Уважаемый @leventallive вспомнил шекспировскую метафору, которую на самом деле создал по-русски Вейнберг, а за ним дошлифовала до канонического "весь мир — театр" Щепкина-Куперник. В оригинале-то, вроде бы, не совсем театр, или не весь хотя бы?

Старшина Шекспир спешит на помощь — он, так случилось, об этом писал по поводу другой театральной метафоры, у Гамлета.

Чтение к празднику.
Из старенького, просто записи собраны в одну для удобства.

Раз уж Розалинд Лайонс оказалась для меня юбилейной, повешу ешё одну её работу. Это Оливия и Виола-Цезарио. Такую закованную в драгоценные одежды, как в доспехи, перебелённую до потери человеческого облика Оливию я вижу впервые — и она очень шекспировская, ей предстоит выйти из заточения и задышать.

Столько тревоги, столько печали, столько обещания, и такой славный мальчик вышел из явной девочки Виолы. Такой была разве что Имоджен Стаббс у обожаемого моего Тревора Нанна.

Вспомнила любимую "Двенадцатую ночь" — разумеется, просто так от неё не уйдёшь. Немного о Себастьяне, он заслужил.

Стинг так Стинг.
Когда в первый раз — страшно подумать, сколько лет назад — услышала, как Стинг поёт Дауленда, меня будто ожгло: Фесте!.. Нет, академические хрустальные контртеноры прекрасны, всё by the book, но вот это, шершавым неправильным голосом больше проговорённое, чем исполненное... Да будь я Орсино, мне стало бы всё равно, что люди скажут, гори оно огнём, дайте.

Can you do it? — Dexterously, good madonna.

А я напоминаю, что уже послезавтра мы будем говорить в Иностранке о фениксе.

Организаторы напоминают, что в центральные ворота проходить не надо, а надо сразу идти в правое крыло, где всех встретят, обласкают, запишут в список и проводят, куда следует — и просят на всякий случай захватить паспорт для предъявления охране внизу.

На Фиону Шоу можно смотреть бесконечно, тем более — слушать её. Вот тут она немножко рассказывает про то, как получился "Ричард II", которому я обязана всей собой.

"Гамлет — это про мужчину; и его мать, и его девушку". Ну хоть кто-то, наконец-то.

Пора заводить тэг #говоритеговорите — вот, например, Файнс говорил бы и говорил, хоть книгу телефонную читал бы, а мы бы слушали и слушали.

Но вообще — прелестная история о дуэли в "Гамлете". И Лаэртом-то у него был Дэмиен Льюис!..

О том, почему надо выбирать, какого "Короля Лира" переводишь, а не строгать винегрет из обоих.

Всего один — и маленький — кусочек "Короля Лира" из кварто 1608 года и фолио 1623. То, что в кварто пьеса Historie, а в фолио Tragedie, это ладно.

А вот то, что в кварто Гонерилья желает знать, кто слугу ударил, struck, а в фолио Лир, кто в колодки посадил, stockt, это уже серьёзнее.

Ну, и муравей, которого Регана не знала, отдельно прекрасен.

Мы продолжаем продолжать — теперь и в Москве. Очередная глава шекспировского бестиария, спешите регистрироваться!

В третьей сцене первого действия Лаэрт, предостерегая сестру от сближения с Гамлетом, говорит:

For Hamlet, and the trifling of his favour,
Hold it a fashion, and a toy in blood;
A violet in the youth of primy nature,
Forward, not permanent-sweet, not lasting;
The perfume and suppliance of a minute;
No more —

А что до Гамлета, и его пустячной благосклонности, считай, она для вида (наши переводчики часто идут за очевидным значением fashion, «мода», но это ещё и «манера», «внешний вид», «форма», «обычай» и пр., Лаэрт, скорее, что принц, как принято, изображает влюблённость — вот как Ромео её яростно разыгрывал по поводу Розалины, пока не встретил Джульетту), кровь играет; фиалка, юная в цветущей своей природе, торопливая (слишком ранняя, поспешная, отчаянная и пр.), сладость её непостоянна, она ненадолго; минутный аромат и празднество, не больше.

Если не кривеньким подстрочником, то, конечно, Лозинский:

А Гамлет и его расположенье —
Так это лишь порыв, лишь прихоть крови,
Цветок фиалки на заре весны,
Поспешный, хрупкий, сладкий, неживучий,
Благоухание одной минуты;
И только.

