2 июня — день памяти святого благоверного князя Довмонта (в крещении Тимофея).
Командира, которого забыли. Незаслуженно.

Литовский князь. Пришёл в Псков в 1266 году — не с мирной миссией, а с дружиной, после кровной мести и изгнания.
Принял Православие, имя Тимофей. Женился на дочери Александра Невского — княжне Марии.
Был признан псковичами как защитник. Стал князем — не по крови, а по делу.

📌 34 боевых похода за 30 лет.
📌 Оборона Пскова от Ливонского ордена.
📌 Столкновения с литовцами, кочевниками, и даже с войсками Новгорода, когда они посягали на волю Пскова.
📌 Командовал лично. Строил укрепления. Обустроил оборонительный периметр — Довмонтов город.
📌 Принимал удары первым. Выходил с отрядом без резерва. Без прикрытия. Без «сверху сказали».

Он не правил — он служил.
Не богател — укреплял.
Своё княжеское подворье отдал под монастырь.
В старости — постриг. Умер спокойно. Похоронен в Троицком соборе Пскова.

📖 Церковь его прославила. А вот народная память — почти стерла.
Нет улиц в каждом городе. Нет фильмов. Нет шествий. Хотя был и воином, и правителем, и монахом. И всё — честно.

Довмонт не говорил высоких слов.
Он просто делал.
Тридцать лет — на рубеже.
И всё — по совести. По уставу сердца. Без предательства. До конца.

Вечная память, Колыван.

Тот самый — «Хочешь пряник?»
Имя почти комическое, а за ним — человек, без которого многое просто не работало бы. У него всё было. А если не было — он знал, где достать. Что на что меняется. С кем можно говорить, а с кем — торговаться. Уже на второй день в лесу мы пили кофе из турки и говорили за жизнь. Он не просто стрелял — он умел жить, умел обеспечить быт даже там, где из удобств только сухая яма и каска.

Встретил он меня, по-военному:
— Попы — уроды. Всё это у вас бизнес.
Сказал и замолчал. Но месяц в одном блиндаже, под одним спальником, в одной грязи — он заставляет говорить. Хоть из вежливости, хоть от скуки, хоть от желания понять. Говорили о Боге. О смерти. О боли. О родителях. Про то, что снится и что уже не снится. Колыван слушал. Не притворялся. Просто слушал и размышлял.

Иногда я сам сомневаюсь: всё ли я делаю правильно как священник? Вижу свои грехи, чувствую слабости. И вот, перед убытием, он сказал:
— Я благодарен Богу, что мы встретились. Ты вернул мне веру. В Бога. И в тех, кто Ему служит. Хотя бы в твоём лице.

Эти слова многое во мне перевернули. Я понял: не надо быть идеальной фигурой из храма. Не надо подстраиваться под архетип. Надо просто жить. Просто верить. Просто быть рядом. Возможно, кому-то этого и достаточно.

Погиб Колыван так же просто и честно, как жил. Работал на подвозе. Вёз что-то нужное пацанам на самый передок. Подорвался на мине. Уже раненого добил вражеский FPV.

Он был такой, что его даже не пускали на “ноль” — не потому что не доверяли, а потому что боялись: вдруг с противником устроит bi-to-bi — обмен «взаимовыгодный», как он говорил. Нам — нужное, им — ненужное. Шутка, конечно. Но в каждой шутке — почерк Колывана: ироничный, деловой, бесстрашный.

Он держал на себе не меньше, чем автоматчик или командир. Он был точкой опоры, логистикой, психологом и другом. Таких почти не замечают. А потом долго не хватает.

Вечная память тебе, брат.
Ты не просто был. Ты остался.

Для войны нет расстояния. Проверено сегодня.

Просыпаюсь от очередей. По звуку — будто «Утёс» с «Кордом» вспомнили, где я живу. До фронта — полторы-две тысячи километров. Но мозгу плевать. Он включает сирену: «Вставай, тревога, куда броню бросил».

Выходу на балкон — трассеры, вспышки, небо в полоску. Если бы не запах подогретой паники, можно было бы подумать, что салют. Только вот это не праздник. Это военная реальность с доставкой на дом.

Когда живёшь среди развалин, в мертвом городе, ты постоянно напряжён. Думаешь: ну вот, приеду домой — отпустит. Ага. Только теперь дома тебя встречает не тишина, а ощущение, что просто сменился сектор обстрела.

