Имеется в виду то самое интервью 1966 года, опубликованное уже после смерти Хайдеггера в мае 1976 года.

Джорджо Агамбен

Только Бог может нас спасти

Резкая фраза Хайдеггера в интервью журналу «Шпигель» 1976 года «Только Бог может нас спасти» всегда вызывала недоумение. Чтобы понять это высказывание, необходимо сначала вернуть его в контекст. Хайдеггер только что говорил о планетарном господстве техники, которой, по-видимому, никто не в состоянии управлять. Философия и другие сферы духа — поэзия, религия, искусство, политика — утратили способность направлять или хотя бы приводить в чувство жизнь народов Запада. Отсюда и горький диагноз, что они «не смогут вызвать никаких непосредственных изменений в теперешнем состоянии мира», и неизбежное следствие, что «только Бог может нас спасти». То, что здесь речь идет о чем угодно, но не о милленаристском пророчестве, подтверждается сразу же после этого уточнением, что мы должны подготовить себя не только «к явлению Бога», но также и, скорее, «к сумеркам Бога, и тому, что перед лицом отсутствующего Бога мы погибли».

Само собой разумеется, что диагноз Хайдеггера не утратил своей актуальности и сегодня; напротив, он стал еще более неопровержимым и верным насколько это можно. Человечество отказалось от решающего статуса духовных проблем и создало особую сферу для их нейтрализации: культуру. Искусство, поэзия, философия и другие сферы духа, если они еще не совсем угасли или иссякли, помещены в музей и всякого рода культурные институции, где они выживают в виде более или менее интересных развлечений и отвлечения от скуки бытия (а зачастую не менее скучных).

Как же нам следует понимать горький диагноз философа? В каком смысле «только Бог может нас спасти»? Почти два столетия назад, с тех пор как Гегель и Ницше объявили о его смерти, Запад потерял своего бога. Но мы потеряли только того бога, которому можно дать имя и определить его личность. Смерть Бога — это, по сути, утрата божественных имен («божественные имена исчезли», — сетовал Гёльдерлин). По ту сторону имен остается самое главное: божественное. До тех пор, пока мы способны воспринимать цветок, лицо, птицу, жест или травинку как божественные, мы можем обойтись без Бога, которого можно назвать по имени. Нам достаточно божественного - прилагательное для нас важнее существительного. Не «Бог» – скорее: «только божественное может нас спасти».

Quodlibet, 21 марта 2025 г.

«Быть реакционером означает понимать, что человек — это проблема, которая не имеет человеческого решения»

Николас Гомес Давила «Новые схолии к имплицитному тексту. Том II»

«Что такое великая жизнь, если не замысел юных лет, выполненный в зрелые годы? Молодость смотрит в грядущее орлиным оком, намечает широкий план деятельности и закладывает первый его камень; приблизиться к первоначально намеченной цели — вот и всё, что мы можем сделать за целую жизнь. Когда же и рождаться великим замыслам, как не в молодости, — сердце тогда с особенной силой бьется в груди? Одного разума недостаточно — он всего лишь наше орудие»

Альфред де Виньи «Сен-Мар, или Заговор времён Людовика XIII»

«С тех пор как существует человек, у него всегда был способ примириться с собственной слабостью и недолговечностью через разного рода обряды и ритуалы. В ритуалах, которые находят в нас глубокий отклик, мы, однако, всегда сталкиваемся с одним и тем же основным мотивом — с таинственной взаимосвязью уничтожения и рождения, которую мы не в состоянии изменить и которая отражается в единообразно повторяющихся жестах, словах, звуках и образах, в завораживающем стиле, выходящем за рамки единичного человека и в то же время включающем его в себя — от церемоний рождения до всевозможных инициаций и похорон. <...> Особенность обрядов в том, что те из них, которые представляют нам conditio humana, наиболее честно и открыто, также и захватывают нас в высшей степени интенсивно. <...> Этот опыт поразителен, и он не поддаётся рациональному объяснению. <...> Мы должны вернуться к агональному взгляду на наше существование. К такому взгляду, который позволяет нам видеть и то и другое: рождение, которое делает жизнь достойной того, чтобы её прожить, и смерть, которая спасает нас от высокомерия, — и ещё, к слову, от taedium, то есть отравляющей и сковывающей жизнь пресыщенности»

