Много хорошего хочется сказать про роман Ильи Мамаева-Найлза «Год порно». Но сначала поясним за название. «Год порно», потому что главный герой, молодой житель Йошкар-Олы Марк, подрабатывает переводом порнофильмов. Критики торопились констатировать, что название – чистый «кликбейт», замануха, потому что порно в романе нет. Я немного уточню – в тексте действительно нет подробных описаний секса по ту сторону экрана. Зато есть довольно неплохие описания секса из жизни Марка. Поэтому нельзя сказать, что книжка – совсем целомудренная, а название – наживка для лохов.

Это сюжетно-бессюжетная поэма. Литературный плейлист размером с мини-роман, собранный из многих историй.

В начале повествования Марк живёт вне дома и ночует в машине, потому что поссорился с отцом. Причём дом у него довольно неплохой, отец – состоятельный и известный в Йошкар-Оле человек. Но жизнь у Марка — скорее улично-неприкаянная, чем какая-то мажорская. Это даже плюс, на мой взгляд, потому что в очередной раз доказывает, что парень из богатой семьи может быть не менее интересен, чем «дети подземелья».

Работает Марк бариста в кофейне. Подрабатывает переводами. Сюжет состоит из множества встреч, разговоров за жизнь и каких-то совместных прогулок, посиделок, поездок с самыми разными людьми, встречающимися на жизненном пути героя – бомжеватый художник, одержимый амбициями айти-изобретателя мизантроп, молодой литератор, друзья настоящие и не очень. И, конечно, девушки. Несмотря на множественное число, циничным бабником Марка назвать отнюдь нельзя.

Почему я сказал «сюжетно-бессюжетная» – потому что в романе действительно нет единого сюжета. А если он и есть, то несколько расплывается, основная линия выпадает из фокуса. Но есть много довольно ярких микросюжетов.

Марк имеет марийское происхождение и рефлексирует по этому поводу. Он представляет коренное население республики. Но перед нами не Дагестан, русских в Марий Эл – внушительная доля. По сути, они правят балом. Названия улиц продублированы на марийском, но марийцы испытывают давление бытового шовинизма, начиная со школьных лет. Шовинизм болезненно воспринимается в любых дозах, особенно в юном возрасте. Очень колоритная сцена – работая волонтёром в больнице (да, нашего переводчика порно заносит и туда), Марк везёт на каталке умирающую бабку в лифт, и она кричит: «Уберите от меня этого марийца»!

Некоторые марийцы хотят забыть и не думать о том, что они марийцы.

Вообще про отношения русских с финно-угорскими народами, в том числе в национальных республиках, нам почему-то мало известно. Наверное, потому что, к счастью, мы не помним на своём веку связанных с ними ярких исторических конфликтов, как, например, на Кавказе. Но это не значит, что там нет чего-то, скрытого от масс-медиа и посторонних глаз.

Я далёк от того, чтобы воспринимать художественный текст как документальное свидетельство. Но интерес к марийскому народу и марийской культуре роман во мне пробудил. Наверное, это победа Мамаева-Найлза в случае со мной как с читателем.

Говорят, что герой «Года порно» – носитель «новой нетоксичной маскулинности». Не знаю, насколько точное это определение. Но могу сказать, что героя я воспринимаю почти как пример адекватного отношения к реальности, лиричного и вдумчивого, при нахождении в мужском теле. И наблюдать за таким положительным персонажем – удивительное дело – нескучно!

А то, что герой переводил порно – да и нормально! Такая же работа, как и все остальные. Рэпер Хаски чем-то подобным занимался в начале пути. Мне, между прочим, тоже бы не помешало, особенно когда я в девятнадцать лет отчислился из универа, нигде не учился и не работал. Но я жил на деньги родителей, лежал на диване, изредка гулял и писал повесть (кстати, про порно).

Напоследок скажу, что в романе отличный язык. Кто-то говорил, что язык – скудный. На самом деле – нисколько! То и дело всплывает отличная образность.

