#цитата

Большинству людей, выросших в иудеохристианской культуре, но являющихся агностиками, «откровение» кажется банальным бессодержательным термином, за которым не кроется ничего, кроме поповских басен. Это их проблема. Сам термин «откровение» представляет собой гносеологический парадокс: не интуиция, не опыт, не созерцание — короче, никакая из форм познания, основанных на нормальной взаимосвязи между объектом и субъектом. Но это и не солипсизм неокантианского типа, ибо источник «откровения» — вне воспринимающего субъекта. С точки зрения нормальной гносеологии — будь она эллинской или китайской — «откровение» есть техническая невозможность. В этом его абсолютная новаторская сила.
Центр теологии, построенной на откровении, — финализм, бросающий вызов неопределенности и гомогенности привычного опыта. Все существующее в «нормальной» системе субъект-объектных отношений — это бесконечно перетекающая из одного в другое лента бытия, где согласно древней мудрости «что вверху, то и внизу». Во врожденном человеку пантеистическом первоощущении нет никакой разницы между прошлым и будущим (время циклично), внутренним и внешним, жизнью и смертью. Это у марксистов называлось «диалектикой».
Финализм предполагает безусловный разрыв. Это — как пробой сплошной гомогенной субстанции, который дает эффект незатягивающейся «черной дыры». Суть теологии в том, что этот разрыв мировой ткани дает смысл всему именно благодаря тому, что становится концом всего. Противостояние простому самотождеству бытия есть революционный прорыв в смысл. Пантеизм бессмысленен, в мировых метафизических системах смысл отсутствует. Там есть мудрость, есть понимание всего и вся. Смысла нет! Смысл — это то, «ради чего». В пантеистическом сознании, где абсолют перетекает сам в себя, как лента Мебиуса, отсутствует вектор «ради».
Человек является центральным носителем финализма, поскольку осознает собственную смертность. Это абсолютный финал его как конкретной личности и вместе с тем залог того, что «времени больше не будет». Финализм — это откровение о конечности истории, конечности всего материального мира, опирающееся на безусловный факт личной смерти любого. В пантеизме человеку не дают осознать этот финализм. Его учат, что конец его как здесь живущего индивида означает перевоплощение в другом мире, или же, в случае материалистического «пантеизма», бессмертие в социуме, в виде своих потомков, своих дел, своего доброго имени и т.д.
Понятно, что финализм наносит жесточайший удар по многовариантному концепту сплошной, пронизанной аналогиями реальности, на которой зиждется общественная дисциплина и, в конечном счете, господство объекта над субъектом.
Смертный человек в политической теологии есть представитель Бога, который являет абсолютную антитезу и абсолютный финал для любой длительности, протяженности, конец и отмену любого объектного утверждения. Собственно говоря, это и есть монотеистический принцип: «все, что ни есть, все, что ни помыслено — это не бог». Современные люди не способны к ясному различению между монолатрией (поклонением одному) и монотеизмом (поклонением тому, что представляет собой категорическую оппозицию всему, финал всего). Например, культ «золотого тельца», религия денег — это форма монолатрии. Из широкого спектра идолов для поклонения избран один — деньги. В сфере чисто конфессиональной клерикалы ведут борьбу за то, чтобы интерпретировать монотеизм как монолатрию: из возможных концептов и имен «божества» выбрано одно, на котором сходится цивилизационный консенсус. В действительности, монотеизм есть исходящая из самых недр субъективного глубокая волевая перестройка сознания, в котором в качестве приоритетного центра — смысловой оси — выбрана оппозиция всякому возможному бытию. Это альфа и омега рождения к тому парадоксальному смыслу, которое бытие в себе не содержит.

Гейдар Джемаль, из книги "Стена Зулькарнайна", 2003 г.