Армин Молер «Против либералов»

​​«ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ УМИРАТЬ, ЗНАЧИТ, ТЫ НИЧЕГО БОЛЬШЕ НЕ ЛЮБИШЬ»

Существуют люди, существует преданность. Преданностью я называю твою связь с людьми через твою мукомольню, храм или сад. Преданность саду придает тебе вес, ты — садовник.

Но вот приходит человек, который не понимает, что значимо на самом деле. Наука, что познает, разлагая на части, внушила ему ложные представления о сущем. (Разложить — значит утратить содержимое, забыть о главном: о тебе в деле. Перемешай в книге буквы — уничтожишь поэта. И если сад — это сорок яблонь, то нет и садовника.) Беспонятным все смешно, они не знают дела, они только насмехаются. Насмешники не читают книг, они перемешивают в них буквы. «Почему, — спрашивают они, — нужно жертвовать собой ради храма, ради упорядоченной кучи мертвых камней?» Тебе нечего им ответить. Они спрашивают: «Зачем умирать ради сада, ради всяких там былинок и травинок?» Тебе нечего им ответить. «Зачем умирать ради букв в алфавите?» Незачем. И тебе не хочется умирать.

Но на деле они обокрали тебя, сделали нищим. Ты не хочешь умирать, значит, ты ничего больше не любишь. Тебе кажется, ты поумнел, — нет, по глупости растратил силы и разрушил уже построенное; ты расточил свое сокровище — смысл вещей.

Насмешник тешит свое тщеславие, он — грабитель, кому он помог своей насмешкой? Помог тот, кто шлифовал каждое слово, оттачивал способ выражения, стиль, а значит, совершенствовал инструмент, который позволит ему работать дальше. Насмешник работает на эффекте неожиданности, он грохнул о землю статую и позабавил всех бессмыслицей обломков, взорвал храм, который был для тебя прибежищем тишины и молитвенного раздумья, теперь перед тобой куча мусора, и, конечно, ради нее не стоит умирать.

Тебе показали, как легко убивать богов, но тебе больше нечем дышать, жить. Любая вещь драгоценна ореолом света, пучком нажитых связей, эти связи мы именуем культурой, они — наш язык. Очаг для нас обозначает любовь, звезды — свет горнего мира, дело, которое я тебе доверил, — царскую почесть, я приобщил тебя к своему царскому клану. Но что тебе делать с камнями, делами, цифрами, если они только камни, дела, цифры?

Разрушили одно, разбили другое, что у тебя осталось? Только ты сам — единственный источник света, способный расцветить черепки, которым нечем больше тебя напитать. Вот ты и завяз в болоте тщеславия. Раз все вещи вокруг обессмыслились, ты сам наполняешь их смыслом. Ты остался в одиночестве и оделяешь все вокруг собственным скудным светом. Вот новое платье, оно твое. Вот стадо, оно твое. И вот эта земля, что богаче других, тоже твоя. Но все, что не твое — другое платье, земля, стадо, — враждебно тебе. Соседнее царство, созданное по тем же законам, соперничает с тобой. Ты обречен посреди своей пустыни настаивать на довольстве собой, потому что, кроме тебя самого, у тебя больше ничего нет. Ты обречен кричать в своей пустоте:

«Я! Я! Я!» — и не получать ответа.

Я ни разу не встретил тщеславного садовника, если он на самом деле любил свой сад.

(Antoine de Saint-Exupéry. Citadelle)

«Сегодня лишь тот способен жить, кто больше не верит в счастливый конец, только тот, кто сознательно отметает идею о нем. Счастливого века не существует, есть моменты счастья, и есть свобода в моменте»

Эрнст Юнгер «Стеклянные пчелы»

Открытая лекция исследователя политической и интеллектуальной истории Германии ХХ века, специалиста по немецким «новым правым», научного редактор издательства Silene Noctiflora Филиппа Фомичёва «Немецкая консервативная публицистика второй половины XX века в лицах: Армин Молер и Герд-Клаус Кальтенбруннер. Биографии, влияние, наследие».

