Кстати, на канале имеются два пакета с ирландскими пакетами☘️
↓↓↓

Lá fhéile Pádraig sona dhaoibh!
С Днём святого Патрика!
☘️
Из любви к Ирландии вообще и к ирландской литературе в частности я в прошлом году затеяла небольшой ирландский марафон, в котором правда немного увязла.

В этот раз я ничего к празднику не приготовила (впрочем, я вообще редко приурочиваю посты к датам), однако хочу оставить тут подборку моих ирландских постов — вдруг кто-то из вас их не видел, да и вообще «хорошее — повтори»(с)

Про одну из моих любимых книг — «Поющие Лазаря или На редкость бедные люди»

А вот великая цитата оттуда, которой, пожалуй, можно описать всю нашу жизнь

О крутизне средневековых ирландских поэтов

с примером их творчества

Про талантливую, но несчастную королеву Гормлайт

И её средневековый блюз

Про Йейтса, гениального и прекрасного

А вот одно из его шикарных стихотворений

Пакет с пакетами пост со ссылками на ворох постов про Фрэнка Маккорта и «Прах Анджелы»

Откуда в «Улиссе» фраза «арфа дивная голодом нас уморила» и что потерялось при переводе

Почему арфа уморила кого-то там голодом и откуда взялась эта арфа вообще

Про secret treasure ирландской литературы — Пата Инголдзби: раз, два, три

Стихи Пата — раз и два

Про то, что «особое чувство собственного ирландства» — это не только книга Пата Инголдзби

Когда Джойс «не для радости, а для совести»(с)

Éire go Brách!
☘️

Со времён того «ирландского поста» здесь появились

ещё одно стихотворение Пата Инголдзби,

видос с Шеймасом Хини

и его стихотворение,

а также фотка, где Хини занят вовсе не поэзией, в комментах к которой скрывается совершенно очаровательная (и кажется, очень ирландская) история о нём.

Всё это опубликовано не так давно, но вдруг вы пропустили)

Так-то на этом канале каждый понедельник — день поэзии, но раз сегодня он аж всемирный, вспомню свой давний пост, ибо «хорошее повтори»™, новые-то тексты всё равно пока не пишутся:

Уистен Хью Оден в стихотворении-эпитафии Йейтсу мрачно замечает: “poetry makes nothing happen”. А Тед Хьюз, прекраснейший, с этим спорит и говорит, э нет: “poetry makes things happen the way you want them to happen”.

Мне ближе мысль Хьюза, хоть сейчас, наверное, силой обладает вовсе не поэтическое слово. Однако мне кажется важным читать хорошую поэзию, потому что если она и не повлияет на нас, не изменит нашу жизнь, то всегда может стать чем-то вроде максофраевского бальзама Кахара, один глоток которого возвращает тебе силы, или пластыря, под которым быстро и аккуратно затягиваются ранки.

«Поэзия не изменяет мир» — переводит Бродский строки Одена. Ну, пусть. Однако определённо делает его лучше. Для меня так уж точно.

Мои предки

Моряки старинных фамилий,
влюблённые в далёкие горизонты,
пьющие вино в тёмных портах,
обнимая весёлых иностранок;
франты тридцатых годов,
подражающие д'Орсэ и Брюммелю,
внося в позу дэнди
всю наивность молодой расы;
важные, со звёздами, генералы,
бывшие милыми повесами когда-то,
сохраняющие весёлые рассказы за ромом,
всегда одни и те же;
милые актёры без большого таланта,
принёсшие школу чужой земли,
играющие в России «Магомета»
и умирающие с невинным вольтерьянством;
вы — барышни в бандо,
с чувством играющие вальсы Маркалью,
вышивающие бисером кошельки
для женихов в далёких походах,
говеющие в домовых церквах
и гадающие на картах;
экономные, умные помещицы,
хвастающиеся своими запасами,
умеющие простить и оборвать
и близко подойти к человеку,
насмешливые и набожные,
встающие раньше зари зимою;
и прелестно-глупые цветы театральных училищ,
преданные с детства искусству танцев,
нежно развратные,
чисто порочные,
разоряющие мужа на платья
и видающие своих детей полчаса в сутки;
и дальше, вдали — дворяне глухих уездов,
какие-нибудь строгие бояре,
бежавшие от революции французы,
не сумевшие взойти на гильотину, —
все вы, все вы —
вы молчали ваш долгий век,
и вот вы кричите сотнями голосов,
погибшие, но живые,
во мне: последнем, бедном,
но имеющем язык за вас,
и каждая капля крови
близка вам,
слышит вас,
любит вас;
и вот все вы:
милые, глупые, трогательные, близкие,
благословляетесь мною
за ваше молчаливое благословенье.

