Telegram Group Search
Forwarded from Порядок слов
Пока российская критика, прорвавшаяся на Каннский фестиваль, готовится ругать и хвалить фильм Кирилла Серебренникова про доктора Менгеле, из Канна пришла главная новость о российском кино. Режиссерка Маша Черная, неоднократная участница фестиваля "Послания к человеку", кураторка множества лабораторий доккино, одна из которых проходила в "Порядке слов", получила ценнейшую награду DocAlliance.

Звучит как что-то, о чем вы ничего не слышали - сейчас все объясним.

Раз в году семь крупнейших международных фестивалей идут в баню собираются в Канне, чтобы решить, кто в снял самый крутой и важный документальный дебют года. Гамбурский счет для документалистов в 2025 году выиграл фильм "Осколки", премьера которого прошла на DocLisboa — там он получил Гран-При. А Маша Черная из Канна прислала фотографии награждения. Для документального фильма из России — событие, которое сложно переоценить.

"Осколки" - полнометражный дебют Маши Черной, рассказывающий о погружении режиссерки в андеграундную жизнь Москвы 2022-2023 годов. Это фильм о том, как оставаться человеком в нечеловеческих обстоятельствах, о ярости молодости и о любви, побеждающей смерть. Этой самой любви и в "Осколках", и в самой Машей Черной так много, что она смогла снести все преграды на пути фильма к зрителям.

Константин Шавловский

Поздравляем от всего нашего большого книжного сердца!
Пишущего толкни pinned «Color poem нежные пираты упадка надевают золотые зубки чтобы пустить по кругу звезду неудачи заплечного дела невесту лихорадочно золотая стружка льется в постель изо рта предположительно зрелость это если некому наказать не с кем пройтись по доске на…»
Пишущего толкни
Color poem нежные пираты упадка надевают золотые зубки чтобы пустить по кругу звезду неудачи заплечного дела невесту лихорадочно золотая стружка льется в постель изо рта предположительно зрелость это если некому наказать не с кем пройтись по доске на…
Вообще я понимаю, что, видимо, у всех разгар рабочего дня, но в этом тексте мне кажется, я добрался до чего-то важного, чего не было прежде. Как я сформулировал в разговоре с прекрасной Стасей, есть стихи, которые поют в оркестре стихов, а есть те, которые солируют. И вот это мое соло на 2025-й год.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Forwarded from Метажурнал
Елена Костылева

ты взро
слыйврот тыврот мневрот тывырос
яраз тырад явечнобесконечна
тыврос тырозатыльная тымузы
тытолькоты тытыкаешьвтыкаешь

его

вменя

внеё

оты

во мне

(из личного блога)

#выбор_константина_шавловского
Forwarded from Метажурнал
Елена Костылева в русской поэзии давно, и за это время она написала много текстов о любви, среди которых есть несколько текстов программных. Ранние, написанные в далекие нулевые в Москве, до сих пор периодически возникают в девичьих телеграм-каналах (“очень много пустоты / только я и нету ты”). Там авторка пытается через сексуальные отношения объяснить себя, другого и мир, одновременно занимая ироничную метапозицию по отношению к своему тексту. В других, более поздних, петербургских, секс тоже есть, а вот сексуальных отношений не существует (“Во время оргазма француженка думает: любит-не любит / Советская женщина рассматривает потолок”). Это взгляд совсем из другой, в том числе временной перспективы. Есть и страшный, кромешный, почти могутинский текст-вопль Я ХОЧУ ТОЛЬКО ТЕБЯ И ПЫТКИ ЛГБТ — разъятое капсом лесбийское* тело поэта.

Тут стоит оговориться — и это важная оговорка — что поэзию Костылевой нельзя свести к поэтике желания, как и вообще к какой-либо одной теме. Также как нельзя ее и полноценно отнести ни к одной из поэтический институций: Костылева всегда одна, сама своя, она может примыкать то “Вавилону”, то к авторам “Митиного журнала”, то к сообществу “Ф-письма”, то к Премии АТД, но ничего из этого ее не определяет и уже тем более не объясняет.

