В 1924 году Юрий Олеша закончил писать «Трех толстяков». История о том, как народ под предводительством циркача и оружейника свергает триумвират правителей, захвативших власть и ресурсы в безымянном городе, вышла через четыре года после написания и стала первой революционной советской сказкой.

К 100-летию «Трех толстяков» Ульяна Волохова рассказывает, откуда взялась Суок, зачем Олеше понадобился блэкфейс, что в книге понравилось Мандельштаму и не понравилось Лидии Чуковской и почему это не сказка, а научная фантастика.

1978 год. Элена Греко — больше не обитательница нищего неаполитанского квартала. Теперь она замужняя флорентийка с двумя дочерьми и состоявшаяся писательница. Ей удалось отряхнуть прах родного квартала со своих ног, выйдя замуж за Пьетро Айроту, принадлежащего к уважаемой академической семье,— из одной токсичной среды Елена попала в другую, снобскую и лощеную. Но когда ее жизнь, казалось, уже складывалась желаемым образом, она собственными руками все разрушила: бросила идеального мужа ради вертопраха Нино Сарраторе, в которого была влюблена с детства. Он давно женат, но врет, что скоро избавится от семейных оков, и Элена забирает дочерей и поселяется отдельно от мужа у его сестры в Турине — та записная феминистка и поддерживает женскую независимость.

На НВО вышел заключительный сезон сериала «Моя гениальная подруга» по «Неаполитанскому квартету» Элены Ферранте. Действие в нем происходит в 1970-е, в «свинцовые» годы террора и мафии, и потому в том, как он снят, есть много отсылок к драмам Дамиано Дамиани.

В Издательстве Ивана Лимбаха вышло новое издание двухтомного собрания Леонида Аронзона — одного из самых значительных авторов неофициальной литературы 1960-х, поэта духовного и телесного экстаза, героя мифа, скреплявшего воедино ленинградское подполье.

Игорь Гулин рассказывает, из чего состоит этот миф.

В онлайн-кинотеатрах выходят «Дети перемен», еще один авторский многосерийный проект о 1990-х, на сей раз сделанный авторским тандемом Сергея Тарамаева и Любови Львовой.

Чем новый сериал отличается от других высказываний о волнующей всех эпохе и почему его все-таки стоит посмотреть, даже если вы устали от ностальгии, рассказывает Василий Степанов.

Цензурные комитеты и религиозные организации стремились инкриминировать Бертолуччи попытку дискредитации традиционных ценностей — и это в эпоху легализации контрацептивов. Но содомизировал Бертолуччи не консервативную мораль, а те самые перемены, которых так страшились оскорбленные верующие. История американца, оставшегося после внезапного самоубийства жены наедине с тяжелейшим экзистенциальным кризисом, и парижанки, чья юность цветет под сенью уставшего от бессмысленных революций города, навсегда изменила арифметику свободной любви, сведя все достижения вольнодумных 60-х к нулевой степени письма: нет никакого патриархата, а значит, и борьба с его железным гнетом невозможна. Мир — не тюрьма и не клиника, скорее зоопарк, в котором следующие инстинктам животные обречены на взаимное уничтожение. На смену маю 1968-го пришел октябрь 1972-го, и выяснилось, что искомая свобода есть крайняя форма вожделения.

К годовщине смерти Бернардо Бертолуччи — текст Зинаиды Пронченко о «Последнем танго в Париже».

Наверное, Одри Диван хотела снять феминистскую версию «Стыда» Стива Маккуина — пасмурное, экзистенциалистское кино о нехватке секса в жизни успешного менеджера. Увы, ее актриса по пути в туалет, в отличие от героя Майкла Фассбендера, размахивает челкой, а не пенисом. Самое же возмутительное в женском взгляде на женские оргазмы — то, что опять все стонут в первую секунду, задолго до петтинга, пенетрации и катарсиса. Кажется, знают, что ничего из перечисленного ни им, ни зрителям не светит.