Михаил Кузмин

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Несущественное

Что кошки помнят о жизни?
Помнят, как войти внутрь с холода,
Какое место теплее, где миска с едой.
Помнят, где было больно, помнят врагов,
надоедливых птиц, тёплый пар от земли,
полезную пыль.
Помнят скрип кровати и звук
шагов своего хозяина,
какова на вкус рыба, как восхитительны сливки.
Кошки помнят всё самое существенное в жизни.
Остальные, бесполезные воспоминания они отпускают
и спят крепче, чем мы,
надрывающие свои сердца памятью об огромном ворохе
несущественного.

Брайан Паттен
{перевод с английского
Владимира Иванова}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Вчера я не вдруг, а в День детской книги, подумала, что ведь вернулась я к текстам о литературе и около, начав именно с детских книжечек, поскольку была в те далёкие годы мамой младеновца и младшешкольника. Писала я тогда про милейшие ироничные картонки Эрика Карла, про «Идём ловить медведя», про комиксы о Хильде, про какой-то иллюстрированный научпоп и про «Меня удочерила горилла», такое вот.

А уж параллельно с этим стала иногда постить и о взрослом чтении, забацала в том же 2018 книжный клуб «Прочитал и обсуждаю», который, несмотря на все перипетии и турбулентности, счастливо существует по сей день, а потом, пребывая в изумлении от иных букблогеров, завела «Видят фигу» и чуть погодя — эти вот самые Штаны.

Великая вещь — детская книга, чего уж.

#уцарямидасаослиныеуши

Пока вокруг составляют списки к нон-фику, я чот всё продолжаю думать о детской и подростковой литературе и даже, может быть, напишу, что там надумала (ну да, ну да, может, ещё и кракена, давно обещанного, выпущу).

Но пока тут зачем-то случилась очередная внезапная зима, и я так фраппирована всеми этими снегами, что хочу только батонить на диване, как АннаАндревна.

Впрочем, сто лет назад, когда Штаны ещё были коротки, я написала про
Библиотеку пионЭра 2.0, и хоть в литературе что-то всё время происходит, некоторые штуки из того поста всё ещё актуальны, пожалуй.

А ещё у меня есть вой на болотах в трёх частях о том, что меня бесит в подростковой литературе:

Раз

Два

Три

Все пункты из этого воя всё ещё в силе среди меня, как и категорическое неприятие весенних метелей.

Полюбил меня лес

Полюбил меня лес,
подарил мне цыганское слово.
Ветер петь научил,
а река помогала мне плакать.
Я из диких цветов
соткала себе дивное платье.
Птицы, травы, деревья
мне братья и сёстры родные.
На цыганских привалах
плещет дым в журавлиное небо,
просят Бога костры —
уберечь милый лес от пожара.
Жизнь что малый листок,
нынче ль, завтра меня похоронят,
а в чащобах лесных
будут жить мои кроткие песни,
повторят их ручьи,
и шумливые ветви,
и птицы.
На звериных тропинках
не умрёт, не умолкнет мой голос.

Папуша / Бронислава Вайс
{перевод с польского*
Марии Покровской}

*увы, это перевод с перевода; напишу пост, где расскажу, почему так

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Пока искала вчера стихотворение Папуши для публикации, подметила довольно типичный для теперешних времён момент. Когда — pardon my French — прогрессивные медиа (зарубежные, в основном, но и местные тоже) пишут о Папуше, они очень забавно пытаются усидеть на двух стульях (а порой мечутся между ними, как в страшной загадке про пики): ведь из Папуши надо сделать икону фемактивизма, подчеркнув, среди прочего, как угнетали её «отсталые патриархальные цыгане», но совсем резко о Папушином таборе высказываться нельзя — статьи «о культуре рома» тоже неплохо спонсируются. Ну и отдельная тема, как все боятся ненароком использовать слово «цыган» и его производные (а факапы случаются, если возьмёшь да процитируешь Юлиана Тувима, например). Ангелике Кужьняк, автору беллетризованной биографии Папуши, не раз и не два приходилось объяснять в интервью, что она в курсе про их драгоценную политкорректность, но вот незадача: Папуша сама, когда говорила по-польски, называла себя цыганкой. Ой, как неловко-то, да?

Неловко, по-моему, называть Папушу «ромской поэткой» и сосредоточивать статьи о ней на тяготах её жизни, а не на её поэзии. Это как не видеть леса за деревьями — того самого леса, о котором Папуша писала так трепетно и хорошо.
Осложняло ли её жизнь то, что она была таборной цыганкой? Да.
Осложняло ли её жизнь то, что она была несчастна в браке? Да.
Осложняло ли её жизнь то, что она жила в Польше во время Второй мировой? Да.
Осложнил ли её жизнь Ежи Фицовский закон об оседлости? Да.
Осложняло ли её жизнь то, что она была поэтом? Безусловно.