Я намеренно взял три совершенно разных, но очень известных стихотворения Костылевой, в которых тема любви возгоняется по спирали. Сначала это почти детская песенка, потом, можно сказать, философское размышление, и, наконец, открытая рана-крик. Это три совершенно разных модуса письма, которые совершенно точно использует один и тот же автор. Представленный выше текст “ты взро” выводит разговор о любви в поэзии Костылевой на новый виток. На первый взгляд может показаться, что это “поэзия распада”, какая-то барочная конструкция, в которой авторка играет словами, как будто на дворе не 2025-й, а 1925-й, а за окном — не Петербург, а Ейск.

Нет и нет.

На самом деле — это стихотворения послераспада. И в этом смысле — это текст послелюбви, которая прямо отсылает к провозглашенной Костылевой несколько лет назад утопии послеамории. Особенность и уникальность этого текста, в том, что он не распадается на буквы-слоги, а именно что собирается после распада — растекаясь, он пересобирается в нечто целое на глазах у изумленного читателя. И это, действительно, похоже на маленькое чудо. Сердцем этого текста для меня является “тыльная роза” — образ, раскрывающий то, что скрыто глубоко внутри, но при этом не нарушающий тайны.

Такого текста о любви в русской поэзии еще не было. Теперь он есть.

#комментарий_константина_шавловского
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Соластальгия

день похожий
на день ивана денисовича
на ивана денисовича
на константина борисовича
на публикацию в новом мире
на страницу журнала транслит
на сайт-визитку
на сливу в кармане
текущую по бедру
на допросе

мой металлический
мой мармеладный
оголтелый возлюбленный
воображаемый друг

музыка володи раннего
слова романа осминкина
нос майора ковалева

можно без музыки и без слов

лесополоса окает
механической птице
песенка спета в бору
разделенный мир
мир поделенный на квадраты
мониторов
территорий
и наблюдений

ах александр иваныч
александр вадимович

чайник вина с носом чумного доктора
на съезжинской
на разъезжей

день похожий на прихожан
катакомбных церквей
на катакомбную церковь
чьи сторонники
строят гнезда и баррикады
из бревен и слез
открытых в моем глазу
Мир полудня

в контактном зоопарке гаснет свет
Е. Костылева


именно здесь и сейчас: сады

мы ничего не скажем о прошлом
мы ни в чем не уверены в настоящем
суррогаты сомнения
преторианские стрелы
тысячи тысяч
тысячи тысяч

не для того придуман сад
чтоб я его искал

нас четвертует смирение рамкой кадра
гвоздика в горячем вине
или мороженое с вином
выбор не прост
не велик

магниты пляшут на холодильнике
пальцы старухи над узелком

не для того придуман яд
чтоб я его глотал

бражники над компостной ямой
полны оптимизма
но животные катастрофы спят, пусты
как помойные ведра
вымирающих деревень
кости в скотомогильнике
пальцы над пропастью
dance macabre

не для того погашен свет
чтоб свету помешать

в деревянных доспехах
стражники полдня ждут команды
на поражение

одиночество слизано языком
разговорником
сонником
поисковой строкой
chastity sissygasm faggot

не для того убили всех
чтоб воскрешать
***
Полине

нечего втягивать
распухший лимфоузлом живот
на котором губной помадой выведено
:открыто

и покуда чашечки лифчика
обнимают нехватку
маленькой птичкой
пригоршню приложи
вытяни из груди желание
словно помпой

-размытым соском наружу-

если мы приближаемся
ветер задерживает парадные
требуя аплодировать
товарищу медному всаднику
подо льдом
у которого
горлом идет нева

в то же время

мысли путаются
птица пересекается с
виноградным котом
перепачканным вишней любовью летом