#цитата

Кораническая теология Исы (А. С.) покоится на двух фундаментальных столпах, соединение которых может показаться стороннему наблюдателю парадоксальным: с одной стороны признание существующего в христианстве тезиса о «непорочном зачатии», с другой — безусловное отрицание какой бы то ни было «сыновности» Иисуса по отношению к Богу. Эти позиции объединены в кораническом аяте: «и был Христос подобен Адаму...», что лишь внешне напоминает христианское учение о «новом Адаме», Альфе и Омеге.
Для христианских богословов творение Адама не отделено непереходимой чертой от метафизики «родства» с Богом, что выражается в возможности «обожения твари». Фактически это сводит к нулю авраамическое учение о творении и восстанавливает в своих правах древний пантеизм с его представлением об эманации сущего из Первоединого...
Для ислама центр теологии — это утверждение абсолютной трансцендентности Бога. Его творческий акт неотделим от того, что Он не подобен ничему и не равен ничему. Непосредственное создание Исы из «тураба» — земли или субстанции, которой уподобляется Марьям, означает, что по отношению к Мессии стерто все человеческое предшествование, все причинно-следственное бремя, которое лежит на каждом обычном человеке в виде генетической предыстории. Иса есть завершение человеческого цикла, точка, в которой собственно человеческое («глиняное») кончается. Именно этот сверхъестественный разрыв с обычным человечеством необходим для особого проявления последнего пророка Мухаммада (С. А. С.), потому что ислам действует уже в постисторический период, когда границы между архаическими туземными сознаниями стерты, и наступает эра глобализма, которая не считается с причинно-следственной логикой, в которой возможно все, в том числе и победа «малого отряда» Ожидаемого Махди над «большим шайтаном» вселенского Рима.

Гейдар Джемаль, "Се человек", 2007 г.

Гейдар Джемаль и Надир Хачилаев, да смилуется над ними Аллах.

#видео

https://youtu.be/SnBXykbItis?si=Oj6d1k7m5v5FIwUV

#цитата

Кризис протеста в том, что он сводится к недовольству частным и случайным, вместо того чтобы быть оппозицией порядку вещей. Изначальная двойственность человеческой природы всегда генерировала протест. С одной стороны, человек загружен матричным сознанием цивилизации, внутри которой он становится человеком, с другой – его ноуменальная совесть, апеллирующая к безусловному, протестует против лжи, на которой построена априори любая цивилизация. Тысячелетиями протест носил религиозный характер.
Либералы оседлали могучую энергию духовного несогласия и через доктрину Гегеля-Маркса об отчуждении и дегуманизации предъявили протестным силам квазирелигиозную версию глобального мировоззрения, в которой глобальные цели были подменены, а расстановка акцентов искажена. Со всей неизбежностью это повело к крушению леволиберального мировоззрения, системно организованной частью которого являлся марксизм. Но худо-бедно последний все же давал возможность договориться в рамках своей знаковой системы самым различным силам, не исключая и радикалов, вынужденных пользоваться этим языком. Сегодня энергетика мирового протеста лишена единого языка и единой мировоззренческой системы референций, которая позволяла бы координировать усилия разнородных протестных сил по всему миру. Это совпадает с общим кризисом либерализма, в результате которого на передний план в официальном истеблишменте выходит его крайне правый фланг, иногда апеллирующий к фашистскому популизму… А с другой стороны, радикалы, махнув рукой на субкультурные движения альтерглобализма, все больше тяготеют к возврату на религиозную платформу критики существующих порядков.

Гейдар Джемаль, из книги "Давид против Голиафа".

#цитата

Экстремизм — это крайность. То есть для кого-то крайностью является поехать в какие-то места вроде Афганистана, для кого-то — высказать своему начальнику все, что он о нем думает, с риском остаться без работы. А религия ставит такие вопросы, как смысл существования человека, смысл каждой секунды, которую он проживает. Пыль мы на ветру или имеем какое-то предназначение. И Коран отвечает, что все, что сотворено, включая человека, сотворено не просто так. Таким образом, наше существование имеет смысл.
Если говорить строго, то экстремизм — это термин, взятый противниками ислама или противниками использования религии как теологической базы социального сопротивления, который принят на вооружение политтехнологами действующих режимов с целью дискредитировать своих оппонентов. Иными словами, те, кто шельмуют своих оппонентов словом «экстремизм», обращаются к врожденному у обычного человека чувству страха перед неопределенностью и риском. В то время как ислам, будучи чистой и верной своему источнику традицией, исходит именно из приоритетов духовного над вещественным, дальней жизни над настоящим. Мерилом всего является установление дальней жизни и стремление соответствовать тем задачам, который Всевышний ставит перед нами. А это уже есть разрыв со стабильностью, рациональностью. Поэтому фундаментальным принципом ислама является полагание на Аллаха, которое является неизменным оружием мусульманина в критических ситуациях. Это есть совершенно органическое и естественное явление для внутреннего мира мусульманина, но при этом такое состояние можно назвать экстремизмом.
А радикализм — это продуманная стратегия, в контексте которой присутствует сложная политико-дипломатическая игра с дальним прицелом. В то время как экстремизм предполагает непосредственную психологическую реакцию, бурный протест против явной несправедливости. Эта реакция вспыхивает внезапно и часто оказывается трагической для пафосных молодых пассионариев, которые непосредственно реагируют на происходящее без продуманной стратегии. Если обращаться к опыту русской революции, то большевики, отказавшиеся в 1907 году от индивидуального террора, чтобы потом захватить власть в условиях народного кризиса, — это радикалы. В то время как народовольцы, которые открыто шли убивать каждого чиновника, отдавшего несправедливый приказ, — это экстремисты.