«И только?» — грустно переспрашивает Офелия. Нет, девочка, и этого-то не будет.

В наших переводах эта фиалка принца Гамлета почти всегда сохраняется, только у Вронченко и Полевого просто «цветок», да у затейника Агроскина «первоцвет».

Шекспировская фиалка — это, конечно, Viola odorata, Фиалка душистая, устойчиво означающая благоуханную весну. Принцесса-пастушка Утрата в «Зимней сказке» вздыхает, что зимой цветов мало, нет тех, что подошли бы её юным подружкам; например, фиалок, которые, может, и неярки, dim, но «нежнее век Юноны». Влюблённый Орсино, слушая музыку, говорит, что она словно веет над поляной фиалок, крадёт и дарит аромат, а герцогиня Йоркская в «Ричарде II» спрашивает сына, кто теперь фиалки, устилающие зелёные колени новой весны — имея в виду, кто в милости у нового короля.

Другая, столь же прочная, ассоциация связывает фиалку с вещами совсем невесёлыми: со смертью и могилой. Офелия, в безумии раздающая свой букет придворным, — мне, к слову, всегда казалось, что он воображаемый, что нет у неё в руках ни руты, ни розмарина, ни водосборов, ни фенхеля, ни анютиных глазок, ничего; у Офелии никогда ничего и не было, разве что слова перед смертью появились — Офелия говорит, что дала бы королеве фиалок, но все они завяли, когда умер отец; говорят, смерть его была лёгкой. Но эти увядшие фиалки снова возникают уже возле могилы самой Офелии, когда Лаэрт, прощаясь, произносит: «Пусть из твоей прекрасной, чистой плоти взойдут фиалки».

Эти слова удивительно перекликаются с римской эпитафией с надгробия малыша Оптата, прожившего всего два с половиной года: «Молюсь, чтобы прах его стал фиалками и розами».

В широко разошедшихся по сети эмблематических гербариях обычно пишут, что фиалки в античности «были цветком смерти». Не совсем так: не столько смерти, сколько перехода, границы миров и состояний; в конце концов, весна — это тоже смерть зимы и неизбежное обновление. Фиалки у Гомера растут возле грота Калипсо, на дальней окраине упорядоченного космоса, откуда Одиссей никогда бы не выбрался сам. Фиалки и сельдерей, если перечислять всё, Жуковского, у которого «различные злаки», не слушайте, он переводит с немецкого подстрочника, раз, и вечно норовит Ирода переиродить, два, то бишь, в поэзии соперник.

Блестящий знаток античности, Шелли, в философской поэме «Королева Маб» — так сложно и умнó пишут лишь очень молодые — называет Фиалкой, Иантой, героиню, чей дух королева фей изымает из тела и переносит в небесные дворцы своей утопической страны, а потом возвращает к жизни с новым знанием. Умерла ли она? — Да, умерла, но восстанет вновь.

Так же шекспировские героини умирают и восстают, преображаясь для новой жизни. Стоит ли удивляться, что одну из них, умершую как девушка, чтобы на время стать юношей за утраченного брата, зовут Виолой, Фиалкой.

Неярким цветком — смутным, неясным, пребывающим в тени, но благоухающим так, что сердце сжимается, как от самой прекрасной музыки, как от любви.

Во второй сцене второго действия "Макбета", совершив убийство, Макбет спрашивает жену, не слышала ли она шум, и леди Макбет отвечает:

I heard the owl scream and the crickets cry.

Я слышала, как кричала сова и пели сверчки — у Шекспира, как водится, прекраснее и точнее: сова не просто кричит, она издаёт громкий пронзительный звук, scream обычно переводят как "визг, вопль", а сверчки то ли кричат, то ли плачут.

Со сверчками переводчик бессилен, сверчки и есть, а вот сова... да-да, совы — не то, чем кажутся, не кидайтесь писать это в комменты.

Английский — язык аналитический, названия животных и растений в нём часто складываются из общего названия класса и уточняющего дополнения. Так, все ягоды — ягода, berry, с уточнением: strawberry, "соломенная ягода" — земляника, goosberry, "гусиная ягода" — крыжовник, cloudberry, "облачная ягода" — морошка" и т.д., а почти все летающие насекомые — мухи (масляная, драконова, лошадиная и пр.).

