — это альтернатива, она выглядит так, как будто традиция нарышкинского барокко не прервалась в петровское время, но продолжала развиваться все время империи и доросла до некой академии нарышкинского барокко, где его мотивы поколениями разрабатывали ученые эрудиты и виртуозы. Это какая-то альтернативная история, которая нигде не состоялась, но вот здесь прорвалась.

В новом выпуске проекта Григория Ревзина «Портреты русской цивилизации» — Екатеринбург: город-текст, пытающийся вырваться из своего контекста.

Смешной бородатый очкарик Джон Тейлор (Дэвид Митчелл) ведет замкнутый образ жизни, не пользуется смартфоном и интернетом и редко высовывает нос из дома. Все его время занимает сочинение головоломок и кроссвордов под псевдонимом Людвиг — в честь любимого композитора Бетховена. Жизнь Джона кардинально меняется, когда за ним присылает такси жена его брата-близнеца. Тот работал ведущим детективом в полиции Кембриджа и вдруг исчез, оставив жене и сыну-подростку невразумительное письмо. Жена уверена, что виной всему последнее расследование, из-за которого муж теперь скрывается. Ее гениальный план состоит в том, чтобы Джон явился на работу в полицию под видом брата, порылся в делах и нашел зацепку — а затем и самого брата.

На ВВС вышел сериал «Людвиг» — представитель жанра «уютного детектива», который придумали англичане. Вместо крови, погони или тоскливого чувства бессилия от встречи с маньяком здесь есть кроссворды, шахматы и общее ощущение безопасности.

22 октября 1964 года писатель и философ Жан-Поль Сартр отказался от Нобелевской премии по литературе. В заявлении «Почему я отказался от премии», которое он передал прессе, писатель выделил несколько причин своего отказа, но все они сводились к одному — он хотел оставаться свободным.

К 60-летию непростого выбора между свободой и Нобелевской премией рассказываем, почему еще можно отказаться от премии и как отказывались Толстой, Брандо и другие.

Приз за вклад в мировое киноискусство будет вручен на 34-м МКФ «Послание к человеку» выдающемуся режиссеру, легенде мирового кино Артавазду Пелешяну. Его фильмы и теоретические работы преподают в киношколах всего мира, о нем пишут книги и снимают кино, Сергей Параджанов считал его одним из немногих подлинных киногениев, его называли своим учителем Александр Сокуров и Годфри Реджио, его теорией монтажа вдохновлялся Жан-Люк Годар. Его фильмы — почти все они короткометражные — можно посмотреть за один вечер, их легко найти в интернете. Но если вы не синефил, вы, скорее всего, никогда не слышали о режиссере Артавазде Пелешяне. Ксения Рождественская рассказывает, как устроен кинематограф Пелешяна и почему его фильмы важны сегодня.

25 октября в петербургском Доме Кино состоится встреча с Артаваздом Пелешяном и показ его классических фильмов «Времена года» (1975), «Наш век» 1982) и «Жизнь» (1993).

Новый — печатный — номер
про одно и то же

— Тавтология как главный прием Киры Муратовой / Ксения Рождественская

— Мария Степанова и Игорь Гулин о повторах в стихах, в памяти и в жизни

— Как Владимир Куприянов отменил неповторимость «решающего момента» / Анна Толстова

— Как «Бег» Михаила Булгакова показал необратимость эмиграции / Ольга Федянина

— Как Стив Маккуин всегда играл только самого себя / Зинаида Пронченко

— Алексей Ханютин о своем фильме «Вечно живой» и о том, что в России ничего не меняется

— Две истории о том, как человек движется по кругу и упирается в себя / Иван Давыдов

— Как музыканты-аутентисты возвращаются в прошлое, но оказываются в настоящем / Сергей Ходнев

— Как русский рок стал зацикленным на самом себе / Юрий Сапрыкин

— 10 самых тиражируемых кинокадров / Павел Пугачев

25 октября с газетой «Коммерсантъ»

Тавтология, необоснованное повторение однокоренных, а то и одних и тех же слов,— риторический прием, который в фильмах великого режиссера Киры Муратовой оказывается не приемом, а приемным покоем. Способом утвердиться в мире, зацепиться за него, подать голос. В ноябре Кире Муратовой исполнилось бы 90. Мы живем без нее уже шесть лет. Созданный ею мир оказался поразительно устойчивым: мы все еще тут, вокруг нас все вот это повторяется, возвращается, повторяется вновь.