Гейдар Джемаль, из интервью для "Кавказского узла", 2006 г.

#цитата

Кризис самоидентификации выражается в том, что человек обретает себя только в соотношении с внешними знаками и более не способен сосредоточиться на том, что выражает его глубинную суть. Для многих людей вопрос «зачем?» вообще не встает. Они как пловцы, перед которыми стоит задача доплыть до финишной отметки. Они брошены в конкретную стихию и решают бесчисленное количество мелких задач, не дающих им даже возможности поставить вопрос о глобальном смысле.
Если же время от времени они и отвлекаются от каждодневной суеты с закадычным другом за кружкой пива, то готовые ответы на дремлющий неподалеку вопрос «зачем?» находятся в привычных штампах: дети, семья, как правило, – самые легкие и очевидные из них. Для людей позаковыристее могут после энной кружки всплыть на поверхность и «национальные интересы». Как правило, собеседники стараются не поддаваться скрытому бессознательному ощущению, что все эти легкие штампованные ответы – лишь имитация решения вопроса, по большому счету – собачья чушь.
Человек интуитивно жаждет быть на Земле «зачем-то». Иными словами, ему нужна миссия. Как бы он не был замордован обыденной жизнью, все равно в нем живет потребность того, чтобы его жизнь была «не просто так». Именно это люди пытаются выразить, когда начинают толковать о патриотизме и национальных интересах: таким образом они пытаются апеллировать к истории.
Одно из серьезнейших преступлений современного общества против живущих в нем людей – это исключение их из истории. Рассуждение о конце истории – это высокобровое умничание профессора, предназначенное для элит. Для них история «уже кончилась» или «еще не кончилась» в том смысле, что есть вопрос: окончательно ли власть имущие подмяли под себя все человечество или еще нет?
Остальное же человечество стоит на грани того, чтобы выпасть из истории в буквальном смысле слова – стать «никем», превратиться в «живущих просто так». И только на окраинах этой человеческой туманности вспыхивает отчаянная борьба за пребывание в сфере смысла, обладание миссией, причастность к истории.
Одной из наиболее распространенных форм человеческой компенсации за бессмысленность является изобилие вновь возникающих неоспритиуалистических сект, которые принято обозначать общим термином «нью-эйдж» (новая эпоха). Характерная черта всех этих сект – соединение «миссионности» (у всех этих сект есть некая великая конспирологическая задача на Земле) с полнейшей бессмысленностью и инфантильным убожеством содержательной части их учения. Секты возникают вокруг произвольно истолкованной фразы из Писания, невесть кем изобретенного абсурдного ритуала или просто человека, объявившего себя спасителем…
Общество почти не борется с подобными сектами, потому что фальсификация смысла и миссии, происходящая в них, вполне устраивает современные элиты.

Гейдар Джемаль, из книги "Давид против Голиафа".