Недавно был на книжном клубе, где обсуждался текст Егора Радова «Царь добр». Это небольшой рассказ, в который втиснута целая антиутопия. Изгнанная с Земли нация (спойлер: это русские) вынуждена выживать на Марсе в условиях ограниченных запасов кислорода и диктатуры некоего Царя.

Возможно, не все знают Радова. Это автор постмодернистской и психоделической прозы, который в девяностые годы был довольно модным в интеллектуальных кругах. Сын поэтессы Риммы Казаковой. Умер в 2009 году на Гоа. В принципе, его имя можно было даже встретить в одном ряду с Сорокиным и Пелевиным. Но если Сорокину удалось пробиться в мейнстрим, то Радов остался абсолютно андерграундным и абсолютно элитарным. Можно понять почему – какой бы постмодернистской и экспериментальной ни была проза Сорокина, он умеет быть увлекательным (некоторым сценам в «Дне опричника» позавидует голливудский сценарист). Радов же как будто специально писал так, чтобы вызывать максимальное неприятие у любителей лёгкого чтения.

Егор Радов в 80-х учился в Литинституте. Я учился там же в 2010-х. С именем Радова плотно связан мой первый курс. В то время многие студенты Лита священной ненавистью ненавидели новый реализм, особенно Прилепина. Литературой они считали только экспериментальную, орнаментальную, эстетскую, интеллектуальную прозу. Или подчёркнуто скандальную. Я воспринимал их установки слишком близко к сердцу. Сам писал реализм. Но под их влиянием даже хотел перестать писать реализм и стать таким же прогрессивным. Это был, наверное, единственный в моей жизни творческий кризис – к счастью, совсем недолгий. Радов был как раз одним из тех, кого поднимали на щит.

«Достоевский сдох! Чехов сдох! Читать надо Илью Масодова и Егора Радова!» – говорил однокурсник на творческом семинаре.

Позже этот парень настолько изменил своё мнение о Достоевском, что во ВКонтакте вместо своего имени поставил «Фёдор Достоевский» (до этого он называл себя «Альбер Камю»). Нисколько не иронизирую, поскольку я сам проделал похожий путь.

Радова я читал, пытался понять и ощутить. Очень смущало, что его проза либо чудовищно усложнена, либо чудовищно упрощена. Ничего, пожалуй, не вызвало читательского восторга. Понравился и запомнился образ «лошадиные усы» в рассказе «Искусство – это кайф», но в остальном каким-то крутым стилистом он мне не показался.

Все эти годы я редко про него вспоминал. И тем не менее когда узнал, что будет книжный клуб с обсуждением его рассказа, бросился туда со всех ног.

Вернёмся к рассказу «Царь добр». Русский народ оказывается в колонии на Марсе. Численность населения максимально сокращена – остались только те, кто смог приспособиться к нечеловеческим условиям. Люди, у которых заканчиваются силы и воля к жизни, уходят умирать в марсианскую пустыню. Управляет колонией всемогущий Царь, в социальных низах про него мало кто знает что-то конкретное, все только говорят, что он Добр. Почему русских сослали на Марс? Это стало результатом геополитических игр. То есть здесь обыгрывается одновременно несколько идей – с одной стороны, это идеи особого русского пути и всемогущего доброго царя, с другой стороны – известный миф о планах Запада по сокращению популяции русских, что приписывали то Маргарет Тэтчер, то Мировой Закулисе, то ещё кому-то.

Обращаю внимание, это рассказ 2003 (!) года.

Фабула довольно простая и типичная для подобных историй. Главный герой решает наконец-то покинуть свой барак и отправиться в «элитную» часть колонии, где живёт Царь, чтобы выяснить некую Правду, которую, как уверен герой, властная верхушка скрывает.

Антиутопия обычно представляется романным жанром, рассказ кажется непривычным способом воплощения такого сюжета. Наверное, в этом особенность ироничного, совсем не-мейнстримного постмодерниста Радова – не писать на серьёзных щщах целую «Дюну», а уместить свой замысел в маленький рассказик – и забыть. Действительно, столь глобальную задумку Радов упростил почти до комикса. И ему это удалось.

