здесь были драконы

К слову, мне знакома ситуация, когда искренне кажется, что дошел до неплохого аргумента, а потом выясняется, что примерно о том же писал другой философ в статье 1953-го года. Так, рассматривая интерналистские подходы к знанию, я пришел к тому, что их авторы часто путают вопрос о наличии знания с вопросом о состоятельности притязаний на знание.

Допустим, что вы собрались встретиться с товарищем в баре и по дороге увидели ворона-альбиноса. Знаете ли вы об этом? Если вы действительно видели ворона-альбиноса, ваши когнитивные способности сработали без осечки, картезианский демон не саботировал вашу интроспекцию, да и окружающая среда не таила никакого подвоха, то нет серьезных поводов сомневаться в вашем знании. Такой случай вполне повседневного знания показывает, что оно зависит не столько от вашей уверенности в нем или каких-то особенных персональных интеллектуальных усилий, сколько от факторов, характеризующих познавательную ситуацию в целом.

Другой вопрос, следует ли из этого, что вы с легкость сможете убедить своего товарища, что видели ворона-альбиноса пару мгновений назад? Будет ли ваше притязание на знание состоятельным просто по факту того, что вы знаете? В том дело, что эти вещи с легкостью могут разойтись. Поскольку случайно увидеть ворона-альбиноса – это редкое событие, то в коммуникативной ситуации ваш товарищ имеет основание не доверять вашим словам просто так. Догадайтесь вы сфотографировать ворона-альбиноса (а многие так и поступили бы в актуальной ситуации), то появилось бы свидетельство, которое значительно бы усилило притязание на подобное знание, хотя и не повлияло бы на сам факт вашего знания.

Возможна и обратная ситуация, когда некто вполне обоснованно притязает на знание, хотя и не знает на самом деле. Если вы и ваш приятель признаете вероятностные аргументы, то у вас не будет особых поводов считать, что вам врут, когда говорят, что увидели по дороге в бар черного ворона. Даже если ни один ворон не встретился вашему приятелю на пути в бар, то его притязание на знание о том, что он видел черного ворона ввиду обыденности такого случая заведомо будет сильнее вашего притязания на знание о том, что вы случайно увидели ворона-альбиноса.

Интерналистские теории в эпистемологии традиционно выдают критерии хорошего притязания на знание за критерии наличия знания как такового. На мой взгляд, они смешивают важные, но всё-таки разные вопросы. О том, чем является и откуда происходит знание. И о том, на основании чего мы признаем других в качестве знающих.

Но пост вообще-то о том, что не только «на мой взгляд». Действительно, в одной из своих статей Энтони Вузли использовал, по сути своей, аналогичный довод. Причем, использовал он его не против современных интерналистов, а против их предшественников.

Будем честны – примерно все читатели этого поста услышали об Энтони Вузли впервые. К чему же тогда признавать, что этот довод был у кого-то ещё, если его можно было бы незаметно присвоить?

Этический ответ: интеллектуальная честность.

Эпистемический ответ: признание интеллектуальных заслуг способствует познанию; не считаясь с вкладом других, человек сознательно ставит себя на путь изобретения колеса.

Пафосный ответ: так проявляется эпистемическая воля к власти. Если человек ориентирован на то, чтобы внести некий вклад в свою область, удовлетворит ли его нарциссическая влюбленность в любой бред просто по факту того, что он произведен им самим? Не будет ли для него более характерен энтузиазм в выяснении концептуального веса идей и аргументов, несмотря на то, связаны ли с ними личные когнитивные усилия или нет?