И с совами то же.
У нас всякой сове особое название, — филин, сипуха, неясыть, сыч, сплюшка — а в английском они, соответственно, "большая рогатая (или орлиная) сова", "амбарная сова", "большая серая (или полосатая, или рыжеватая, от вида зависит) сова", "маленькая сова" и "орущая сова". То есть, если сказано просто owl, каждый волен представлять своё; англичане, кстати, по умолчанию представляют сипуху, она у них распространена шире всего, для них это сова как таковая.

Какая сова кричала за окном у леди Макбет? Скорее всего, именно сипуха — тем более, что кричит она душераздирающе, неслучайно её зовут по-английски ещё и ghost owl, сова-призрак, грешной душе, обречённой на муку и скитания, только так и орать.

Но переводчик волен выбирать.
И чаще всего он выбирает просто сову, в большинстве русских переводов леди Макбет говорит, что сова кричала — это во многом наведённое, "сова кричала и самовар гудел бесперечь", вшитый в наш биос знак несчастья.

До Чехова — и до требований эквилинеарности, когда переводчик дышал посвободнее — в русских переводах встречается и филин, традиционный дурной вестник в фольклоре. У Вронченко (1836) "крикнул филин", и у Соколовского (1894) "гукал филин".

А вот Анна Радлова, всегда стремившаяся к эквилинеарности, в переводе 1935 года выбирает вариант, позволяющий просодически потеснить сову, оставив ей всего один слог, как в оригинале. У Радловой леди Макбет говорит мужу:

Я слышала, сыч выл, трещал сверчок.

Чуковский не зря критиковал Радлову, надо признать, текст у неё часто рубленый, ломающий речь. Попробуйте произнести это "я слышала, сыч выл", это дыр бул щыл в чистом виде, а ведь пьеса, её говорить надо, хоть бы "выл сыч" было... да и воющий сыч — птица редкая, честно говоря.

Лозинский в переводе 1949 года тоже экономит место, но делает это несравненно мелодичнее:

Сыч прокричал, и стрекотал сверчок.

И в недавнем переводе Андрея Флори тоже сыч:

Нет. Уханье сыча и стрекотание сверчка.

Справедливости ради заметим, что сычи в русском не ухают, ухает филин или сова вообще, но не будем придираться.

Однако самое прекрасное уточнение совы до сыча можно отыскать у Бируковой в переводе первой части "Генриха VI". Там во второй сцене четвёртого действия французский генерал говорит неуёмному Толботу, призывающему город сдаться на милость победителя, а то хуже будет:

Thou ominous and fearful owl of death,
Our nation's terror and their bloody scourge!

Ты, зловещая, внушающая страх сова смерти, ужас нашей нации и её кровавый кнут.

Образ понятный: сова, ночная птица, вестница смерти, она часто на черепе сидит на изображениях, или на могильном кресте... но в переводе читаем:

Зловещий, грозный сыч, глашатай смерти,
Кровавый бич народа моего.

Толботу, конечно, не пристало называться совой в женском роде, но вопрос у меня один: Евгения Николаевна видала ли когда сыча? Маленькую, то бишь, сову в буквальном переводе с английского?

Для наглядности к предыдущему.

Несомненный сыч от моей любимой Розалинд Лайонс. Шекспировский сыч к тому же: художница одно время работала в "Глобусе", была, как это называется, artist in residence.

Традиционно вешаю в шекспировский день этот фильм Барри Пёрвза. Он 90-го года, я увидела его ещё школьницей в какой-то передаче об анимации, — пустили под титры, бегом, я стояла, остолбенев, в коридоре, шла мимо телевизора — и много лет пыталась это сыграть всем. Не помнила ни имени автора, ни названия, только магию. А потом, когда появился интернет, каким-то чудом, по ключевым словам нашла.

Он очень шекспировский, весь про игру, про неуловимость и невозможность удержать найденное, про наивность любого театра, про то, какие мы все, как говорят в финале Пак и сэр Питер Холл, прослушивающий Уилла, дураки.
Что остаётся? Тряпочки, ленточки, фольга и картон, немного краски, немудрёный реквизит — и текст, который может и не звучать, поскольку его не отменишь, один раз узнав.

До меня внезапно дошло, что объявления о лекциях про феникса я тут вешала, а записи самих лекций — нет. Исправляюсь:
Часть 1.
Часть 2.

Ну что ж, вторая попытка.

Моя любимая реплика Просперо из первой сцены четвёртого действия "Бури" —

We are such stuff as dreams are made on; and our little life is rounded with a sleep.