Роман Ирины Одоевцевой «Ангел смерти» (1927 г.) – яркий памятник ранней эмигрантской литературы. Его можно было бы назвать дамским романом, если бы не воплощение в нём лучших стилистических практик Серебряного века, а также декадентского пафоса, тоже свойственного Серебряному веку.

Да даже если бы он был чисто дамским романом, что, собственно говоря, плохого? На протяжении всей книги я почти не вылезал из женских спален, наблюдал, как героини-женщины переодеваются, обсуждают туфли и иные шмотки, надевают и стягивают чулки, душатся. Офигенно же!

Кто-то знает Ирину Одоевцеву прежде всего как жену поэта Георгия Иванова. Но она и сама была крупной поэтессой, признанной при жизни. А помимо этого, ещё и прозаиком.

Образ ангела смерти отсылает к стихотворению Лермонтова – автора, который по понятным причинам был близок литераторам Серебряного века с их декадентским настроем.

Кстати, это только первая часть большой трилогии Одоевцевой «Ангел смерти» – «Изольда» – «Зеркало».

Сюжет «Ангела смерти» строится на истории семьи русских эмигрантов во Франции — мать и две дочери. Отца расстреляли большевики. Центральный персонаж романа – младшая дочь Люка (полное имя – Людмила). Вместе со старшей сестрой Верой они влюблены в одного мужчину – таинственного и порочного Арсения Николаевича. Это с самого начала заметно усложняет их отношения, которые и без того непростые. Вот только если Вера – взрослая, то Люка – подросток, школьница. Казалось бы, вообще не соперница, ничего серьёзного. Вера тоже поначалу ничего не может подозревать. Для неё Люка – лишь ребёнок, который мешает её свиданиям с мужчиной только тем, что всё время путается под ногами. Но нельзя недооценивать чувства подростков на стадии полового созревания (один из главных мотивов книги, между прочим). Да и Арсений Николаевич, вполне возможно, окажется далёк от соблюдения моральных устоев.

Мой второй роман находится на той стадии, когда мне не нужно уже заниматься, собственно, написанием текста. Но я считаю, что полноценная творческая работа в жизни автора должна присутствовать постоянно. Поэтому я уже начал писать свой третий роман. Творчество – это наркотик, попробуй слезь! Да и не нужно с него слезать.

Третий роман будет фантастическим. В последний раз к жанру фантастики я обращался очень давно – тринадцать лет назад, когда написал рассказ «Склеп». Он был опубликован только на Прозе.ру, но на Прозе.ру получил рекордное количество положительных отзывов от читателей. В принципе, это был повод задуматься: «А не фантаст ли я»?

Предстоит очень много «ресёрча». То есть поиска фактической информации, необходимой для воплощения задумки. У меня уже целый список одной только художественной литературы, с которой нужно ознакомиться. А ведь надо будет ещё штудировать научные исследования – если не трактаты, то хотя бы научно-популярные лонгриды.

Надо сделать оговорку, что это будет не научная фантастика. Не-научная через дефис. То есть даже антинаучная. Мой старый добрый «Склеп» тоже такой. Научную фантастику у меня нет желания даже пытаться осилить, потому что я не технарь. Но то, что существует в выбранной мной сфере достоверного и научного, тоже надо по возможности узнать.

Есть люди, которых раздражает «слёзовыжималка» в искусстве. Когда я учился в Литинституте, на нашем творческом семинаре это называли «спекуляцией». Умирающие на страницах папы и мамы, изображение страдающих от жестокого обращения животных – всё это считалось плохим приёмом.

По-настоящему аргументированного объяснения, почему так делать нельзя, я не услышал ни разу. «Между строк» в речах обличителей можно было разглядеть такую позицию: это ложный, нечестный приём, психическая атака на читателя вместо подлинной художественности. Литературное мастерство оказывается на заднем плане, произведение становится ярким и запоминающимся другим, спекулятивным путём.

Я с этим сейчас в корне не согласен.

Фильм «Вор» Павла Чухрая держится на этой самой «спекуляции». На эффекте слёзовыжималки. Но это великий фильм.

Кульминационная сцена фильма «Зелёная миля» – это просто апогей слёзовыжималки. Но это классика кинематографа.