#цитата

Умар говорил, что он хотел бы быть птичкой, бессмысленной птичкой на ветке, больше чем человеком и больше чем халифом Умаром. А Абу Бакр выражался еще более жестко. Он сказал, что если бы к его родителям приехали гости, родители бы зарезали барана и барана бы этого съели и потом бы эти гости пошли бы в туалет и этот баран бы из них вышел, то он хотел бы быть этим вышедшим из желудков гостей бараном, т.е. экскрементами, а не халифом Абу Бакром. И это, конечно, для современного мусульманина шокирующе, но, тем не менее, мы находим это в Бухари. Это говорит о том, что эти люди очень страшились, испытывали ужас перед своим человеческим состоянием и своим статусом «халифа» и что они готовы были бы, если бы была такая возможность, обменять его на самую периферийную реальность, самую бессмысленную, но только не нести на своих плечах эту огромную тяжесть, связанную со своим статусом, с пониманием того, какая на тебя возложена задача, потому что перед ними открывалась бездна. Пророк, исполняя свою миссию, призвал их и открыл перед ними эту бездну. И она легла тяжелейшим грузом на них.
Это ничего общего не имеет с современным бодрым, жизнелюбивым состоянием наших мусульман, которые невероятно любят потребление, жизнь во всех её формах, детей, семью. В Коране сказано, что ваше богатство и ваши дети – это лишь растопка для огня. И, на самом деле, эта привязанность к благам этого мира, эта укорененность в потреблении – она является косой, которая подрубает сухожилия уммы. Мы должны быть единственным, уникальным народом, в отличие от всех этих бессмысленно бегающих язычников юго-восточной Азии, язычников атлантического ареала. Мы должны быть народом в центре, который испытывает трагизм бытия, трагизм существования. Это нам принадлежит.
Европейцы, действительно, давно это прошли. Когда они стали освобождаться от христианства у них был такой взрыв эйфории – они как бы вкусили благо, благо, связанное с освобождением от обязательств, от мрачного образа Иисуса на кресте, от необходимости бичевать себя, сораспинаться Христу как учили их попы – все это кончилось и перед ними зачирикали птички, барашки, которых они стали поглощать очень весело, им открывались какие-то дороги в какие-то необыкновенные дали. Но прошло время и страшные войны, громадное количество смертей на полях сражений, эпидемии, Наполеоновские войны, Первая мировая, Вторая мировая – они сломали это ощущение. Со второй половины 19 века появляется Шопенгауэр, с его трагическим мироощущением, Ницше, с его переоценкой ценностей. А дальше все сгущается, все мрачнеет. И сейчас они пытаются снова прийти в некоторую такую… они не возвращаются к религии, они приходят к новой бессмысленности, к постмодерну. Постмодерн – это просто бессмысленное хихиканье. Они сошли с ума от ужаса и теперь они просто хихикают.
Для мусульман этот путь закрыт – мы не можем сойти с ума, мы не можем себе этого позволить, на нас лежит огромная ответственность, мы исполнители смысла творения. Мы должны выйти из этого нелепого, дурацкого оптимизма, который не присущ Исламу и мы должны заглянуть в глаза ужасу, мы должны вобрать в себя «такуа», мы должны испытать что такое «Куа», сила Всевышнего на себе, на своих плечах. И тогда для нас откроется, в сущности, смысл политического Ислама, т.е. Ислама, который утверждает свою власть и реализует назначение творения. Политический Ислам – это Ислам, который готовит завершение о истории.

Фрагмент из видео беседы "Оптимизм и ислам".

#цитата

История есть время, человеческая жизнь есть время. Время — это фундаментальная категория, о которой уже знали бедуины, что ссылались на него как на высшую реальность, высший авторитет, об этом знают и современные философы, и современные физики. Это время есть стержень нашей проблемы. Стержень нашей проблемы заключается в том, что главное свойство человека, главная характеристика, — это было известно и джахилям, и мушрикам, — то, что он смертен. То, что человек смертен — эта черта, о которой говорил греческий философ Сократ, Платон, те же самые доисламские бедуины, эта смертность является главной проблемой человека. Тут возникает вопрос. Собственно говоря, любая вещь существует временно, она конечна. В чем специфика человека, почему человека надо выделять в смертное существо, в то время как конечным является все, что угодно: чашка разбивается, дерево сгорает, животное точно также умирает, как и человек, но мы же не говорим о смертности чашки, не говорим о смертности дома, мы ж не говорим о смертности дерева. Мы говорим только о смертности человека. Потому, что человек в отличие от всех других предметов, которые его окружают, имеет отношение к идее бесконечного, к идее неопределенно безграничного.

Из курса лекций «СМЫСЛ ВРЕМЕНИ». Лекция № 2. АНТРОПОЛОГИЯ КАК ИСТОЧНИК ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ.