Армин Молер и Герд-Клаус Кальтенбруннер — два «золотых пера» немецкой правой послевоенной публицистики и два разных типа интеллектуала на консервативной сцене ФРГ. Они сотрудничали и активно полемизировали друг с другом. Первый был ницшеанцем, а второй католиком-традиционалистом, но обоих объединяла активная позиция в попытках обновления самого понимания консерватизма и возможности реализации правой политики в современном мире.

https://www.youtube.com/watch?v=Lcm1SR3RsAs

Коммунизм и либерализм как выбор из двух зол.
Если сходства двух систем носят теоретический характер, то их различия – уже практический. Они заключаются в том, что вседозволенность либеральных государств способствует распространению социального явления, определяемого посредством категории «мафия», тогда как социалистические государства склоняются к модели «ГУЛАГ».
Продолжение размышлений над книгой Армина Молера «Против либералов».
https://s-t-o-l.com/trudnaya-pamyat/59034-gulag-ili-mafiya/

«И если я убедился на опыте, что счастливых людей куда больше в монастырях и пустынях, где люди жертвуют собой, и куда меньше в изобильных оазисах и на благодатных островах, то это вовсе не значит, что я сделал дурацкий вывод, будто сытная пища во вред счастью. Нет, я понял другое: среди изобилия разного людям легче обознаться. Легче всерьёз поверить, что их счастье зависит от количества вещей, которыми они обладают. Не понять, что любая вещь драгоценна только тем смыслом, которым наделило её царство любви, отчий дом, родной край. Живя среди цветущего изобилия, легче ошибиться и в причине несчастья: люди винят в своих бедах избытки, свою деятельность называют суетой и именно от этого хотят избавиться.
У пустынника и монаха ничего нет, источник их счастья очевиден, и они усердно и ревностно служат ему»

Антуан де Сент-Экзюпери «Цитадель»

Николас Гомес Давила «Схолии к имплицитному тексту. Том II»

«Самый сильный аргумент в пользу возрождения философии заключается в следующем: с человеком, лишённым философии, будут творится страшные вещи. Он будет практичен, он будет прогрессивен, он будет культивировать эффективность, он будет верить в эволюцию, он будет делать только самую простую работу, он будет посвящать себя делам, а не словам. Подгоняемый ударами слепой глупости и случайностями судьбы, он будет идти к жалкой смерти, не имея никакого утешения»

Гилберт Кит Честертон «Возрождение философии — почему?»

«Существуют эпохи упадка, когда стирается форма, определяющая жизнь изнутри. Оказываясь в них, мы шатаемся туда-сюда, как люди, потерявшие равновесие. От смутных радостей нас бросает в смутную боль, и сознание утраты, которое постоянно оживляет нас, заманчивее отражает нам будущее и прошлое. Мы живём в ушедших временах либо в дальних утопиях, а настоящее между тем расплывается.
Едва заметив этот недостаток, мы постарались избавиться от него. Мы чувствовали тоску по участию, по действительности и проникли бы в лёд, огонь и эфир, чтобы избежать скуки. Как всегда, когда сомнение соединяется с преизбытком, мы обратились к силе — а не является ли она тем вечным маятником, который продвигает стрелки вперёд, будь то днём или ночью?»

Эрнст Юнгер «На мраморных утёсах»

«Шум — бич нашего существования, один из самых страшных. Это акустический мусор, особенно мучительная форма стресса <...> Он терроризирует наш разум и нашу душу <...> Он не даёт нам не только вслушиваться и думать, но также наблюдать и мечтать. Он разрушает культуру и приводит к гибели самых элементарных предпосылок любой высокой культуры — религии, искусства, философии. Ведь любая культура основана на преодолённом шуме <...> Всё великое вырастает в тишине».

Герд-Клаус Кальтенбруннер
в письме Магдалене Гмелинг