Ксения Рождественская рассказывает о тавтологии в кинематографе Киры Муратовой.

Самый влиятельный театральный критик всех времен и и народов товарищ Сталин, напомним, к пьесе Михаила Афанасьевича Булгакова «Бег» относился очень критично. И в своем неприятии даже противопоставлял ее другой пьесе того же автора, «Дни Турбиных», к которой относился более благосклонно. Соответственно, «Дни Турбиных» еще при его жизни в МХТ были сыграны более 1000 раз с неизменным успехом, а пьеса «Бег» была к постановке запрещена и впервые сыграна по иронии судьбы в Сталинградском драматическом театре в 1957 году, 30 лет спустя после своего написания.

Ольга Федянина рассказывает, почему Сталину не понравился «Бег», почему он все не так понял и о чем эта пьеса на самом деле.

В Московском музее современного искусства проходит ретроспектива к 70-летию Владимира Куприянова (1954–2011) под названием «Возвращение времени», сделанная Виктором Мизиано.

Фотограф-концептуалист, Куприянов показывает, что смысл фотографии не в том, чтобы ловить уникальное и неповторимое, а в том, чтобы фиксировать повторяющееся, типическое, всеобщее, всечеловеческое, и что из этого можно составить подлинную фотографическую поэзию.

Как будто в конце 1980-х открылся сразу миллион новых возможностей, и тут же большинство из них было отсечено; почему так произошло — отдельный разговор. Важно здесь то, что большая, растущая, влиятельная культура — каким был советский рок этого периода — не боится быть разной и сложной, она сама себя подталкивает к тому, чтобы двигаться в неожиданные стороны; если же она «торчит на одном и том же» — то перестает быть большой и влиятельной.

Повторение, редупликация, бесконечное воспроизведение одного и того же — Юрий Сапрыкин рассказывает, как все это стало лицом русского рока.

Французы как будто постоянно опасаются репрессий и выстраивают сложные, иногда интеллектуально изумительные конструкции, позволяющие им противостоять. В принципе у русского структурализма были несколько большие и менее фантомные основания бояться репрессий, но, возможно, он в меньшей степени верил, что против них помогают интеллектуальные конструкции. Так или иначе он этим вообще не занимался. Те структуры, что он открывал,— светлые, комфортные, разумно устроенные пространства, располагающие к тому, чтобы в них войти. Это в общем-то касается всех участников тартуской структуральной школы, но уж Лотмана в первую очередь.
Фуко симпатичнейшую, полную самых позитивных надежд культуру европейского Просвещения описал как ад кромешный, где насилие на каждом шагу, от больницы до лаборатории, где бактерию распинают под микроскопом. Лотман исследует войну 1812 года — войну, куда уж страшнее — и что? «На Старой Смоленской дороге познакомилась и подружилась вся молодая дворянская Россия». Нет, ну было, но это надо суметь так увидеть! Вот у Симонова про ту же дорогу — про другое, правда, но такое же бесконечное и безнадежное отступление — стихи «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины». А тут «познакомилась и подружилась вся Россия». И не то что он не видел в этих исторических мизансценах, так сказать, отрицательных действующих лиц, да нет, он же описывал Россию, она как-то часто не без подонков. Но он их переформатировал своим взглядом.

К годовщине смерти Юрия Лотмана — текст Григория Ревзина.

