Если бы я писал Духлесс-3:
«Утро было одновременно томным и настойчивым. Еле разглядев трусы в многообразии платьев и чулок, отправился заваривать кофе.
— Знаешь, что парижанки хранят белье с бельем наиболее именитых любовников, дабы потом….?
— Слушай, я бы просто оделась и вышла отсюда.
На столе лежал номер журнала «Чтиво». После интервью с Цыгановым у героя начался плотный старорусский блёв. С кусками огурцов и шампанской пеной, в особенности, после минаевских материалов.
— Мне это неприятно,— заявил Минаев таксисту, подразумевая концерт Джула Стайна. Он предпочитал Рахманинова и Пинк Флойд, как типичный человек, родившийся в 1970’х.
«ЖК Фрунзенская набережная», — продолжил писатель.
— Просторная квартира, которой не хватило для Цискаридзе, — сострил владелец. На старом Татлере времен главредства Ксении Соловьевой маячила жирная кокаиновая дорожка.
—«Я давно не по этой теме», — твердо сказал Минаев.
— «А что ты уважаешь?», — спросил риелтор под видом риелтора.
«Занебытие. Нежизнь, как говорил поэт Василий Каменский. А также он говорил: «Господи Меня помилуй
И прости.
Я летал на аероплане.
Теперь в канаве
Хочу крапивой Расти», — парировал классик.
Назавтра у Минаева был классический сценарий. Московский дискурс. Встреча у машины со снятыми номерами на Ильинке/ Кофемания на Покровке/ Недальний Восток.
Минаев шел, расталкивая одинокие фонари, по опустошенным Петровским Линиям, навстречу чему-то вечному, непонятному, но столь желанному. «Я хочу фо бо и жениться на Полине Кутеповой», говорил Минаев.
«Я хочу фо бо и жениться на Полине Кутеповой», — говорил Минаев.
«Утро было одновременно томным и настойчивым. Еле разглядев трусы в многообразии платьев и чулок, отправился заваривать кофе.
— Знаешь, что парижанки хранят белье с бельем наиболее именитых любовников, дабы потом….?
— Слушай, я бы просто оделась и вышла отсюда.
На столе лежал номер журнала «Чтиво». После интервью с Цыгановым у героя начался плотный старорусский блёв. С кусками огурцов и шампанской пеной, в особенности, после минаевских материалов.
— Мне это неприятно,— заявил Минаев таксисту, подразумевая концерт Джула Стайна. Он предпочитал Рахманинова и Пинк Флойд, как типичный человек, родившийся в 1970’х.
«ЖК Фрунзенская набережная», — продолжил писатель.
— Просторная квартира, которой не хватило для Цискаридзе, — сострил владелец. На старом Татлере времен главредства Ксении Соловьевой маячила жирная кокаиновая дорожка.
—«Я давно не по этой теме», — твердо сказал Минаев.
— «А что ты уважаешь?», — спросил риелтор под видом риелтора.
«Занебытие. Нежизнь, как говорил поэт Василий Каменский. А также он говорил: «Господи Меня помилуй
И прости.
Я летал на аероплане.
Теперь в канаве
Хочу крапивой Расти», — парировал классик.
Назавтра у Минаева был классический сценарий. Московский дискурс. Встреча у машины со снятыми номерами на Ильинке/ Кофемания на Покровке/ Недальний Восток.
Минаев шел, расталкивая одинокие фонари, по опустошенным Петровским Линиям, навстречу чему-то вечному, непонятному, но столь желанному. «Я хочу фо бо и жениться на Полине Кутеповой», говорил Минаев.
«Я хочу фо бо и жениться на Полине Кутеповой», — говорил Минаев.
Forwarded from между приговым и курехиным
Ты о ком говоришь, милый, о людях вроде меня..? Какой дом у меня, друг ты мой, нет у меня дома, нет салата-оливье, и новый год мне до лампочки, в том мире где я живу всегда вечность. Давно нет дома, давно, мой дом — это мой внутренний мир, в нем всегда хорошо. Для меня, — дом везде где я сел, а тем более лег. Я везде себя как дома чувствую, и в обезьяннике тоже. Ничто меня не проймет, медитировать везде можно, в метафизический мир решеток не наставишь.
Эдуард Лимонов
Эдуард Лимонов
Что же, год выдался хороший. Много искусства, усадьбы, вино, кошка Моника, монастыри и Пушкинские горы, сочинения и стихи поезии, фестивали и виноградники, фонари, лошади и портреты.
Въезжаю уверенно в 2025’й на последнем фото и важнейших словах Евгения Вензеля:
«Мой отец – еврей из Минска.
Мать пошла в свою родню.
Было, право, больше смысла
вылить сперму в простыню».
Мой отец не был по счастью евреем из Минска, однако желаю всем вам здоровья и быть объективным к печальному факту собственного существования.
Въезжаю уверенно в 2025’й на последнем фото и важнейших словах Евгения Вензеля:
«Мой отец – еврей из Минска.
Мать пошла в свою родню.
Было, право, больше смысла
вылить сперму в простыню».
Мой отец не был по счастью евреем из Минска, однако желаю всем вам здоровья и быть объективным к печальному факту собственного существования.
«Я живу в стране где: Карл Шмитт стоит дороже, чем Константин Симонов… Где Джованни Джентиле стоит дороже А. Кожева… Где выход из шизолеса стоит дороже входа в криптоколонию… Где доставка Бахтина из «Фаланстера» приезжает быстрее чёрного воронка… Где за мелодекламацию лейтенанта Пидоренко можно получить срок больше, чем за публичное чтение статей Владислава Суркова… Где в книжную лавку «Листва» оформляют по очереди и взятке… Где «Это я, Эдичка» покупают за свой счет… Эх!.. Раньше наше государство показывало прикорм лишь своим — а теперь удивляются, что иные дуреют».
Сергей Курёхин
Сергей Курёхин
неизличимо гибнут числа,
пока бессилие мое
живет с возлюбленной семьей,
ночами одержимо мысля.
как госпитальный коридор,
в потемках тянутся предместья,
сродни которым ужас лестниц,
как взморьем разреженный бор
я под свечой пишу, читаю,
покуда пухлый мотылек
свечи изглоданный цветок
по кругу рваному мотает.
кто пишет в полночь Рождества?
пружинящий по скату лыжник?
слепец, стучащий о булыжник?
беглец, не помнящий родства?
Леонид Аронзон
пока бессилие мое
живет с возлюбленной семьей,
ночами одержимо мысля.
как госпитальный коридор,
в потемках тянутся предместья,
сродни которым ужас лестниц,
как взморьем разреженный бор
я под свечой пишу, читаю,
покуда пухлый мотылек
свечи изглоданный цветок
по кругу рваному мотает.
кто пишет в полночь Рождества?
пружинящий по скату лыжник?
слепец, стучащий о булыжник?
беглец, не помнящий родства?
Леонид Аронзон