Можно вспомнить замусоленную школьниками «Телеграмму» Паустовского. Тоже слёзовыжималка. Да, возможно, это не «Война и мир» и не роман Тургенева. Но всё-таки это сильный рассказ, написанный всё-таки классиком. И даже слёзовыжималка выглядит вполне умело использованным художественным приёмом.

Вспомнил тут совершенно неожиданно писателя Юрия Казакова. Мне презентовали его в своё время как второго Чехова. Помню, как был поражён, когда большинство его рассказов мне не зашли, более того, вызвали отторжение какой-то ванильностью и слащавостью. Поклонники Казакова, не спешите проматывать пост или ставить мне краснорожий смайлик, – я ещё скажу об этом авторе добрые слова.

Но пока продолжу ныть. Такое было впечатление, что я читаю не классика русско-советской литературы, а детского писателя или автора охотничьих рассказов из школьной программы, который выпил водки и впал в хмельную сентиментальность, не вызывающую понимания у трезвого человека.

Тем это было поразительнее, что Василий Аксёнов в передаче «Школа злословия» говорил: «Лучший писатель – это Юрий Казаков». Большинство из того, что я читал у Казакова, максимально далеко от Аксёнова. Просто как пингвин и белый медведь, который обязательно съест пингвина, если телепортируется из Арктики в Антарктиду. Я имею в виду, что проза Аксёнова уест Казакова.

С другой стороны, ведь если Аксёнов и Казаков настолько разные, но Аксёнов называет Казакова лучшим, значит, в прозе Казакова всё-таки есть какой-то потайной реактор. Если писатель хвалит кого-то очень не похожего на себя, это весит гораздо больше, чем когда он восхваляет эстетического единомышленника.

Я думал, может, я читаю какие-то периферийные рассказы. Но нет, я прочёл именно хрестоматийные вещи.

И всё-таки тогда же, восемь лет назад, я нашёл у Казакова этот самый реактор. Рассказ «На полустанке». Рассказ маленький, просто микроскопический. И в него втиснута огромная трагедия. Почти как Чехов втиснул свои трагедии в микроскопические текстики «Ванька» и «Спать хочется». Никаких сентиментальных длиннот – просто диалог на полустанке в провинции. Парень, уезжающий в большой город, чтобы начать карьеру профессионального спортсмена, прощается со своей деревенской подругой. Она понимает, что он, скорее всего, никогда не вернётся, хотя он уверенно и зло говорит, что вернётся. Ну и развязка… не буду говорить, какая.

После этого рассказа я готов считать, что не понравившиеся мне тексты Казакова я просто не видел и не читал. Никакого это не имеет значения.

Прохожу отличный курс от Band по писательскому маркетингу, ведёт Дарья Буданцева. Частью одной из домашек было составить небольшую самопрезентацию. Не любил я их прежде. Предпочитал только сухо перечислять медальки на своей брежневской груди (какие форумы посещал, в какой шорт-лист вошёл, какую стипендию получил), а ещё упоминать о возрасте и образовании.

Сейчас тоже очень не хотел писать что-то, уходящее за пределы анкетных данных. Но вдруг довольно спонтанно написал:

«Всем привет! Меня зовут Александр Лобанов, я автор рассказов и двух романов. Пишу о современности, о том, что меня волнует. Не ищите в моих историях положительных героев (они там могут отсутствовать, но могут и присутствовать). Не скучайте во время философских монологов / диалогов и описаний природы – драйв, трэш и мясо ещё будут впереди. Возможно, я заставлю вас поставить под сомнение многие нравственные устои, а возможно, наоборот, докажу вам их незыблемость. Если вы любите любовные драмы – не спешите отворачиваться, они у меня тоже есть. В каком-то смысле оба моих романа – это и есть любовные драмы, просто замаскированные.

И да, мои истории – не для ханжей и слабонервных. 18+»

⬆️ Попал в подборку в очень крутом канале. Нечасто можно встретить книжный блог, в котором внимание уделяется в том числе нежанровой прозе.