розмариновой веточкой
благоухает
стертая в маршрутке слеза


[роза бывает

1) городской и печальной, пыльной
2) притаившейся в чужом палисаднике
3) срезанной утром
4) открытой ветрам
5) твоя]
Получился, кажется, мини-цикл выходного дня. Название — Соластальгия (переназову, видимо, рперед публикацией первую часть):

1. Соластальгия
2. Мир полудня
3. Роза

Было бы конечно круто, если б его так и прочли (и вообще — прочли).
С благодарностью — Александру Скидану, Елене Костылевой и Полине Заславской.
Пишущего толкни pinned «Получился, кажется, мини-цикл выходного дня. Название — Соластальгия (переназову, видимо, рперед публикацией первую часть): 1. Соластальгия 2. Мир полудня 3. Роза Было бы конечно круто, если б его так и прочли (и вообще — прочли). С благодарностью — Александру…»
Пока всем голубям мира делают ботинки из хлебного мякиша, мы проводим чтения по итогам поэтической лаборатории!

5 июня, 19:30
2-я улица Диди Хеивани, 66
56 ცოლიკაური კუჩა тык

Принесём маленький нагрудный орган, продемонстрируем тупость сердца, раскроем праздность, наварим квасу, оденемся в хлеба из шляпы/шляпы из хлебов,.. кульбиты, сексы, тоска и смерть, приходите!

Участни:цы:
По́лин Афгани
Влад Гагин
Мария Землянова
Улад Клавкин
Станислава Могилева
Ася Мясникова
Софья Суркова
Константин Шавловский
Инга Шепелева
Дети Урсулы Ле Гуин

тот кто расслабленной кровью
имя в чужом сердечке
на сухом платане выводит
на задворках улицы мачабели

никакое племя не представляет
допельгангер жестоковыйный

тот кто воздвиг зеркальную баррикаду
на вечернем небе
вставил фразу “трепет тупого сердца”
в игольные ушки созведий

так что она болтается
словно рыба

наконец произносит: не выкупаю

ни иудея ни эллина
ни страны ни погоста
ни поплавского ни соланас

а затем трясет в руке
словно игральные кости
литературную сумку

чтобы дух полевых сирот
переходящий гору
оказался в черном пивном вигваме

где заказал языки дракона

да желтым элем
позолотил тоску

на дорожку

#лабораторияцхнети
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Forwarded from Метажурнал
Константин Шавловский

«Навстречу НРЗБ»

смотрю: остатки индустрии в армянской зелени
Маша Землянова

Проезжая заброшенные производства по дороге Тбилиси-Ереван, можно выйти в пейзаж, где нет ничего естественного: индустриальные руины города-призрака, остановленные канатки с висящими люльками между гор. Скелетики замершего движения. Дети троллей могли бы с ними играть перед сном, баю-бай, если б в Армении были тролли.

Гостеприимство воздуха безгранично, просторные залы фуд-кортов кормят путников выпечкой и пахлавой.

Птица, парящая над заросшим карьером, конечно, не помнит, что была динозавром, но это и внушает нам оптимизм в разговорах об эволюции. Ручей ловит тень от ее крыла, или это дрон несет на себе чью-то смерть по воздуху аки посуху? Что же нас расколдует, какая беда, чтобы мы тоже носили полевок, жаворонков, сорокопутов в запечатанное слюной гнездо? Нет, скорее Луна подставит обратную сторону звездочету.

Чем объяснить бывшую птицефабрику, бывшую скотобойню, сытые алтари которых сопровождают бэд-трип в советское междуречье. Мозаика с заржавевшей молитвой «Навстречу НРЗБ»: тоска о будущем, взятом в квадрат катастрофы. Красные камни на дне ручья — кашель бога, впавшего в летаргию от показаний дозиметра.

Пластик-фантастик.