Но ведь именно поэтический дар и выделяет Папушу, именно потому о ней — а не о любой другой цыганке из её кумпании – продолжают писать в прогрессивных (и, по счастью, не очень) медиа.

Писала Папуша на цыганском, писала себе и писала, пока не узнал об этом поэт и энтузиаст Ежи Фицовский, который не только перевёл её стихи на польский, но и притащил их Тувиму, и всё заверте… Фицовский, конечно, ей знатно подсуропил, но благодаря ему, собственно, мы и знаем о Папуше и благодаря ему же сохранились многие её стихи, ведь во время срыва и болезни Папуша в отчаянии сожгла более трёхсот своих стихов (настоящий Поэт, ну). Вот одна из причин, почему многие переводы на разные языки сделаны уже с переводов Фицовского (и даже книжки-билингвы выходят, где в качестве оригинала идут тексты на польском). Вторая: не так уж много находится переводчиков с цыганского. В России сейчас делает подстрочники Илона Махотина, и некоторые переводы на русский — это их художественная обработка. Вот об эту обработку я вчера и споткнулась не раз.

Поэзию Папуши можно, наверное, отнести к наивному искусству, которое однако по силе воздействия порой не уступает академическому. Средств минимум, никаких тебе прихотливых красивостей и сложных слов. Цыганский язык сам по себе по-древнему строг и скуп, тем ценнее те выразительные средства, которые находят те, кто пишет на нём, как находила их Папуша — вынимала, видимо, откуда-то из сердца или, как говорила она сама, училась этому у леса. Эта простота из тех времён, когда мир ещё был юн, а слова — свежи.
Русский же язык, как известно, «велик и могуч», и переводчикам непременно хочется затащить всю эту могучесть в лёгкие, как стрекозиные крылья, стихи Папуши. И вот уже лирический герой не просто «понимает звёзды», а «постигает их суть», вот уже сыпятся на читателя «злато», «яхонты» и прочая «краса», всюду расцветают эпитеты, которых в оригинале совсем мало, а то и вовсе нет, а в переводе — и тебе, пожалуйста, «царственный», и «благоуханный», и целый ворох прилагательных попроще. В переводах появляется и образность, которой у Папуши нет (то же «журавлиное небо» в стихотворении выше), и иногда переводчик этой собственной метафорикой так увлекается, что пишет уже вообще что-то своё по мотивам, и Папушин крохотный верлибр оказывается несколько громоздок и, как называл это Евгений Замятин, «беспросветно анапестирован».

Впрочем, русские переводы Папуши в любом случае заслуживают прочтения, и не только 8 апреля, но и в любой другой день, как любая настоящая поэзия.

И раз уж сегодня 8 апреля, напомню, как я однажды, купив сборник цыганских сказок, провалилась в цыгановедческие споры пятнадцатилетней давности и провела своё маленькое расследование.

ЯндексКниги такие душные.

У вас, говорят, ноль дней чтения в апреле.

А мне эта подписка нужна прежде всего за тем, чтоб не потерять заинтересовавшие меня штуки да в книгу любопытный нос сунуть и решить, хочу я её читать или нет и покупать ли мне её в бумаге вообще.
В электронке читаю то, что показалось занятным, но не настолько, чтоб занимать место в шкафу, а что-то особенно заворожительное тащу домой в бумажном виде, канешн, не могу сопротивляться.

А Яндекс вот душнит.
Стыдись, говорит, Белое Перо, не читаешь ни хрена, а ещё очки надел!

#уцарямидасаослиныеуши

Я и вы

Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришёл из другой страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам,
Тёмным платьям и пиджакам —
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.

Я люблю — как араб в пустыне
Припадает к воде и пьёт,
А не рыцарем на картине,
Что на звёзды смотрит и ждёт.

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник, мытарь
И блудница крикнут: вставай!

Николай Гумилёв

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

У Николая Гумилёва, поэта и кшатрия, про которого многие сегодня напишут, есть немного несуразное юношеское стихотворение «Влюблённая в дьявола».

Оно выглядит так, будто его писал восторженный ролевик. И есть там совершенно восхитительные строки:

Я не знаю, ничего не знаю,
Я еще так молода,
Но я все же плачу, и рыдаю,
И мечтаю всегда.

У нас в семье мы тут же цитируем их, если затрудняемся с ответом.

А Николай Степанович прекрасен без вопросов.