#цитата

Теология начинает с примата точки. Не с инстинкта протяженности, а с утверждения точки как приоритетной, первичной данности. Подумайте о психологическом опыте «абсолютной ночи» или слепоты. Ощущение протяженности остается, но поскольку исчезает измерение, поскольку нет последовательности удаляющейся перспективы, то здесь можно сказать, что в ночи протяженность и точка встречаются, и можно понять, каким образом точка существует реально. Потому что одна из главных тайн – это взаимоотношение точки и протяженности.
Таким образом, «геометрически» что первично – яйцо или курица? Две ли точки, как говорит Генон, рождают протяженность, потому что квант пространства – это минимальное расстояние между двумя точками, при котором они еще становятся одной точкой. Две точки порождают квант пространства. Другой вопрос: откуда они взялись две? Как различилась одна точка в самой себе? Где они существуют, если они породили между собой пространство. Они-то где возникли?
Такие вопросы выводят нас на некую мистериальную подоплеку геометрии. Казалось бы, нет ничего более рационального и прозрачного, чем геометрия. Оказывается, геометрия – это очень мистическая наука. И первая мистерия – это непонятное соотношение фундаментальных пространственных элементов, протяженности и точки, между собой.
И если мы говорим вслед за Декартом (он так не говорил, но мы это вычленяем), что геометрическая, физическая и психическая точки суть аспекты одной и той же точки, то у нас немного проясняется ситуация. Оказывается, точкой является не только то, что мы поставили на листе бумаге как геометрическую точку. Это физическую точку мы поставили, а геометрическую вообразили, но при этом еще наше собственное Я, мыслящее, оно тоже должно быть понято как точка по позиции протяженности. Оказывается, что это три аспекта некой единой реальности. А как бы мы эту реальность обозначили, кроме того что это точка? Как бы мы вышли на глубинное понимание? Самое глубинное понимание – это ограничение протяженности. Что такое точка? Точка ставит предел гомогенному пространству. То есть мы поставили точку и как бы прокололи это пространство. Мы его ограничили. Таким образом финалистский аспект протяженности тесно связан с нашим внутренним психическим бытием.
Все эти моменты картезианства, я думаю, крайне перспективны в плане исследования в новой теологии. 

Из книги "Новая теология".

#видео

https://youtu.be/KJRYLOjmK44?si=QPhTJvgP91gs_y90

#цитата

Существуют два разрыва гомогенной временной линии существования Ветхого Завета.
Первая — это Вавилонский плен, когда, как известно, оригинальный текст был уничтожен, и потом Ездра воссоздал его по памяти, а Ездра принадлежал уже не к традиции авраамического пророчества, не к дому Авраама, он был представителем корпоративной касты кахинов, касты жречества, раввинской касты, он был первым из эпохи, которая началась как раз с пересоздания по памяти Ветхого Завета. Второй раз разрыва в истории Ветхого Завета наступает при разрушении храма, второго, первое разрушение было во время Вавилонского плена, когда римляне уничтожили все имевшиеся списки и копии этой восстановленной по памяти Ездрой Торы. И она была восстановлена с греческих переводов, птолемеевских переводов задним числом. Поэтому авторитет письменной Торы сейчас в ортодоксальном раввинате является вторичным и зависимым от живого раввинского предания. Любой специалист по иудаизму вам скажет, что авторитет письменной Торы существует постольку поскольку он опирается на авторитет живой Торы, т. е. Торы, которая передается устным путем. Это первое.
Второе — это четыре Евангелия христиан — это текст, который существует где-то с начала второго столетия после рождества Мессии. Разные списки появлялись в разные времена, но ни один из них не датируется ранее, чем восстание Бар-Кохбы, т. е. 122-126 годы. Это означает, что прошло по меньшей мере шесть или более интеллектуальных поколений ученичества, которые разделяют время апостолов, непосредственных свидетелей Иисуса и фиксацию этого на письме.
Более того, в Исламе есть сунна — хадисы — предания о словах и деяниях Пророка, с.а.с. Если они входят в сборник хадисов, то к ним прилагается абсолютно прослеженная цепь передатчиков, т. е. кто слышал, что Пророк сказал то или иное, мог ли он быть при этом заслуживающим доверия, видел ли следующий передатчик того, кто слышал это от Пророка и т. д. Научный институт коранических исследований практически занимается детальной биографией таких передатчиков, выясняя, могли ли такие-то люди на этом рубеже жить в таком-то месте и был ли шанс, что они вместе встречались. Устанавливается практическая документальная достоверность передачи.
Мы видим, что в случае Евангелий такой достоверной передачи нет. Было бы прекрасно, если бы все люди, причастные к передаче откровений, хранению откровений, были бы одержимы только одним духом, духом истины, т. е. верностью тому импульсу, который был передан пророками. Но мы знаем, что пророки приходят именно для того, чтобы нанести удар по тенденции заменить свет, который они приносят, тенденции исказить это. И Евангелия и Ветхий Завет, и, естественно, исламское предание становятся объектом жесточайшей борьбы со стороны фарисеев, жрецов или, в исламском случае, лицемеров.

Гейдар Джемаль "Арийский Ислам".