Фантастика + производственная проза

После вчерашних раздумий могу сказать, что замысел моего третьего романа в голове сложился. До этого были сомнения насчёт некоторых сюжетообразующих элементов. В частности, был вопрос – а стоит ли включать сюжетную линию, которая превращает роман в жанровый гибрид из фантастики и производственной прозы? Не разрушит ли производственная часть фантастический вайб и, соответственно, возвышенно-мистическую атмосферу? Решил, что оставлю так.

Жанр производственной прозы у многих ассоциируется, во-первых, с Артуром Хейли, во-вторых, с вагонами советской соцреалистической литературы. Ну, это когда благородный красный директор бьётся за процветание завода, одновременно сражаясь с замом-карьеристом и его любовницей-машинисткой, чьи происки могут погубить всё дело. Почитайте «Библиотекаря» Елизарова – там приведены примеры таких сюжетов в кратком изложении.

Что такое вообще производственная проза? Это когда в центре внимания – профессиональная жизнь персонажей. Когда связанные с работой драмы и перипетии становятся важной или основной частью сюжета. В незабвенном «Духless'e» Минаева тоже есть целые главы и эпизоды, посвящённые многословным совещаниям и попыткам уличить руководителя филиала в воровстве. Помню, когда я это читал в восемнадцать лет, то совещания пролистывал, как батальные сцены в «Войне и мире». Но кому-то, наверное, нравилось.

В моём первом романе «Юнайтед» тоже есть сюжетная линия про события из жизни одного вымышленного рекламного агентства. Из-за этого «Юнайтед» называли экономическим триллером и, собственно, производственной прозой. Я с этим не согласен. Если же про третий роман скажут, что автор – бездуховный офисный планктон, решивший написать про свои беловоротничковые будни, тут я почти согласно наклоню голову. Но офисный планктон захотел стать ещё и фантастом!

Роман Александра Терехова «Немцы» в 2012 году получил премию «Национальный бестселлер». Эта книга – не из тех лауреатов, что нашумит только в премиальный год, а потом забудется. Она стала литературным событием, не теряющим актуальность долгое время. Сериал по её мотивам для платформы KION сняли совсем недавно.

Это увесистая и извилистая чиновничья драма, внутри которой сплелись драма профессиональная и драма личная. Место действия – лужковская Москва нулевых годов. Главный герой – чиновник в окружной префектуре.

Книга появилась на моей полке не так просто – было сопротивление с её стороны. В 2015 году мы встретились с другом, чтобы слегка отпраздновать моё 24-летие. Давай, говорю, зайдём в книжный, и ты мне просто подаришь книгу, в которую я ткну пальцем. Зашли. Я указал на Терехова. Друг книгу купил, а я потом оставил её на подоконнике в пиццерии напротив МХТ, в которую мы зашли всё с той же целью (слегка отпраздновать ДР). Вспомнил, только когда уже спускались в метро. Официанты в пиццерии встречали нас, прибежавших обратно, с улыбками и сохранённой книгой. Она была мне очень нужна! Я тогда первый год работал над своим первым романом, где один из главных героев – тоже чиновник, и тоже московский. Маркетологи бы сказали, что я был «в поиске референсов». На самом деле я был в поиске знаний, ориентиров, деталей.

Эбергард, главный герой «Немцев», занимает не самую скучную должность в очень скучном заведении – руководит пресс-центром в окружной префектуре. В романе два пласта. Один – связанный с работой и состоящий, в основном, из интриг и коррупционных сделок. Другой – связанный с личной жизнью героя. Он развёлся с первой женой, от которой у него маленькая дочь, и недавно женился на второй (молодой). Она беременна. Скоро они должны въехать в очень крутую квартиру, чтобы зажить счастливой жизнью богатых москвичей. Но вот сбудутся ли эти мечты – ещё вопрос, так как под вопросом карьера героя.

Почему «Немцы» и почему герой – Эбергард? Он там не один такой. Его ближайшие друзья-чиновники – Фриц, Хериберт и Хассо. Первую жену зовут Сигилд. Вторую – Улрике. Маленькую дочку – Эрна.

