Психика есть, возможно, самый труднодоступный объект познания, поскольку она же сама вынуждена служить и инструментом исследования объекта. Этот вечный статус terra incognita и пугает, и завораживает. Аналитики за сто с лишним лет так и не пришли к согласию по поводу факторов терапевтического воздействия на личность. Что излечивает пациента: глубокая проработка прошлого, интерпретации, модифицирующие Супер-Эго, по Стрэйчи, новое начало и возобновленное развитие по Балинту, или что-то иное? Почему результатов добиваются представители групп, стоящих на столь разных концептуальных опорах? Логично предположить, что действенность психоанализа состоит не только в этих факторах, но и в чем-то, лежащем за рамками нынешних теоретических представлений. Ужесточая эти рамки, мы ограничиваем возможность познания и целительного влияния. Мне нередко приходилось слышать фразу «Это хороший психотерапевтический шаг, но он неаналитичен». Такие замечания справедливы, если мы стремимся к аналитической идентичности, рассматривая свое поле деятельности лишь изнутри. Может ли подлинная идентичность базироваться на изоляции от смежных наук, течений, взглядов, на запрете сомневаться? С моей точки зрения, это будет идентичность шизофреника, замкнувшегося в своей субъективности. Свобода спорить о сценариях разрешения эдипова конфликта без права усомниться в самом существовании этого конфликта — свобода птицы в пределах клетки. Обретение идентичности в отрыве от окружающей действительности очень легко, но невозможно. Мы не владеем истиной в последней инстанции ни по какому теоретическому либо практическому вопросу: у нас есть только набор объясняющих конструкций и созданных обучением и опытом представлений о том, «как должно быть». Никакая теория не может являться истиной. Уже поэтому наивно предполагать, что кто-то вправе претендовать на знание психики. И здесь вновь приходится вспомнить о субъективности аналитического познания, и о том, что психоанализ не открывает реальность, а создает ее. Вот как описывает психоаналитический процесс Урбан Вестин: «...клиническая ситуация, которую мы организуем, приводит к запутыванию той реальности, которую мы пытаемся наблюдать и понимать. В том взаимодействии, в которое приглашает нас аналитическая ситуация, психические реальности аналитика и пациента неизбежно проникают друг в друга. Вследствие неуверенности в том, кому принадлежит тот или этот вклад, какой клинический факт реален, а какой иллюзорен, развивается фундаментальная и в то же время плодотворная неопределенность (курсив мой. — Д. Р.). Что требуется от аналитика, чтобы выдержать эту ситуацию непоследовательности? Цитируя рекламу на радио: "Включайся — настраивайся — оставайся с нами"... Наша задача состоит в том, чтобы защищать неопределенность психоаналитической ситуации, доверять тому, что мы понимаем и знаем, но также уважать то, что мы не понимаем и не знаем, когда пациенты открывают нам свою психическую реальность... Без непонимания нет места для развития внутреннего мира пациента. Сохранение неопределенности придает аналитическому процессу качество "игры". Поддерживать эту неуверенность и неопределенность сложно, болезненно... но необходимо, чтобы психика могла развиваться в психоаналитическом процессе» (Вестин, 2009. С. 32-33). Добавлю, что и существующая реальность не всегда укладыва-ется в теорию. Знание теории позволяет психотерапевту поставить пациенту некий диагноз, но и при абсолютно одинаковом диагнозе не существует двух одинаковых пациентов. По сути, только начав клиническую практику, я смог в полной мере убедиться, насколько все люди различны. И теоретические построения должны всякий раз возникать заново, а не быть чем-то вроде прокрустова ложа для разных людей, не быть заранее обусловленными. Возможно, нечто в этом духе имел в виду Юнг, когда советовал своим ученикам: прочтите всё, что можете, о сновидениях, но забудьте всё, когда станете интерпретировать сон пациента.
Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).