В прокат вышла новая версия «Эммануэль». Секса в ней нет, зато есть разговоры о важном. Подробнее — Зинаида Пронченко.

Новый фильм британки Андреа Арнольд «Птица» — самый зрительский из ее фильмов, потому что это сказка о взрослении. Арнольд всегда снимала социальные драмы, истории о женщинах, которые существуют в бесконечной безнадеге районов-кварталов, в вечном повторении «жили-были», пытаясь найти себе хоть какое-нибудь «однажды». В «Птице» все иначе. «Птица» вся про «однажды». Подробнее — Ксения Рождественская.

Париж, 1970-е, рояль, истлевшая до фильтра сигарета — бессмысленный и тусклый взгляд Джоли, примерившей на излете собственной карьеры пропахшие нафталином шубы и атласные пелерины давно почившей дивы, чье имя до сих пор является символом оперного мастерства. Так начинается очередной эпизод сериала чилийского страстолюбца Пабло Ларраина, посвятившего себя богатым и знаменитым женщинам ХХ века, которые, несмотря на любовь миллионов почитателей по всему миру, окончили свои дни в депрессии и помешательстве. Хотя, по мнению воспевшего их итоговые конвульсии режиссера, никогда и нигде они не были счастливы — ни в гардеробной Белого дома, ни на званых ужинах в Букингемском дворце, ни на подмостках «Ла Скала». Случай Каллас предсказуемо не стал исключением.

В российский прокат выходит «Мария» Пабло Ларраина — история последних всхлипов и вздохов великой Марии Каллас, озвученная Анджелиной Джоли, для которой чужая драма, кажется, стала репетицией собственной.

Новый печатный
номер про сюр

— Хорошо продуманное бессознательное: как возник, что провозгласил и как был усвоен сюрреализм / Анна Толстова

— Сюр о чем-то большем: как Гай Мэддин научился превращать сны в кино / Ксения Рождественская

— «Нейросети — это современная алхимия»: Михаил Куртов о связи нейросетевого искусства с сюрреализмом

— Изображая зло: как Босх придумал адскую реальность / Сергей Ходнев

— Самый гуманный сюр в мире: 10 самых сюрреалистичных советских мультфильмов / Павел Пугачев

— Гуси у нас: как документалист Александр Расторгуев пришел от реализма к сюрреализму / Василий Корецкий

— Власть безумия и безумие власти: русское юродство как сюрреализм до сюрреализма / Иван Давыдов

— Неумолимая правдивость фантасмагории: как разрушаются границы реальности в «Театральном романе» / Ольга Федянина

— Неустранимая странность бытия: каким выглядит прошлое в воспоминаниях — и в романе Максима Семеляка / Юрий Сапрыкин

— Между искусством и фейком: 10 эпизодов сюр(реализм)а в моде / Елена Стафьева

Осенью 1924 года был опубликован «Манифест сюрреализма», с которого начинаются две истории: последнего «изма» в первом авангарде и самого влиятельного движения, метода, программы или образа мысли в культуре последних ста лет. Сюрреализм — это право на бунт человека мыслящего, следовательно существующего мятежно и вопреки, это перманентная революция мыслящей (и в некоторых изводах сюрреализма — одухотворенной) материи. Это «театр жестокости» Антонена Арто и паникерская психомагия Алехандро Ходоровски, это сексуальная революция, психоделическая культура и 1968 год, это «университетское свинство» венских акционистов и «райские» оргии Живого театра, это Джексон Поллок за рулем «олдсмобиля», несущегося на дерево, и Александр Бренер, кричащий «Чечня! Чечня!» в Елоховском соборе.

Об основателях и последователях сюрреализма рассказывает Анна Толстова.