Радикальная симпатия ко всему, до чего «дошел своим умом» – это примерно та же защитная реакция, что и «ничто не ново под луной». Реакция, возникающая в ответ не столько на тяготы интеллектуального поиска, сколько на сам факт того, что он возможен и кто-то эту возможность реализует.

www.group-telegram.com/ye/here_was_dragons.com/271

2.3K viewsJun 30, 2024 at 10:18

К слову, мне знакома ситуация, когда искренне кажется, что дошел до неплохого аргумента, а потом выясняется, что примерно о том же писал другой философ в статье 1953-го года. Так, рассматривая интерналистские подходы к знанию, я пришел к тому, что их авторы часто путают вопрос о наличии знания с вопросом о состоятельности притязаний на знание.

Допустим, что вы собрались встретиться с товарищем в баре и по дороге увидели ворона-альбиноса. Знаете ли вы об этом? Если вы действительно видели ворона-альбиноса, ваши когнитивные способности сработали без осечки, картезианский демон не саботировал вашу интроспекцию, да и окружающая среда не таила никакого подвоха, то нет серьезных поводов сомневаться в вашем знании. Такой случай вполне повседневного знания показывает, что оно зависит не столько от вашей уверенности в нем или каких-то особенных персональных интеллектуальных усилий, сколько от факторов, характеризующих познавательную ситуацию в целом.

Другой вопрос, следует ли из этого, что вы с легкость сможете убедить своего товарища, что видели ворона-альбиноса пару мгновений назад? Будет ли ваше притязание на знание состоятельным просто по факту того, что вы знаете? В том дело, что эти вещи с легкостью могут разойтись. Поскольку случайно увидеть ворона-альбиноса – это редкое событие, то в коммуникативной ситуации ваш товарищ имеет основание не доверять вашим словам просто так. Догадайтесь вы сфотографировать ворона-альбиноса (а многие так и поступили бы в актуальной ситуации), то появилось бы свидетельство, которое значительно бы усилило притязание на подобное знание, хотя и не повлияло бы на сам факт вашего знания.

Возможна и обратная ситуация, когда некто вполне обоснованно притязает на знание, хотя и не знает на самом деле. Если вы и ваш приятель признаете вероятностные аргументы, то у вас не будет особых поводов считать, что вам врут, когда говорят, что увидели по дороге в бар черного ворона. Даже если ни один ворон не встретился вашему приятелю на пути в бар, то его притязание на знание о том, что он видел черного ворона ввиду обыденности такого случая заведомо будет сильнее вашего притязания на знание о том, что вы случайно увидели ворона-альбиноса.

Интерналистские теории в эпистемологии традиционно выдают критерии хорошего притязания на знание за критерии наличия знания как такового. На мой взгляд, они смешивают важные, но всё-таки разные вопросы. О том, чем является и откуда происходит знание. И о том, на основании чего мы признаем других в качестве знающих.

Но пост вообще-то о том, что не только «на мой взгляд». Действительно, в одной из своих статей Энтони Вузли использовал, по сути своей, аналогичный довод. Причем, использовал он его не против современных интерналистов, а против их предшественников.

Будем честны – примерно все читатели этого поста услышали об Энтони Вузли впервые. К чему же тогда признавать, что этот довод был у кого-то ещё, если его можно было бы незаметно присвоить?

Этический ответ: интеллектуальная честность.

Эпистемический ответ: признание интеллектуальных заслуг способствует познанию; не считаясь с вкладом других, человек сознательно ставит себя на путь изобретения колеса.

Пафосный ответ: так проявляется эпистемическая воля к власти. Если человек ориентирован на то, чтобы внести некий вклад в свою область, удовлетворит ли его нарциссическая влюбленность в любой бред просто по факту того, что он произведен им самим? Не будет ли для него более характерен энтузиазм в выяснении концептуального веса идей и аргументов, несмотря на то, связаны ли с ними личные когнитивные усилия или нет?

Радикальная симпатия ко всему, до чего «дошел своим умом» – это примерно та же защитная реакция, что и «ничто не ново под луной». Реакция, возникающая в ответ не столько на тяготы интеллектуального поиска, сколько на сам факт того, что он возможен и кто-то эту возможность реализует.

BY здесь были драконы