У меня есть предположение, что они на самом деле не этнические немцы, что эти имена – просто литературная условность и авторский намёк. На что именно, я, кстати, не знаю до сих пор. Возможно, это значит, что герои – чужаки, чужеземцы, бюрократы, далёкие от российского народа, но имеющие власть. Известно, что в сознании простолюдинов 19 века «немцами» обозначались любые чужаки на русской земле. Но разве коррупция и беспредел – это какое-то западногерманское явление? Возможно, это намёк на немецкое происхождение российской власти в новой истории (вспомним династию Романовых). Можно, если очень притянуть за уши, усмотреть намёк на варяг и Рюрика, которые пришли строить русским государство и наводить порядок (варяги – это северные германцы). Кстати, с похожими целями в императорскую Россию приглашали, собственно, немцев.

Вернёмся к сюжету. Власти Москвы назначают нового префекта. Это довольно своеобразный тип, по слухам бывший силовик, любящий унижать подчинённых, запросто способный, например, облить секретаршу кофе. На этом нервном и тревожном фоне Эбергард сражается за дочь от первого брака. Чтобы сохранить должность, статус и деньги, ему нужно подружиться с новым префектом. Вот только новый префект Эбергарда возненавидел с первого взгляда.

Язык, которым написан роман, показывает, что автор – всё-таки писатель в первую очередь, а не публицист или политический сатирик. Густой, сложный язык. Видна любовь Терехова в сложному синтаксису, точкам с запятым, что порождает особый продлённый ритм. Помню, как я был захвачен стилем «Немцев» уже в первом абзаце. Причём описывается-то там буржуазная бытовуха! Эбергард посреди рабочей недели прохлаждается с молодой женой в аквапарке. Упоминается, что ровно в это же время на работу впервые приехал злополучный новый префект. Но подана эта бытовуха так, что видна поэзия. Я понял тогда, что хочу и буду это читать.

Принципиально не признаю дедлайнов в написании прозы. Мне их и на работе хватает. В писательстве же, на мой взгляд, такие ограничения только вредят.

При всём при этом я не позволяю себе поддаться синдрому отложенной жизни. Slow life – не для меня. Чем больше ежедневной работы, тем лучше. Но ограничитель в виде дедлайна – это внешний фактор, никак не связанный с реальным творческим процессом и его потребностями.

Знаю, что многие работают по дедлайнам. Распространённая практика – заключать заранее контракт с издательством с каким-то дедлайном. Ну и что в итоге? В последние годы я встречал изданные романы, где в конце прямо видно, что автор выгорел, не додумал, не посидел лишний раз над текстом, но торопился закончить любыми способами, стимулируемый каким-то внешним фактором. Итог – сюжетные хвосты, которые автор либо очень криво связал в узел, либо вообще обрубил, как топором. Или сдувшаяся концепция. 90-процентная доделанность продукта называется «халтура».

То же самое можно сказать и о некоторых отечественных сериалах, сценаристов которых продюсеры, как известно, держат за яйца рукавицей из драконьей кожи. Конечно, это массовая культура. Возможно, ей простительно. Плохо, когда элитарная культура начинает использовать модное словечко «дедлайн». Ради коммерциализации и повышения производственных показателей.

Главный герой в моём третьем романе будет… положительный. Или почти положительный. Это то, чего нельзя сказать ни про первый, ни про второй мои романы. Мне действительно интересны герои с «серой моралью», как это принято называть, и даже откровенные негодяи. Долгое время я оставался верен этой своей наклонности.

А тут вдруг я решил сделать героя с моралью «белой». В том смысле, что у него характерные для персонажа с белой моралью внутреннее устройство, логика поступков, реакции. При виде беспредела, подлости, аферы он испытывает шок и отторжение. Возможное косвенное соучастие в преступлениях, унёсшее жизни, вызывает сильное чувство вины. Порядочность – одна из естественных привычек, в том числе на мелком, бытовом уровне.

Думаете, я прогнулся под модных коучей по литературному мастерству?

Я их не зря упоминаю. Полагаю, многие, кто интересуются темой, знакомы с коучами по литмастерству, которые твердят, что герой должен вызывать сочувствие и даже симпатию. Понятно, что сочувствие может вызывать и отрицательный персонаж, но коучи явно имеют в виду что-то большее.

