Сегодня день памяти священномученика Илариона (Троицкого). Одного из тех людей, коих в изобилии дал конец 19-начала 20 века и на которых потом очень долго все держалось. И в государстве и в Церкви.

Наверное, лучшие воспоминания о нем оставил Сергей Волков, один из последних студентов старой московской духовной академии. Получился яркий, живой портрет уникального человека. «Помню его блестящие лекции о Церкви и о России, которые я приходил слушать еще гимназистом. С особенной страстью он говорил о взаимоотношениях государства и Церкви, бранил «нечестивого царя Петра»,

Синод, который, по его мнению, был учреждением не каноническим, ратовал за восстановление патриаршества. Недаром во время Всероссийского Собора его, единственного не епископа, в кулуарных разговорах называли в числе желательных кандидатов на патриарший престол – честь для молодого архимандрита не малая!

Иларион читал лекции по Священному писанию Нового Завета. Я не пропустил ни одной лекции, но их было мало, так как в мое время он был уже членом Собора, постоянно проживал в Москве. Слышанные мною лекции были прочитаны прекрасным языком. В них было много откликов на современность, что происходило от темперамента Илариона. Он не мог спокойно повествовать, а должен был гореть, зажигать своих слушателей, спорить, полемизировать, доказывать и опровергать. Он никогда не был только теоретиком: он был человеком дела, всегда соединявшим теорию с практикой… Илариону нужен был простор исторической арены, чтобы размахнуться чисто по-русски, широко, безудержно и властно творить...

Высокий и стройный, с очень умеренной и пропорциональной полнотой, с ясным и прекрасным взглядом голубых глаз, всегда смотревший уверенно и прямо, с высоким лбом, с небольшой окладистой русой бородой, звучным голосом и отчетливым произношением, он производил обаятельное впечатление. Им нельзя было не любоваться.

Величественно и красиво Иларион совершал богослужение. Было нечто возвышенное, легкое и прекрасное в его чтении Евангелия, произнесении возгласов и молитв звучным и раскатистым голосом, властно заполнявшим все пространство обширного академического храма. Столь же звучно раздавался он и в Успенском соборе нашей Лавры, и в храме Христа Спасителя в Москве. В его служении замечалась некая восторженность, вполне искренняя, чуждая малейшей тени театральности, увлекавшая молодежь и запомнившаяся мне на всю жизнь. Он отдавался богослужению всей душой, всем существом своим, как главному делу своей жизни.

Движения Илариона были свободны и плавны, а мягкий, но сильный баритон пленял своими звуками и в хоре священнослужителей, и в сольном пении и чтении. Дивно пел он «Чертог твой вижу, Спасе мой, украшенный», дивно произносил: «Слава Тебе, показавшему нам свет!». Он страстно любил Академию и ее храм. Однажды он сказал мне, что церковное богослужение, исполненное по уставу, с любовью и тщанием, прекраснее лучшей оперы с ее «нелепыми руладами и часто посредственным смыслом».

Пожалуй, целостность и была главной чертой его личности. Этот смелый, исключительно талантливый человек все воспринимал творчески… Иларион благодатно влиял на меня самой своей личностью – прямотой, властностью в отстаивании убеждений, восторженностью совершаемого им богослужения, сильной речью и, наконец, энергией и жизнерадостностью. Он нисколько не был похож на ту часть интеллигенции, которая прибегает к Церкви от собственной немощи, от бессилия или оскудения духа.

Иларион любил говорить, что насколько христианин должен осознавать свои грехи и скорбеть о них, настолько же он должен радоваться бесконечной милости и благости Божией и никогда не отчаиваться в своем жизненном подвиге. У него самого была поразительная восторженность и любовь ко всему, что ему было дорого и близко – к Церкви, к России, к Академии, и этой бодростью он заражал и укреплял окружающих.

Фото Илариона когда-то принадлежало С.Волкову (оно попало ко мне с частью архива Волкова) и было подарено ему протоиереем А.Остаповым, заведующим Церковно-Археологическим кабинетом МДА в 1960-х годах. По тем временам такое фото было очень большой редкостью.