Проезжая заброшенные производства по дороге Тбилиси-Ереван, можно выйти в пейзаж, где нет ничего естественного, но земля уже забирает свои права у сломанных как цветы машин, и поля по периметру занял борщевик-победоносец, поразивший наше воображение, словно змею.

Земля забирает свои права у машин, медленно и неуклонно, как далекие белые женщины у далеких белых мужчин, пока женщин поближе побивают еще камнями за открытые лица, сопротивление и колдовство. Земля забирает право на всех, без разбору на правых и виноватых: так ветеран с осколками в голове возвращается в мирную жизнь, пугает соседей и пахнет паленой водкой.

Вот бы мы стали вырабатывать кислород (цветы вместо бомб, только на молекулярном уровне), и гигантские растения, как на острове Сахалин, где лопухи размером с журнальный столик, пробивают фундамент торгового молла в райцентре, добраются до закрытого кинотеатра, занимают рубку киномеханицы: в этом фильме насмерть вбитые в ржавый пейзаж тела застывают то тут, то там, образуя нечто с запрокинутой головой, похожее на садового гнома, каких покупают пенсионеры по дороге на дачу.
Озомби, озомби, те, кто поднимают руку на близких, голосуют в парламентах, торгуют на бирже, в барах заказывают еще по одной, повернувшие реки вспять, ваши жертвы приносят к вашим ногам печенье и молоко.

Я беру интервью у одной* из нас:

«Ты когда-нибудь думала, что планета из космоса напоминает синяк?»

«Мне кажется, да, и всё, что мы любим, всё, что мы видим вокруг, — только следы от насилия».

Нашу беседу прерывает процесс фотосинтеза, рты, сплетаясь, раскрываются вверх, в озоновый слой, в космос, по которому бывшие спутники Илона Маска тяжелыми каплями спермы разбрызганы над землей.


(Источник: «Гало», выпуск №2)

#выбор_Нины_Александровой
Forwarded from Метажурнал
Цикл «Навстречу НРЗБ» создан в рамках курса «Языки сосуществования: введение в современные экопоэтики» от Школы экспериментального письма.

В плотном, физически ощутимом тексте Шавловский взаимодействует с популярной практикой эко-поэзии.

В синтаксически усложненном тексте с минимумом больших предложений вязнешь буквально как в земле.

Места, неодушевленные предметы, герои, растения сплетаются в невероятный по своим масштабам коллаж, где все утрамбовано в общей почве, все равняется друг другу, все станет общим перегноем.

Армения с потрясающе красивой природой, покрытая индустриальными заброшками (наследие распада СССР) становится идеальным фоном для разговора о том, как налет цивилизации отмирает, сползает, уступает место.

«Птица, парящая над заросшим карьером» на фоне пейзажа, «где нет ничего естественного: индустриальные руины города-призрака, остановленные канатки с висящими люльками между гор. Скелетики замершего движения».

К сожалению экспансия человечества в эту первоначальную красоту большую часть времени основана на насилии и насилие это как будто составляет самую суть цивилизации: «планета из космоса напоминает синяк», «все, что мы любим, всё, что мы видим вокруг, — только следы от насилия». Даже «спутники Илона Маска тяжелыми каплями спермы разбрызганы над землей».

В этом случае рецептом борьбы, рецептом спасения («что же нас расколдует?») становится мифологическое мышление (в тексте трижды упоминается колдовство). В рамках него - природа это всесильное божество, которое само сокрушит и разрушит лишнее, если ей не мешать («Земля забирает право на всех, без разбору на правых и виноватых»).


«Вот бы мы стали вырабатывать кислород (цветы вместо бомб, только на молекулярном уровне), и гигантские растения, как на острове Сахалин, где лопухи размером с журнальный столик, пробивают фундамент торгового молла в райцентре, добраются до закрытого кинотеатра, занимают рубку киномеханицы: в этом фильме насмерть вбитые в ржавый пейзаж тела застывают то тут, то там, образуя нечто с запрокинутой головой, похожее на садового гнома, каких покупают пенсионеры по дороге на дачу».