Психика есть, возможно, самый труднодоступный объект познания, поскольку она же сама вынуждена служить и инструментом исследования объекта. Этот вечный статус terra incognita и пугает, и завораживает. Аналитики за сто с лишним лет так и не пришли к согласию по поводу факторов терапевтического воздействия на личность. Что излечивает пациента: глубокая проработка прошлого, интерпретации, модифицирующие Супер-Эго, по Стрэйчи, новое начало и возобновленное развитие по Балинту, или что-то иное? Почему результатов добиваются представители групп, стоящих на столь разных концептуальных опорах? Логично предположить, что действенность психоанализа состоит не только в этих факторах, но и в чем-то, лежащем за рамками нынешних теоретических представлений. Ужесточая эти рамки, мы ограничиваем возможность познания и целительного влияния. Мне нередко приходилось слышать фразу «Это хороший психотерапевтический шаг, но он неаналитичен». Такие замечания справедливы, если мы стремимся к аналитической идентичности, рассматривая свое поле деятельности лишь изнутри. Может ли подлинная идентичность базироваться на изоляции от смежных наук, течений, взглядов, на запрете сомневаться? С моей точки зрения, это будет идентичность шизофреника, замкнувшегося в своей субъективности. Свобода спорить о сценариях разрешения эдипова конфликта без права усомниться в самом существовании этого конфликта — свобода птицы в пределах клетки. Обретение идентичности в отрыве от окружающей действительности очень легко, но невозможно. Мы не владеем истиной в последней инстанции ни по какому теоретическому либо практическому вопросу: у нас есть только набор объясняющих конструкций и созданных обучением и опытом представлений о том, «как должно быть». Никакая теория не может являться истиной. Уже поэтому наивно предполагать, что кто-то вправе претендовать на знание психики. И здесь вновь приходится вспомнить о субъективности аналитического познания, и о том, что психоанализ не открывает реальность, а создает ее. Вот как описывает психоаналитический процесс Урбан Вестин: «...клиническая ситуация, которую мы организуем, приводит к запутыванию той реальности, которую мы пытаемся наблюдать и понимать. В том взаимодействии, в которое приглашает нас аналитическая ситуация, психические реальности аналитика и пациента неизбежно проникают друг в друга. Вследствие неуверенности в том, кому принадлежит тот или этот вклад, какой клинический факт реален, а какой иллюзорен, развивается фундаментальная и в то же время плодотворная неопределенность (курсив мой. — Д. Р.). Что требуется от аналитика, чтобы выдержать эту ситуацию непоследовательности? Цитируя рекламу на радио: "Включайся — настраивайся — оставайся с нами"... Наша задача состоит в том, чтобы защищать неопределенность психоаналитической ситуации, доверять тому, что мы понимаем и знаем, но также уважать то, что мы не понимаем и не знаем, когда пациенты открывают нам свою психическую реальность... Без непонимания нет места для развития внутреннего мира пациента. Сохранение неопределенности придает аналитическому процессу качество "игры". Поддерживать эту неуверенность и неопределенность сложно, болезненно... но необходимо, чтобы психика могла развиваться в психоаналитическом процессе» (Вестин, 2009. С. 32-33). Добавлю, что и существующая реальность не всегда укладыва-ется в теорию. Знание теории позволяет психотерапевту поставить пациенту некий диагноз, но и при абсолютно одинаковом диагнозе не существует двух одинаковых пациентов. По сути, только начав клиническую практику, я смог в полной мере убедиться, насколько все люди различны. И теоретические построения должны всякий раз возникать заново, а не быть чем-то вроде прокрустова ложа для разных людей, не быть заранее обусловленными. Возможно, нечто в этом духе имел в виду Юнг, когда советовал своим ученикам: прочтите всё, что можете, о сновидениях, но забудьте всё, когда станете интерпретировать сон пациента.
Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).
Anastasia Vlasova/Getty Images Right now the digital security needs of Russians and Ukrainians are very different, and they lead to very different caveats about how to mitigate the risks associated with using Telegram. For Ukrainians in Ukraine, whose physical safety is at risk because they are in a war zone, digital security is probably not their highest priority. They may value access to news and communication with their loved ones over making sure that all of their communications are encrypted in such a manner that they are indecipherable to Telegram, its employees, or governments with court orders. Since January 2022, the SC has received a total of 47 complaints and enquiries on illegal investment schemes promoted through Telegram. These fraudulent schemes offer non-existent investment opportunities, promising very attractive and risk-free returns within a short span of time. They commonly offer unrealistic returns of as high as 1,000% within 24 hours or even within a few hours. "There are a lot of things that Telegram could have been doing this whole time. And they know exactly what they are and they've chosen not to do them. That's why I don't trust them," she said. Official government accounts have also spread fake fact checks. An official Twitter account for the Russia diplomatic mission in Geneva shared a fake debunking video claiming without evidence that "Western and Ukrainian media are creating thousands of fake news on Russia every day." The video, which has amassed almost 30,000 views, offered a "how-to" spot misinformation.
from us