И вот что особенно бесит — «невайняшки». Эти вечные пацифисты на удалёнке. Им всё ещё кажется, что их политическая позиция кого-то интересует. Типа снаряд такой летит, видит — человек лайкал пост «нет войне» — и разворачивается. Нет, ребята. Он просто прилетает. И делает это абсолютно беспристрастно.

А ваше пренебрежение к военным, шутки про «всё это бизнес» и моральное превосходство можно бережно свернуть, подписать «мнение» и засунуть туда, где оно не мешает надевать каску.

ПыСы: завтра вновь не будет интернета, а к обеду отчет о отраженной или частично отраженной атаки БПЛА, но раньше удавалось сбивать на подлете в за чертой города, а сегодня видимо не удалось

📌 Что мы знаем о ветеранах?
Кажется, слишком много… и почти ничего.

Общество массово записывает бойца в герои или в угрозу.
О нём говорят или как о жертве, которую нужно немедленно спасать от себя самого, или как о «диком», который «теперь не такой, как все».

А он — просто человек, вернувшийся с работы. Да, страшной. Да, опасной. Но это работа, а не квест по саморазрушению.

📍 Война — не обязательно вызывает травму.
📍 Возвращение — не обязательно делает из человека урода.
📍 А бойцы — не обязательно становятся либо святыми, либо агрессорами.

«Вы действительно считаете, что психологическое состояние воевавшего — это слабость, требующая жалости?»

Эта мысль — яд. Потому что жалость — не про помощь.
Она про страх, про искажение, про то, чтобы понизить человека до «несущего страдание».

🧠 В книге справедливо замечено:

Гражданские не понимают бойца, потому что не понимают, что он — это не образ с экрана, а человек, выполняющий задачу в экстремальных условиях.

А дальше — начинается:
— «Он теперь сломанный»
— «Он будет бить, пить и кричать»
— «Он стал другим»
— «Он не адаптируется»

🛑 А вы уверены, что адаптироваться надо к вам?
К лицемерию, лени, лжи, формализму, завуалированному безразличию?
Может, вопрос стоит иначе:
«А как вам жить с ним? И как ему жить с вами?»

📍 Боевой опыт — это не изъян. Это точка отсчёта.
Человек, прошедший войну, гораздо чаще видит ложь, несправедливость, раздвоенные послания.
И он не всегда будет молчать, когда «одна рука гладит, а другая бьёт».
Он чувствует это — нутром.

🛡 Он не хочет жалости. Он хочет уважения.
И если вы не станете для него своим, он просто закроется.

⸻

🪖 Вопрос остаётся открытым:
Почему до сих пор никто не позаботился объяснить бойцу, что с ним будет после? Кто расскажет ему про новые условия, внутреннюю войну и то, как не сгореть на «гражданке»?

И если вы не знаете, что сказать — просто не лгите. Не жалейте. Не уговаривайте. Слушайте.
Потому что правда, даже горькая, для бойца всегда честнее, чем сочувствие в красивой упаковке.

⸻

✍️ На основе книги «Живой-2». Без надрыва. Без мифов. С уважением к тем, кто воевал — и к тем, кто их встречает.

полковой священник

#живой

Кстати о. Александр сформулировал новый термин «Ветеранство» касательно не справившихся бойцах на гражданке https://www.group-telegram.com/zapiskiSVO

🕯 Троицкая родительская суббота: почему молимся за павших

Перед Троицей Церковь особо поминает всех от века усопших. Для нас, кто живёт и служит на грани жизни и смерти, это не просто календарная дата. Это день, когда мы встаём в строй с теми, кто уже не рядом, но не исчез.

Пятидесятница — это схождение Святого Духа, Животворящего. Мы просим, чтобы Он не обошёл и тех, кто пал. Тех, кто погиб в боях. Тех, кого не проводили, не отпели, чьё имя не вспомнили на службе. Мы вспоминаем их не потому, что надо, а потому что они — свои.

Мы молимся за павших, потому что:

🔹 Любовь — сильнее смерти
🔹 Никто не забыт в Церкви Христовой, даже если его забыли на земле
🔹 Мы — одно братство: живые, раненые, убитые, но не покинутые Богом

В других культурах принято кормить мёртвых, зажигать фонари, звать духов. Мы — не зовём. Мы молимся. Не мёртвым, а Живому Богу. Мы не просим у усопших защиты, мы просим у Христа — милости.

Если ты не помнишь все имена — не страшно.
Если ты сам чуть не оказался по ту сторону — поймёшь.
Сегодня день, когда мы молимся за всех павших, даже если им уже никто не молится.

⚔ Вечная память, братья.
Мы вас не забыли.

полковой священник

Нужда в ботах отпала, теперь можно писать анонимные сообщения автору без вспомогательных инструментов

У вас появился значок сообщений?

Важное — но не истина в последней инстанции

Если собрать все честные ответы на вопросы о том, каким должен быть человек после войны, получится своего рода «базовая правда». Она, конечно, у каждого своя — оттенки задаёт личный опыт, конкретные обстоятельства, конкретные люди рядом.
А пока боец и командир живут этой правдой — они решают внутри себя вопросы посерьёзнее любых психологических выкладок.

Пример из жизни:
— Знаете, мы с ребятами как-то сидели и спорили: что важнее — отдать свою жизнь за Родину или всё-таки забрать чужую ради Родины?
— И к чему пришли?
— Поняли одно: свою жизнь обычно кладёт тот, кто не смог или не смог решиться забрать чужую.
— Значит, в бой ты идёшь отдавать или забирать?
— Иду забирать. Это моя работа. Я знаю, что у меня тоже могут забрать мою жизнь — иллюзий никаких. Но если начну сомневаться — «стрелять или не стрелять», «жалеть или не жалеть» — тогда и сам ни с чем останусь.
— Жалеешь кого-то?
— Врага — нет. Своих — берегу.

Эта «базовая правда» такова:
Люди, которые по-настоящему побывали в бою и вернулись, обычно не шумят об этом. Они спокойные, сдержанные, не лезут на рожон и не унижают других просто так. Они уже привыкли жить с риском и не делают из этого медали.
Но они чуют фальшь за версту. Чуют, где «здесь», где «там», где «сказал» и где «сделал». И когда кто-то этой разницы не видит — начинают злиться. Потому что для них это очевидно.

То же самое и наоборот: гражданский человек искренне удивляется, как можно не знать очевидного в его деле. Когда одному и тому же человеку приходится объяснять одно и то же раз за разом — недоумение растёт в обе стороны.

Если человек после войны не сломался умом и не прицепил к себе диагноз, он обычно не станет показывать того, чего у него и до войны не было. Какие-то черты могли быть и раньше, просто никто их не замечал. Война вытащила наружу всё, что было спрятано.

Кто смог это пережить и обдумать — обычно в десять раз надёжнее обычного гражданского. Они умеют работать вместе, умеют держать слово и подставить плечо, умеют вовремя сказать «стоп» тому, кто лезет не туда.
А вернувшись домой, такие люди быстро перестают терпеть всё, что раньше выносили молча: пустую болтовню, чиновничьи игры, обещания без дела. Они плохо переносят «мышиную возню» и фальшивую тактичность.

Человек остаётся собой в любой системе координат — и на войне, и в мирной жизни. Но война обостряет и хорошее, и плохое. Она не делает из всех героев — точно так же, как отсутствие боевого опыта не делает кого-то автоматически честным.

Всё определяется делами, а не громкими словами.

Есть немало тех, кто, потеряв здоровье или психику в бою, так и не стал от этого счастливее или крепче. Им не поможет «разговор за чаем». Им нужен комплекс: вернуть права, решить бумажные вопросы, признать заслуги, выдать то, что по праву. И только потом — если ещё останется потребность — включается психолог. И не разово, а по-настоящему.

Есть и другая категория — те, кто имитирует «боевую психику» ради выгоды. Им хочется внимания, жалости, денег и сочувствия, которое просто так не получить. И такие найдутся всегда.

Бывает и так, что человек, побывавший на войне, решает, что теперь ему всё можно: дома скандалить, на работе хамить. Но если копнуть — у него и до войны с волей и дисциплиной было не очень. Война лишь вытащила это наружу.

Любой может сломаться. И почти невозможно угадать, какая деталь в боевой жизни станет последней каплей.

Многие гражданские специалисты принимают особенности военных за ПТСР и пытаются «лечить» то, что не болезнь, а профессиональная настройка. На самом деле таким людям чаще всего нужно другое:
Дайте спокойно отдохнуть, побудьте рядом молча, не лезьте в душу и не трогайте справками. Дайте просто пожить дома и с близкими, хотя бы немного.

полковой священник