И все тела слились в одно коллективное тело, в общее внесексуальное переживание, вне половых и видовых различий. Кажется, это та невиданная прежде степень близости, которая наконец сделает насилие невозможным: «беседу прерывает процесс фотосинтеза, рты, сплетаясь, раскрываются вверх, в озоновый слой, в космос».

#комментарий_Нины_Александровой
Forwarded from Метажурнал
Стихотворение Константина Шавловского принадлежит антропоцену. Хонтология смешивается с исследованиями ужаса в неспешном трипе. В нем нет природы в её девственном смысле — есть лишь природа после человека, где даже птица, парящая над карьером, — это уже не символ свободы, а вопрос обо всем произошедшем ужасе. Эта птица не символ освобождения, а двойник динозавра, напоминающий, что любая эволюция есть цепь подмен, где ни одно звено не обладает подлинным присутствием. Советский проект здесь — не история, а призрак, скотобойни и карьеры насилия, и призрак этот продолжает преследовать настоящее, как неоплаченный долг.
Красные камни в ручье (радиационный «кашель бога») — это не метафора, а остаток, не поддающийся интерпретации, поскольку сам бог здесь — лишь след, оставленный в тексте, но не имеющий за ним никакой трансцендентной гарантии. Эти образы статичны — они не развиваются, а предъявляются. Киностудия заброшена, будка киномеханика заброшена, тролли заброшены в бытие-к-смерти, как и тексты о троллях. Но в отличие от фотографии, которая застывает в одном моменте, текст Шавловского добавляет к ним временное измерение: мы видим не просто разрушение, а процесс разрушения, медленное поглощение земли ржавеющими конструкциями и наоборот, осколки мироздания в голове ветерана и осколки его травмы в самой природе.
Болезнь нашего взгляда и создает любую процессуальность. Поэзия здесь — не описание, а проявление пленки в кольце Мёбиуса, где каждый кадр несёт на себе следы химических реакций между прошлым и настоящим. Хонтология на пленке, исследования ужаса в лаборатории изучения эволюции. Вопрос о том, что остаётся от жизни, когда её прежние формы исчезают. Если характеризовать это стихотворение одним словом, то это история болезни взгляда.
Когда земля «забирает свои права», это не триумф природы, а деконструкция самой оппозиции естественного и искусственного. Борщевик, пробивающий асфальт, — не дикое, а гибридное, продукт того же насилия, которое создало заводы. Финальный диалог («планета из космоса напоминает синяк») обнажает невыносимость символизации: мир больше не поддаётся осмыслению, он — лишь след чужого мужского насилия. Даже фотосинтез в финале — не жизнь, а цитата жизни, жест, лишённый оригинала.
Остается земля, о небе только спрашивают, небо не отвечает и о небе не отвечают. Да и нет не говорите, черный с белым не берите. Земля (Гея Бруно Латура) у Шавловского — не пассивная жертва, а живое, меланхолическое тело, которое медленно поглощает следы насилия вместе с его жертвами, как мать, принимающая обратно истерзанных детей. Но это не материнство — это, как у Латура, амбивалентный процесс, где забота смешана с удушением, а артикулированные языки — с невнятными сигналами. Болезнь взгляда как болезнь языка.
Руины индустрии и кровавых скотобоен, заросшие карьеры, ржавые люльки канатных дорог — всё это фантомы прогресса, чья материальность лишь подчёркивает фундаментальную отсрочку смысла. Поэзия Шавловского становится актом отторжения: она не пытается спасти смысл, а выставляет его нагим, как тело, которое больше не может лгать. Только в этой невозможности лгать невозможность насилия в эпоху болезни взгляда и языка, и ни в чем больше #комментарий_Александра_Маркова
2025/06/13 14:44:12
Back to Top
HTML Embed Code: