[В день рождения Беллы Улановской (1943—2005) — один фрагмент из цикла «Библиотека несуществующего города», посвящённый её книге.] Белла Улановская. Осенний поход лягушек: Книга прозы. СПб.: Советский писатель, 1992. 184 с. Тираж 3000 экз.
Дарование Беллы Улановской не стихийное: она профессиональный филолог, выпускница филфака ЛГУ, участница блоковского семинара Дмитрия Максимова и тартуских конференций, создательница Музея Достоевского, исследовательница творчества Сологуба*, компетентная читательница классиков и современников (в середине 1970-х годов наезжавший из Москвы в Ленинград Пригов получил информацию об обэриутах не от кого иного, как от Улановской). Но она же привнесла в рафинированную подпольную прозу то, что прежде воспринималось как материал для наивных, не причастных высокой традиции сочинителей: захолустную аскетику, охотничьи тропы, оттенки сугробов на закате, тетеревиные лунки в снегу, бархатную грязь, взбиваемую сотнями лягушачьих лапок, разделку свиной туши, вечернюю звезду, наколотую на верхушку ели, бесконечное чаепитие в стынущем деревянном доме… Всё это без пафоса «назад к природе» и бегства от цивилизации, без проповедей или стенаний о хиреющей деревне. К кургузым почвенникам Улановская не испытывала ни малейшего сочувствия («Не заглядывайтесь, юноши, в волосатые уши невротическим старцам» — резюме встречи с Астафьевым). Но и с ленинградцами, бравшимися за близкие темы, Улановская расходилась: деревня для неё — не аллегория (как у Вахтина), природа — не зеркало для лирического самонаблюдения (как у Базунова), а такая же вещественная и требующая тонкого понимания жизнь, как выделка льна или сочинение прозы.
В 20 лет под впечатлением от «Северного дневника» Юрия Казакова она отправилась на Белое море и влюбилась в северные края, исходив всё побережье «дышащего моря». (Вряд ли случайна эта сохранявшаяся всю её жизнь привязанность к северным землям, где не было ни монгольского ига, ни крепостного права, зато были раскольничьи скиты и воспоминания о новгородской вольнице. Один из северных характеров в прозе Улановской — строптивая отшельница, отказавшаяся покидать свою обесточенную, отрезанную от совхозно-коллективной цивилизации избу.) От документального «северного» очерка 1960-х, сурового путевого дневника, траектория жанровой эволюции Улановской ведёт к обновлённому дзуйхицу, к свободной прозе неподражаемых «Альбиносов» (1979) и «Внимая наставлениям Кэнко» (1991). Единственная сюжетная вещь Улановской — знаменитое «Путешествие в Кашгар» (1973), толкующее о вступлении советских войск в Синьцзян (иначе именуемый Кашгаром) и героической гибели лейтенанта Татьяны Левиной, — с технологической точки зрения примечательна фигурой хроникёра и выпуклыми лакунами в нарративе. Внешняя событийность в произведениях Улановской, как правило, отодвинута на второй план, но назвать её прозу бессюжетной не поворачивается язык: сюжет — сама жизнь, сплетение синкретической ткани жизни: «Пробежим снова по всем этим тонким ходам и жемчужным переходам, перечитаем путаную прочность».
[В день рождения Беллы Улановской (1943—2005) — один фрагмент из цикла «Библиотека несуществующего города», посвящённый её книге.] Белла Улановская. Осенний поход лягушек: Книга прозы. СПб.: Советский писатель, 1992. 184 с. Тираж 3000 экз.
Дарование Беллы Улановской не стихийное: она профессиональный филолог, выпускница филфака ЛГУ, участница блоковского семинара Дмитрия Максимова и тартуских конференций, создательница Музея Достоевского, исследовательница творчества Сологуба*, компетентная читательница классиков и современников (в середине 1970-х годов наезжавший из Москвы в Ленинград Пригов получил информацию об обэриутах не от кого иного, как от Улановской). Но она же привнесла в рафинированную подпольную прозу то, что прежде воспринималось как материал для наивных, не причастных высокой традиции сочинителей: захолустную аскетику, охотничьи тропы, оттенки сугробов на закате, тетеревиные лунки в снегу, бархатную грязь, взбиваемую сотнями лягушачьих лапок, разделку свиной туши, вечернюю звезду, наколотую на верхушку ели, бесконечное чаепитие в стынущем деревянном доме… Всё это без пафоса «назад к природе» и бегства от цивилизации, без проповедей или стенаний о хиреющей деревне. К кургузым почвенникам Улановская не испытывала ни малейшего сочувствия («Не заглядывайтесь, юноши, в волосатые уши невротическим старцам» — резюме встречи с Астафьевым). Но и с ленинградцами, бравшимися за близкие темы, Улановская расходилась: деревня для неё — не аллегория (как у Вахтина), природа — не зеркало для лирического самонаблюдения (как у Базунова), а такая же вещественная и требующая тонкого понимания жизнь, как выделка льна или сочинение прозы.
В 20 лет под впечатлением от «Северного дневника» Юрия Казакова она отправилась на Белое море и влюбилась в северные края, исходив всё побережье «дышащего моря». (Вряд ли случайна эта сохранявшаяся всю её жизнь привязанность к северным землям, где не было ни монгольского ига, ни крепостного права, зато были раскольничьи скиты и воспоминания о новгородской вольнице. Один из северных характеров в прозе Улановской — строптивая отшельница, отказавшаяся покидать свою обесточенную, отрезанную от совхозно-коллективной цивилизации избу.) От документального «северного» очерка 1960-х, сурового путевого дневника, траектория жанровой эволюции Улановской ведёт к обновлённому дзуйхицу, к свободной прозе неподражаемых «Альбиносов» (1979) и «Внимая наставлениям Кэнко» (1991). Единственная сюжетная вещь Улановской — знаменитое «Путешествие в Кашгар» (1973), толкующее о вступлении советских войск в Синьцзян (иначе именуемый Кашгаром) и героической гибели лейтенанта Татьяны Левиной, — с технологической точки зрения примечательна фигурой хроникёра и выпуклыми лакунами в нарративе. Внешняя событийность в произведениях Улановской, как правило, отодвинута на второй план, но назвать её прозу бессюжетной не поворачивается язык: сюжет — сама жизнь, сплетение синкретической ткани жизни: «Пробежим снова по всем этим тонким ходам и жемчужным переходам, перечитаем путаную прочность».
BY История прозы
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
"We as Ukrainians believe that the truth is on our side, whether it's truth that you're proclaiming about the war and everything else, why would you want to hide it?," he said. "And that set off kind of a battle royale for control of the platform that Durov eventually lost," said Nathalie Maréchal of the Washington advocacy group Ranking Digital Rights. False news often spreads via public groups, or chats, with potentially fatal effects. In 2018, Russia banned Telegram although it reversed the prohibition two years later. One thing that Telegram now offers to all users is the ability to “disappear” messages or set remote deletion deadlines. That enables users to have much more control over how long people can access what you’re sending them. Given that Russian law enforcement officials are reportedly (via Insider) stopping people in the street and demanding to read their text messages, this could be vital to protect individuals from reprisals.
from ye