Переводят её, как правило, в одном ключе.

У Соколовского:

Мы сами
Ведь сотканы из тех же снов, какими
Окружена земная наша жизнь.

У Сатина:

Из вещества того же как и сон,
Мы созданы. И жизнь на сон похожа.
И наша жизнь лишь сном окружена.

У Кузмина:

Из такого же
Мы матерьяла созданы, как сны.
Жизнь сном окружена.

У Щепкиной-Куперник:

Мы сами созданы из сновидений,
И эту нашу маленькую жизнь
Сон окружает.

У Сороки:

Из той же мы материи, что сны.
Сон — завершенье куцей жизни нашей.

И, наконец, у прекрасного Донского:

Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь.

Дальше начинается драматургия.
Входят неофиты и указывают, что не made OF, но made ON, не ИЗ вещества, но НА веществе, и здесь таятся глубокие смыслы, упущенные всеми прежде.

Входят, вооружившись учебниками, специалисты и снисходительно поясняют, что в шекспировские времена on часто использовалось в значении of, вот и Кермод... хотя не Кермод даже, но Канлифф в 1910 году, и вся традиция XIX века.

Входит ящерь и кивает: использовалось в значении of, кто спорит — но также в значении at, because of, from, in, in the name of, on top of, against, etc. Например, "lord Bassanius lies berayed in bood. All on a heap" в третьей сцене второго действия "Тита Андроника" или "then on Romeo cries" в третьей сцене третьего действия понятно чего.

Хотите "мы созданы ИЗ вещества того же, что наши сны" — пожалуйста. Хотите "на чём делаются сны", то бишь, на что спроецированы, материя, на которой разыгрываются видения — да бога ради. Хотите "то, о чём снятся сны" — да кто вам запретит. Вольно дышащий шекспировский текст, such stuff as dreams are made on.

В этой реплике истинная сложность совсем иная, о ней расскажу завтра.

Обещанное продолжение.

В реплике Просперо, как уже заметили прозорливые читатели, по-русски стирается разница между dream и sleep. Dream — не только "сон", который нам снится, но и "мечта", нечто иллюзорное, неуловимое. Sleep, напротив, предельно осязаем, слово это в родстве с нашим "слабость", состояние сугубо телесное. Различие принципиальное, но, увы, неучтённое. Во всех русских переводах и dream, и sleep — "сон"; только дотошная Щепкина-Куперник пытается их разлепить, переводя dream как "сновидение", но это тоже не слишком удачно, слова-то однокоренные, а у Шекспира они из разных полей.

Нам могло бы прийти на помощь подзабытое "грёза", не будь у него в нынешнем языке такого отчётливого старомодно-поэтического оттенка. А сработало бы прекрасно, английское dream восходит к основе со значением "вредить, обманывать", русскую же "грёзу" Фасмер числит родственницей "греха", редкое совпадение этимологических анамнезов.

Только вот истинная сложность при переводе реплики Просперо даже не здесь, а в простеньком stuff. Оно-то не переводится адекватно вовсе, поскольку русский язык требует конкретности, которой английский не даёт. Stuff — и материя, и материал, и вещество, и вздор — stuff and nonsense, в английском это устойчивое сочетание с XVIII века — и всякая всячина, и барахло, и что угодно. Оно и происходит-то по одной из версий от греческого глагола, означающего "собирать в кучу", а по другой — от германского "набивать, затыкать"; дай, что ли, какую-нибудь фигню, вода хлещет.

Просперо в смятении и расстроенных чувствах, vexed, он просит его простить за сбивчивую речь, и on вместо of тоже указывает на торопливость, на очень живую разговорность: что Кормилица, чью реплику я приводила в прошлой записи, что Шут Лира с его Two on's daughters, никак не могут считаться образчиками высокой риторики.

По-русски же Просперо мгновенно облачается в мантию учёного мага, "материя" и "вещество" — слова вовсе не разговорного регистра, это речь официальная, научная.

Двусмысленное rounded тоже о том же: окружена наша жизнь сном? подводит ей итог беспробудный сон? И так, и так, всё зыбко, всё неустойчиво, иллюзия не улавливается даже в точные значения.

Ну, вот это вот всё.

Про нас пишут.
Если открыть канал, там ещё фотографии следующим постом.

ВГБИ вывесила запись майской лекции про медведя.