У Себастьяна Барри я очень люблю «Бесконечные дни», а «Тысячу лун» считаю дурацкой насмешкой, плохим фанфиком на самого себя, поэтому за «Время старого бога» бралась с осторожностью. И ура, ура, книга оказалась для меня хороша, несмотря даже на то, что строится она вокруг довольно заезженной темы (что, впрочем, вовсе не отменяет всего ужаса и трагедии, с нею связанных).

«Ирландия. Католические священники. Насилие над детьми» — где мы только не видели эту скорбную последовательность. В романе Барри — это лишь камешек, что будто бы сдвигает событийную лавину, но скорее — песчинка, вокруг которой, как жемчужина в раковине, вырастает красивая и печальная история. Отправная точка, запрятанная глубоко в воспоминаниях главного героя.

Главный герой, Том Кеттл, ирландский полицейский на пенсии, к которому обращаются молодые коллеги за помощью в одном непростом деле (смотри «скорбную последовательность»). Такая завязка заставляет иных читателей думать, что перед ними «классический ирландский детектив», потом закономерно разочаровываться и ругаться в отзывах. Потому что это не детектив, конечно.

Это камерное повествование, в котором приходится приноравливаться к неспешности и некоторой вязкости размышлений и созерцаний героя, пожилого усталого человека, ненадёжного рассказчика. Это история о старении, о потерях, о любви — к женщине, к детям, к работе вот тоже, о боли и несправедливости, о зыбкости мира и его восприятия, и о счастье, счастье, счастье, которое — несмотря ни на что — всё таки было, наполняло жизнь героя и продолжает держать его на плаву до тех пор, пока он сам не готов будет пойти ко дну.

Логично было бы, вроде, смотреть на роман сквозь призму христианских и, более древних, ветхозаветных мотивов, но я среди этих декораций углядела другое. Тоже древнее — но кельтское. И, кажется, я и за отзыв-то взялась, только чтобы сказать об этом.

Раз пять Барри упоминает в тексте Кухулина. Ну да, Ирландия же. Однако. Над Кухулином, как и над многими героями мифов, довлел фатум, жизнь его должна была стать эффектной, но недолгой (так и вышло). Вот и счастье Тома Кеттла было огромным (впрочем, помня о ненадёжности рассказчика, нельзя исключать и аберрацию дальности), но кратким, и он, как Кухулин, выбирает умереть стоя.

Но есть ещё кое-что кельтское, что я никак не могла развидеть: «стрела сидов», любовь иномирной женщины, которая меняет героя и вселяет в его сердце вечную тоску по иномирью, стремление вернуться, чтобы вновь испытать счастье, непохожее на то, что может предложить наш, обыденный, мир.

Жена Кеттла, Джун, описана так, будто она и правда из волшебного народа. Рассказчик не устаёт упоминать её невероятную красоту, которая не меркнет с годами, её дивную смуглость, не исчезающую даже зимой, её потребность в красоте вокруг и постоянном звучании музыки. Даже её иномирность Кеттл постоянно подчёркивает, противопоставляя себя, обычного скучного парня, ей — модной, хипповой красавице, а один раз вовсе прямым текстом называет жену «колдуньей». Он всю жизнь недоумевает, что такая женщина вообще нашла в нём.

Она нашла в нём героя, конечно. Только в их мифе не было ни волшебного плаща Мананнана, способного разлучить их навек, ни напитка забвения, поэтому — для меня, по крайней мере, — Том Кеттл вопреки фатуму и нагромождению христианских смыслов просто возвращается к своей иномирной любви, чтобы теперь жить с ней долго и счастливо, потому что смерть их больше не разлучит. Ну какая смерть в Эмайн Аблах?

Прогулка по берегу канала

Заласканный листьями берег и зелье
Воды избавляют от тяжести, словно
Даруют свободу, как кроткую зелень
Природы, плывущей и дышащей ровно.
Вот ветер затёрся невидимым третьим
В объятья влюблённых, и птица на сучьях
Свивает гнездо из щепы междометий,
Чтоб Слово рождалось и билось в падучей.
И новой охвачен судьбой — по уставу
Волшебной травы, исполинского вяза, —
Я страстно молюсь о кореньях и травах
Растущему возле меня богомазу.
Душе не откажешь в зелёной обнове
И в небе — его голубином покрове.

Патрик Каванах
{перевод с английского
Григория Стариковского}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Традиционно я вешаю 23 апреля этот фильм Барри Пёрвза — он вроде открытки к дню Шекспира.

Сейчас, правда, у знатоков принято говорить, что подлинный-то день Шекспира будет двадцать шестого, Уильяма крестили двадцать шестого, а про день рожденья мы ничего не знаем и пр. Но Фолджеровская библиотека вообще начала отмечать в прошлую субботу и неделю будет, так отчего бы не нынче, как привыкли.

С днём.