#цитата

Что такое благо? Благо — это лозунг традиционного клуба, и в контексте традиционного клуба благом является снятие противоречий между бесконечным и конечным, между бессмертным и смертным, между индивидуальным человеческим существованием, как вспыхнувшие и гаснувшие на ветру из костра искры, и той фундаментальной бездной, которая представляет собой основу реальности. Снятие противоречий между ними, или встреча конечного с бесконечным в некотором гармоничном союзе, когда снимается это поглощающее конечное противоречие — это есть, с точки зрения традиционного клуба, благо. И это является ценностным гарантом и ценностным ориентиром в сознании тех, кто сегодня представляет собой такой субпросоциальный, надсоциальный позитив, воплощает вектор позитива для массового общества.
Что такое счастье? Счастье — это лозунг сегодня либерального клуба. И это не просто гедонистический тезис. Просто гедонистический тезис понятен: жить хорошо. Скажем, есть такой образ, сравнение: кто такой либерал? Либерал — это тот, который сидит в лобби «Хилтона», за коньяком, с сигарой, с газетой, и ему хорошо, и он не собирается оттуда уходить, и говорит так: мы здесь сидим, и кто придёт и оспорит наше право здесь сидеть, мы того порвем. Но это упрощение, на самом деле. Счастье в подлинном смысле слова для либералов… Потому что есть либералы, имеющие религиозное измерение, это не обязательно шкурные атеисты, которые считают, что после меня хоть потоп, вырастет лопух и так далее. Нет, отнюдь. И если брать всю полноту либеральных коннотаций, то счастье — это полнота реализации временного, когда весь максимум возможностей, которые можно реализовать в ограниченной, конечной жизни, конечном существовании, всё это достигает максимального самовыражения и утверждения. То есть это некое объединение всех манифестаций временного в законченном совершенстве. Вот это — счастье как политический тезис либерального клуба.

Лекция "Политическая теология", прочитанная в Центре гума­нитар­ных техно­логий, 21.06.2011.

#цитата

Закончив излагать взгляды хабашитов, я посчитал необходимым указать, какие из содержащихся в них заблуждений кажутся мне наиболее серьезными. Я не испытываю ни малейшего желания подробно рассуждать о тонкостях хабашитского понимания атрибутов Аллаха или о смысловых нюансах значения, которое приобрело у хабашитов слово «иставаа» («восседание» или «возобладание»); да и мои познания в логике, к которой так часто апеллируют шейхи хабашитов, слишком скромны для подобных изысканий. Я лишь бегло коснусь того, как в своих якобы логических рассуждениях хабашиты противоречат сами себе, утверждая в одном месте, что «Аллах — Создатель всех дел, намерений и решений человека», а в другом — что благодаря дарованному Всевышним разуму каждый человек «способен придти к выводу о существовании и единственности Всемогущего Создателя самостоятельно». Какую же ловкость нужно проявить в жонглировании логическими законами, чтобы увязать полную самостоятельность человека в постижении Всевышнего, и то, что возможность или невозможность этого постижения изначально предопределены Аллахом!
На мой взгляд, одно из наиболее отвратительных заблуждений хабашитов — то, что они считают легитимным «мусульманское» государство, живущее не по законам Аллаха, то есть не по Шариату». [Мамиргов М.З. Книга Исламских вероучений и сект. М., 2006. С. 386–390.]
Как видно из этого текста, «теоретическая часть того, что проповедуют хабашиты носит синтетический характер, то есть состоит из сведенных воедино заимствований из разных школ мысли. Однако самое важное — это то, что их «теология» есть лишь повод для фитны. Обратите внимание на конец главки: они такфирят всех, кроме себя, но считают законными любых правящих мунафиков. Вот для сочетания этого в одном флаконе они и были созданы.

Из материалов интернет-конференции Гейдара Джемаля "ИСЛАМСКАЯ СТРАТЕГИЯ НА КАВКАЗЕ". Ответы на вопросы.