Полвека назад такое было бы невозможно, но теперь даже большие звезды и суперзвезды мира классической музыки (можно вспомнить хотя бы Теодора Курентзиса или Владимира Юровского) отдают должное аутентизму — или, говоря аккуратнее, «исторически информированному исполнительству» (historically informed performance, HIP). Это исполнительское направление, расцветшее в послевоенные десятилетия, как будто бы обращает историю музыкальной индустрии вспять: старинные произведения, старинные инструменты, старинная манера игры. Но на самом деле это возвращение оказывается возвращением в современность.

Сергей Ходнев рассказывает, как музыканты-аутентисты возвращаются в прошлое, но оказываются в настоящем.

Третьего июля 1972 года в московский аэропорт Шереметьево прибыла из Лондона очень важная персона. В чемодане у нее был набор вещей, который мог бы показаться странным — но это все были дары, предназначенные для великой женщины, с которой ей предстояло встретиться. «Шесть дисков Иегуди Менухина, три банки апельсинового джема, шесть наборов для письма — конверты с хорошей бумагой, двенадцать шариковых ручек, четырнадцать пар нейлоновых чулок, три банки голландских таблеток от язвы желудка (моему врачу едва удалось такие найти), зимние платья и свитера для ее подруг, кашемировая шаль для нее самой, туалетная вода Arpege от Lanvin, двенадцать детективных романов в бумажных обложках и большой конверт от ее издателя, сплошь набитый вырезками — рецензиями на ее книгу, которая получила международное признание». Дама как раз была одной из читательниц книги; взяла ее в библиотеке и не могла оторваться ночь напролет, и написала благодарственное письмо издателю, а потом и писательнице, и вот теперь ехала в Советский Союз, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Свой текст об этом приключении она, впрочем, назовет «Взгляд на матушку-Россию», давая понять, что большой разницы между русским и советским искать не стоит.
Дамой была Марта Геллхорн, знаменитая военную журналистка, в России больше известная как одна из жен Хемингуэя. Женщина, к которой ехала в гости Марта Геллхорн, после десятилетий скитаний по чужим городам и углам жила теперь в Москве и была автором знаменитой книги, которая в 1970-м вышла в свет по-английски. «Никто другой не показал мне раньше, каково это — жить преследуемой и загнанной, день за днем, в условиях диктатуры», напишет Геллхорн через несколько лет после возвращения. Как ни странно, в ее тексте ни разу не всплывет ни название той самой книги, ни имя той, что ее написала. У Геллхорн, пожалуй, были причины ее не называть — так что героиня «Взгляда на матушку-Россию» на протяжении всего текста именуется миссис М. В конце концов, к моменту публикации Надежда Яковлевна Мандельштам была еще жива.

К 125-летию Надежды Яковлевны Мандельштам — текст Марии Степановой о той встрече.

Сюжет «вечного возвращения» Фридриха Ницше особенно благодатно ложится на почву русской истории, опровергая тем самым известную максиму о том, что русскому хорошо, то немцу смерть. Вот почему в паттернах двух маргинальных, но по-своему выдающихся судеб — тамбовского дьяка Семена Выморкова, раз от разу бросавшего вызов русским царям, и негодяя-выживальщика Ивана Анозова, всю жизнь переписывавшего биографию под внешние обстоятельства,— просматривается общий знаменатель.

Иван Давыдов рассказывает две истории о том, как человек движется по кругу и упирается в себя.

Стив Маккуин, как и обожаемый им Хамфри Богарт или Джон Уэйн, с трудом запоминал имена своих героев, небезосновательно полагая, что и зритель не придает этим условностям никакого значения, желая видеть на экране только его одного, занятого одним и тем же — то есть собой. Пока Стив Маккуин все тот же — мир стоит и будет стоять. И даже если все изменилось, Маккуин должен оставаться прежним, как солнце или луна, как день или ночь. В сутках всегда 24 часа, а в биографии Маккуина — 28 фильмов, будто бы снятых одним планом. Жизнь на стоп-кадре, глубина резкости — вечность.

Зинаида Пронченко рассказывает, как Стив Маккуин всегда играл только самого себя.