Я думаю, это правило больше подходит для коммерческого сторителлинга и беллетристики, чем для прозы. Тем не менее я всё равно замечал, что людям хочется положительного героя – или хотя бы скорее положительного, чем отрицательного, – которому можно было бы сопереживать.

И всё же я надеюсь, что существует и другой тип читателя. Тот, который читает и восхищённо восклицает: «Вот это скотина!! Интересно, чё он ещё натворит!!» Я сам к таким отношусь.

Почему же в третьем романе я не постыжусь сделать центрального персонажа положительным? Потому что говна хватает в его прошлом.

«Эксмо» анонсировало новую книгу Пелевина, которая выйдет до конца года. Название пока не раскрывается. Зато Пелевин сам (!) собрал к ней музыкальный плейлист, который уже выложен на Яндекс.Музыке.

Смотрю, плейлисты к книгам набирают популярность. Уже вышли в самый что ни на есть мейнстрим. Я этому рад, я бы даже хотел прям внутрь такие плейлисты интегрировать (в аудиокниги, например).

Интересно, как к этому могут отнестись правообладатели? И как они уже сейчас относятся к тому, что их треки используются в продвижении книг?

Представляете, только из романа Алексея Иванова «Комьюнити» (2012 г.) я в своё время узнал слово «скроллить». Это при том, что с айфоном я был знаком уже давно. Вот что значит литературоцентричность! 😂

Сюжет «Комьюнити» крутится вокруг IT-компании и её инновационной разработки. Но роман этот – мистический триллер. Причём фантастическая часть сюжета связана не с технологической фантастикой, а именно с мистикой и хоррором.

Да, Алексея Иванова, который успел перепробовать множество жанров, однажды занесло и в такую область. Его знаменитый «Пищеблок» построен на более очевидном, даже как будто витающем в воздухе решении «пионеры, детский лагерь + вампирский ужастик». Согласитесь, «IT + мистика» – это куда более нестандартный коктейль.

Кстати, насчёт мистики: местами в «Комьюнити» бывает непросто понять, с чем сталкивается герой – с мистическим видением или просто с галлюцинацией. Это плюс интрига. В таких случаях лучше даже не упоминать в аннотациях слово «мистический», чтобы для читателя это оставалось загадкой.

К сюжету. Главный герой Глеб Тяженко – медиаменеджер в вымышленной IT-компании «ДиКСи». Филолог по образованию, превратившийся в московского топ-менеджера-мажора, который следит за модными трендами, живёт в солидной квартире и пишет посты в «Твиттер». Несмотря на все материальные блага, его жизнь протекает в виртуальном пространстве. Единственное хобби – общение в соцсети «ДиКСи-нет», точнее, это даже не хобби, а часть работы – делать контент для молодой и ещё не раскрученной соцсети на базе «ДиКСи». В какой-то момент центральной темой обсуждений в комьюнити становится Чума – её образ в истории и мифологии. Единовременное увлечение участников комьюнити этой темой удивительно напоминает чуму. Более того, то один, то другой участник начинает видеть всякую жуть в своей реальной жизни. Среди первых таких пострадавших – сам Глеб Тяженко. А потом участники начинают исчезать с форума…

Основатель компании «ДиКСи» – эксцентричный разработчик Лев Гурвич. Его изобретение – платформа семантического поиска. Этот семантический поиск здорово напоминает то, что мы сегодня видим на многих популярных платформах. Индивидуальный подбор контента для каждого пользователя. Машинное обучение. Когда мы в 2024 году заходим куда-то под своим аккаунтом, в рекомендациях видим именно то, что нам интересно. Уже не все помнят, что когда-то было иначе. В романе Иванова 2012 года так работали вымышленный инновационный поисковик и соцсеть «ДиКСи-нет», а сейчас – и соцсети, и видеохостинги. Иванов предсказал это, как Герберт Уэллс атомную бомбу.