#видео

https://youtu.be/7ewYHwYM-xo?si=-ncfNqUuXyHbjwA6

#цитата

Эти новые взаимоотношения, новая реальность взаимоотношений между судьбой и роком есть взаимоотношения великой духовной борьбы за свободу против негатива. В Коране есть такая фраза, такой аят: «Нет победителя кроме Аллаха». Это уникальные удивительные слова потому что, если вдуматься, кроме Аллаха нет никого реально, поэтому сказать, что нет победителя кроме Аллаха есть констатация очевидности. В свое время Рембо, оказавшийся в Африке в 40-летнем возрасте, бросив заниматься поэзией, он начал заниматься продажей оружия, занялся авантюрами и одновременно он изучил арабский язык с целью познакомиться с арабской традицией и начать читать Коран. Рембо был наиболее ярким представителем того изощренного европейского сознания, проблемного экзистенциального сознания, и это чтение его поразило и не устроило, он не понял Коран, он сказал, что Коран состоит из констатации очевидностей, что это чистая тавтология. Это вполне предсказуемый исход для изощренного парадоксолистского ума XIX в., который жаждет выхода из тавтологической рациональности окружающего века и не понимает, каким революционным взрывом является то, что кажется ему очевидным в сакральном документе совершенно другого измерения.
Да, действительно, нет победителя кроме Бога, а никого нет кроме Бога. Достаточно поставить вопрос, а кого побеждает Бог, если кроме него никого нет? Он ведь не Давид, который побеждает Голиафа. (В образе Давида, который побеждает Голиафа, уже заложен намек на ту тайную великую схему, которая живет в этом утверждении, что нет победителя кроме Бога. Да, в каком-то смысле Давид наместник и прообраз Бога, а Голиаф это намек, наместник, знамение того, что побеждает Бог). В свете того, что мы здесь говорили, уже ясно, что же побеждает Бог. Бог побеждает рок, Бог побеждает ничто, то самое ничто, которое невозможно победить герою, невозможно победить царю, то самое ничто, против которого никакое высокомерие античного героя с его вызовом недостаточно. Можно вспомнить тень Ахилла в аду, когда он говорит, что лучше быть последним пастухом там, среди живых, чем героем здесь. Это достаточно яркое признание тщеты того, что архаические люди вкладывали в категорию судьбы со всеми теми надеждами на преодоление бессмыслицы, которые были привязаны к этому. Этот гомеровский образ хорошо иллюстрирует то, что ни Ахилл, ни Геракл, ни любой другой герой не может победить рок, не может победить черную силу негатива. Да что Геракл, их отцы, олимпийские боги не могут этого сделать, не могут победить ангелы, не могут победить световые существа, не могут победить самые великие существа, которые мы можем себе представить или даже не можем представить. Но дело в том, что Бог не есть существо, Он не есть бытие, Он не есть утверждение, Он есть субъект, который противостоит всему, потому что в первую очередь Он не снимается негацией, он не снимается «ничто», Он является отрицанием отрицания.

"СУДЬБА В ИСЛАМЕ". ЛЕКЦИЯ В МОСКОВСКОЙ МЕЖДУНАРОДНОЙ КИНОШКОЛЕ, 1997г.

Ассаламу алейкум! Приветствуем вас, читатели нашего канала!

Проект наших братьев из Кыргызстана, посвящённый раскрытию теории и методологии, разработанной Гейдаром Джемалем. В этом выпуске  вашему вниманию представляется второй доклад из цикла  "Философия куфра? Философия глазами мусульманина". Данный доклад посвящен истокам философии и процессу ее зарождения, а также краткому обзору основной филофской мысли возникшей до Платона.

Поддержите, пожалуйста, канал "Новая теология" подпиской и лайками. ✍️👍 Распространяйте ссылку на него, делитесь впечатлениями в комментариях. https://youtu.be/Gs5P7mPltvs?si=Xxp0gIue8ddFjVIK