Гай Мэддин, канадский режиссер-сновидец, выпустил «Слухи» — свой самый зрительский фильм за почти 40 лет карьеры: там снялись Кейт Бланшетт и Алисия Викандер, там есть даже сюжет и жанр — встреча супергероев «большой семерки» на фоне конца света. Но все это лишь подчеркивает статус Мэддина как главного сюрреалиста последних времен. «Слово “реализм” в кино для меня бессмысленно»,— говорит он.

Ксения Рождественская рассказывает, как Гай Мэддин научился превращать сны в кино.

90 лет назад, 1 декабря 1934 года, возле своего кабинета в Смольном был застрелен первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), член Политбюро ЦК ВКП(б) Сергей Киров. Убийцу, Леонида Николаева, арестовали на месте и через месяц расстреляли, еще несколько десятков человек были осуждены как соучастники — в том числе все члены его семьи. Для Сталина убийство Кирова стало поводом для «окончательного искоренения всех врагов рабочего класса», то есть для ускоренного создания всего механизма Большого террора. Уголовно-процессуальные нормы были переписаны, на свет появились «тройки» НКВД, счет мнимых участников «троцкистско-зиновьевских террористических центров», арестованных, расстрелянных и высланных, очень быстро пошел на десятки тысяч — и это была всего лишь первая волна, так называемый «Кировский поток».

Weekend вспоминает, какие еще поводы использовали для массовых репрессий в ХХ веке.

«Что они курили?» — самый первый и глупый вопрос, задаваемый современными зрителями, сталкивающимися с чудесами советской авторской анимации. Впрочем, «не авторской» у нас как будто бы и не было: величие и парадокс золотой — с оттепели по перестройку — эры отечественной мультипликации были в том, что управляли этим космическим кораблем не амбициозные полководцы и дальновидные стратеги, а маленькие и бесконечно талантливые авторы, обладавшие поразительной внутренней свободой и творческой раскрепощенностью.

Павел Пугачев рассказывает о самых диковинных ее примерах.

220 лет назад, 2 декабря 1804 года, в Париже произошло торжественное помазание Наполеона на цартсов. Превращение генерала Бонапарта в Наполеона I для многих оказалось травмой. Бетховен при известии о принятии Наполеоном императорского титула гневно воскликнул: «Значит, и этот тоже — самый обыкновенный человек!» — и вычеркнул имя Бонапарта с титульного листа первоначально посвящавшейся ему Третьей симфонии.

Подробнее о том, каким мы представляем себе Наполеона и откуда это взялось,— в материале Сергея Ходнева.

У Иеронима Босха было множество ценителей и подражателей в раннее Новое время — от его младшего современника Брейгеля до чудачливых барочных живописцев. Но в ХХ веке сюрреалисты его заново открыли и превратили во вневременного арт-идола. Образы Босха проникли и в высоколобую, и в массовую культуру, подверглись тщательному богословскому, социальному, иконологическому, фрейдистскому анализу, однако более прозрачными от этого не стали. О той реальности, которая стоит за непонятностью босховского ада, размышляет Сергей Ходнев.

Работы Александра Расторгуева, главного российского документалиста XXI века, казалось бы, можно отнести к сюрреалистическим в последнюю очередь: «Жар нежных. Дикий, дикий пляж», «Мамочки» или «Срок» — это гиперреалистические произведения. Однако в последнем, незаконченном фильме «Обвиняемый без головы» метод Расторгуева совершает чудесное превращение — или скачок из ультрареализма в настоящий сюрреализм. Метод, выбранный Расторгуевым для этого проекта, вызывал у участников фильма вопросы уже на старте. Реэнактмент следственного эксперимента с участием родителей возможного убийцы и альтернативная ему инсценировка версии другой стороны — как бы батл двух гамлетовских «Мышеловок», который должен был установить меру истинности каждого из сценариев. Кто первый моргнет, сфальшивит, поскользнется в своем монологе — тот и проиграл.

Василий Корецкий рассказывает, как Александр Расторгуев пришел от реализма к сюрреализму.