Возможно, Гурвич смог бы стать новым Аркадием Воложем или даже Илоном Маском, если бы… не умер в самом начале романа. Нашествие чумы – то ли виртуальной, то ли реальной – на комьюнити в «ДиКСи-нет» начинается как раз вскоре после этого. Возможно, это не простое совпадение. Да и сама смерть Гурвича со временем начнёт вызывать много вопросов.

Существуют стилистические снобы. Думаю, все, кто присутствуют в литературных и окололитературных сообществах, с ними сталкивались. Есть, например, фанаты Набокова, которые считают, что только Набоков был подлинным языковым эстетом. А все, кто не пишут, как Набоков – посредственности.

Есть другой тип снобов-эстетов – это сторонники радикального формализма. Их идеал – постоянное формотворчество, постоянное изобретение индивидуальных стилей, постоянные эксперименты. И чем больше такая проза (чаще поэзия, т.к. они чаще поэты) интеллектуально перегружена, тем лучше. Все, кто пишет менее новаторски, более традиционно – в их глазах графоманы и попсовики.

Что хочу сказать? Я как читатель тоже эстет. Но эстетику я ищу не в области запредельного. Никогда не слышал, чтобы Алексея Иванова критики называли выдающимся стилистом. Но мне нравится образность Иванова, и я считаю его отличным стилистом. Подобное могу сказать и про Елизарова. Никогда не слышал, чтобы его называли гением стиля, как Набокова, но именно Елизаров для меня – образец метафоричности. Удивительно изыскан стиль позднего Лимонова.

То же самое можно сказать и про некоторых других современных писателей, которых эстеты могут посчитать скучными и пресными реалистами. И почему надо обязательно всех сравнивать с Набоковым?

Как нельзя поступать с критиками

Расскажу об одном нежелательном и нечестном приёме. Известно, что начинающие авторы, издавшие книгу, рано или поздно начинают получать рецензии от профессиональных критиков или писателей. Бывают положительные рецензии, бывают отрицательные, а бывают так называемые «рецензии-бутерброды». Это когда в тексте изящно перемежаются похвала и критика в адрес произведения. Ну, грубо говоря, когда в одном абзаце: «Автору, безусловно, удалось то-то, то-то, автор перспективен в том-то, в том-то…», в следующем абзаце: «А вот тут режет глаз… а вот тут автор ПОКА не справляется… а вот тут не доработано». А потом снова: «Безусловно, положительной стороной является… Безусловно, автору удалось то-то, то-то». Такие «бутерброды» пишутся по разным причинам. У кого-то произведение в самом деле вызвало двоякое впечатление. Кто-то может так сделать просто из снисхождения к начинающему автору.

А дальше автор делает следующее. Вырезает из рецензии-бутерброда лаконичную цитату, в котором присутствует только похвала, и размещает этот фрагмент на своём продающем сайте, в социальных сетях и т.д. Делает вырванную из контекста цитату частью своей рекламы. Разумеется, приложив имя критика и фотографию в кружочке. И выглядит это так, будто именитый критик оставил исключительно хвалебный отзыв.

Так делать ни в коем случае нельзя. Мне можно возразить: да кто из нас не прибегает к разным маркетинговым хитростям… На самом деле это не маркетинговая хитрость и не серая технология, а откровенно чёрная технология. Так наносится вред репутации критика. Получается, что он – со своим именем и своим бэкграундом – без оговорок похвалил роман, который, вполне возможно, дерьмовый и дилетантский.

Можно наивно думать, что никто ничего проверять не станет. Кому там нужен этот полный текст рецензии?.. Найдут. Проверят. Тайное всегда становится явным. А если полный текст рецензии каким-то волшебным образом пропадёт с просторов Интернета, это вызовет ещё более отчётливые подозрения.

Я не очень люблю такое понятие, как «репутация писателя». Сам ей не дорожу. Я считаю, можно попадать в какие угодно скандальные истории и не думать о репутации. Но плохо, когда это связано с прямым или косвенным обманом людей, которые оказали автору услугу, а рецензия – это очень серьёзная услуга. Даже если критик написал её по редакционному заданию своего СМИ, а не по просьбе автора или по знакомству.