#цитата

Как мы говорили выше, геополитика играет роль квази-универсального метода, который должен обязательно сочетаться с локальной конкретикой. В случае русской «национальной идеи», заказанной Кремлем, геополитика входит составным элементом в некое новое постсоветское издание русского космизма. Вообще типично, что оживляемые в эпоху реформ явления минувшей российской истории носят либо пародийный характер, либо же представляют собой по сути прямую противоположность своим историческим прототипам. Именно последний вариант характерен для современного русского космизма. В XIX веке он был унаследован русскими нонконформистами от левых интеллектуалов-утопистов XVIII столетия — Лессинга, Фурье, Сен-Симона, на которых к тому же еще наложились в какой-то мере Гегель и Шеллинг. Космистское мировоззрение являло фантастические вызывающе иррациоальные черты, которые, однако, были подчинены своеобразной логике, основанной на весьма глубокой предпосылке. Мистика утопизма вся зиждится на идее преодоления второго начала термодинамики в масштабах Вселенной. Иными словами, это учение о торжестве человеческого состояния над принципом энтропии. Именно эта идея лежит в основе авраамического провиденциализма и в той или иной форме присутствует в эсхатологии как ветхозаветной традиции, так и христианства и ислама. Глобальная победа над энтропией есть стержень представления о божественной, т. е. истинной справедливости. Собственно говоря, тезис «последние будут первыми», который в практически одинаковой формулировке присутствует и в Евангелии и в Коране, прямо указывает на эту концептуальную подоплеку.
Русский космизм сегодня полностью свободен от этого мистического измерения. Мифологизированный образ советской бюрократической империи трансформируется в представление о неком «русском космосе», в котором центральной фигурой оказывается Юрий Гагарин, а основополагающей темой — ракетно-космическая эпопея. Поверхностно заимствованные мотивы Федорова и Циолковского увязываются в современном космизме с «государственничеством», философией силы и прагматизма, которая местами прямо восходит к небезизвестному британскому министру иностранных дел XIX века (кстати русофобу) Бенджамину Дизраэли (1804-1881). На нем следует остановиться особо. Этот выходец из итальянских сефардов исповедовал просионистские взгляды задолго до официального основоположника сионизма Теодора Герцля. Будучи членом правящей элиты (он получил титул графа Биконсфилда) Дизраэли считал британскую империю инструментом для реализации сионистского проекта, подготовив базу для сотрудничества между Великобританией и политически ангажированным еврейством в XX столетии. Именно Дизраэли, исповедующий зоологическую ненависть к исламскому миру, стал ключевым теоретиком британской колониальной политики.
Сегодняшние евразийцы, идущие на смычку с наиболее оголтелыми сионистами-исламофобами, на самом деле просто следуют традиции Дизраэли, одного из отцов-основателей геополитического «метода».

Гейдар Джемаль "Судьба понятий", 2001 г.

#видео

https://youtu.be/GdGb9q3hZBw?si=ab6GwGlR83NO_8Kb

#цитата

Мы столкнулись с тем, что вокруг наших палаток кто-то ходит, хотя мы знали, что на десятки километров нет и не может быть ни души. Мы выходили и видели появляющиеся тропинки, которых раньше не было. Эти тропинки бежали, петляя среди камней, чтобы упереться в скалу и исчезнуть в ней. Кто-то дергал за верёвки палаток, мы слышали скрип шагов. 
Жигалкин, на взводе, заявил: 
- Если кто-то так шутит, то я очень не рекомендую. Кто будет елозить по стенке палатки, я буду бить ножом сквозь палатку, не взирая ни на кого и ни на что. 
Но это тоже была истерика, потому что было понятно, что никто так шутить не будет. 
В какой-то момент нервы сдали. Митя и Дугин были в одной палатке. Их крики меня разбудили. Выглянул... А мы же
все были вооружены: у нас были качественные кованные ножи под 30 см каждый. 
И вот среди ночи раздались крики. Я встал, хотя очень не хотелось, потому что только провалился в сон, а было холодно, изморось, дождь. Очень хотелось оставаться в состоянии забытья, но пришлось выбираться из теплого спальника. Я взял нож, выглянул и увидел Митю и Дугина на коленях. С дикими криками они шарили перед собой
фонарями, сжимая ножи. Звали они меня, а не Сережу. 
Утром мы сказали Дугину, что на следующую ночь он берет спальник и идёт ночевать на кладбище диких животных. Для испытания храбрости он должен был уйти примерно за километр от нашей стоянки и провести ночь под открытым небом. Там была огромная поляна среди скал с несколькими сотнями самых разных скелетов и черепов с рогами. Животные приходили туда умирать. Это было странное жуткое место, покрытое белыми костяками. Иногда вспархивал одинокий стервятник, доклёвывавший давно иссохшие мумифицированные обрывки мяса. Точно, как в фильме
«Рукопись, найденная в Сарагосе». 
Почему-то Митю мы оставили в покое, хотя он тоже орал как резаный. Дугин пошёл, провел там ночь, вернулся под утро злой как черт, сел, не разговаривая ни с кем. 
Трещина в его отношении ко мне и Жигалкину тогда появилась впервые. Дугину с самого начала сильно не понравился Таджикистан. Ни атмосфера, ни настрой, — ничего. Любое лыко шло в строку. Когда, поймав попутку, мы
ехали на грузовичке с какой-то полукриминальной командой
установщиков столбов линий электропередач, у нас возникли
напряженные отношения. Мы выскочили из этого грузовичка унося ноги, и Дугин возопил: 
- Вот это Азия! Вот это Таджикистан!
Хотя это была команда шабашников из разных мест России. Я постарался объяснить Саше, что это просто гопники, причем из России, что среди них таджиков нет. Но переубедить Дугина не получилось — ему в Таджикистане не нравилось.

Из автобиографической книги «Сады и пустоши», 2021 г.