Доступный и недоступный Кафка
За несколько дней до закрытия ухватили выставку в Еврейском музее, называется Access Kafka -- «Доступ к Кафке». Одним из экспонатов становится завещание писателя, который запрещал публикацию его наследия (Макс Брод, душеприказчик, нарушил его волю). Помимо текстов Кафки, его рисунков, дневников, фотографий и других биографических материалов, тут фигурируют предельно радикальные и как бы «кафкианские» произведения современного искусства.
Китайский художник, год добровольно просидевший в клетке: вошел в нее почти лысый, а вышел заросший буйной растительностью. В одной из видео-инсталляций мужчина, тоже помещенный в клетку, вырезает фигурку из морковки и склеивает ее с помощью собственной спермы. Американская художница-трансгендер рассказывает о пережитых ею унижениях. Ключевым моментом сближения с миром Кафки становится именно access, то есть допуск, разрешение на вход. Access denied (в доступе отказано) – ситуация, хорошо знакомая на разных уровнях беженцам, представителям меньшинств, владельцам паспортов стран-изгоев, а также компьютерным пользователям.
В рассказе «Перед законом» (ставшем потом частью романа «Процесс») привратник не дает человеку войти в открытую дверь Закона. Выставка происходит в берлинском здании, ныне принадлежащем музею, в котором некогда заседал суд. Кафка гениально изобразил доведенную до абсурдистского блеска работу машины бюрократии. За прошедшие сто лет она еще больше усовершенствовалась, хотя в то же самое время сама стала разваливаться под напором осадивших ее толп. Сегодня проситель чего бы то ни было сталкивается с сочетанием бюрократии и бардака. И это уже совсем убийственно.
Куратор Шелли Хартен делит территорию выставки на несколько комнат -- «Пространство», «Слово», «Закон», «Тело», «Иудаизм», в каждую из которых есть свой вход. Или нет – смотря для кого. Кто ожидает чувственно ощутить мир Кафки, уйдет разочарованным: доступ так и не открылся. Зато здесь можно посмотреть на знаменитого писателя с другой стороны. Это зрелище для тех, кто ценит интеллектуальные концепты.
За несколько дней до закрытия ухватили выставку в Еврейском музее, называется Access Kafka -- «Доступ к Кафке». Одним из экспонатов становится завещание писателя, который запрещал публикацию его наследия (Макс Брод, душеприказчик, нарушил его волю). Помимо текстов Кафки, его рисунков, дневников, фотографий и других биографических материалов, тут фигурируют предельно радикальные и как бы «кафкианские» произведения современного искусства.
Китайский художник, год добровольно просидевший в клетке: вошел в нее почти лысый, а вышел заросший буйной растительностью. В одной из видео-инсталляций мужчина, тоже помещенный в клетку, вырезает фигурку из морковки и склеивает ее с помощью собственной спермы. Американская художница-трансгендер рассказывает о пережитых ею унижениях. Ключевым моментом сближения с миром Кафки становится именно access, то есть допуск, разрешение на вход. Access denied (в доступе отказано) – ситуация, хорошо знакомая на разных уровнях беженцам, представителям меньшинств, владельцам паспортов стран-изгоев, а также компьютерным пользователям.
В рассказе «Перед законом» (ставшем потом частью романа «Процесс») привратник не дает человеку войти в открытую дверь Закона. Выставка происходит в берлинском здании, ныне принадлежащем музею, в котором некогда заседал суд. Кафка гениально изобразил доведенную до абсурдистского блеска работу машины бюрократии. За прошедшие сто лет она еще больше усовершенствовалась, хотя в то же самое время сама стала разваливаться под напором осадивших ее толп. Сегодня проситель чего бы то ни было сталкивается с сочетанием бюрократии и бардака. И это уже совсем убийственно.
Куратор Шелли Хартен делит территорию выставки на несколько комнат -- «Пространство», «Слово», «Закон», «Тело», «Иудаизм», в каждую из которых есть свой вход. Или нет – смотря для кого. Кто ожидает чувственно ощутить мир Кафки, уйдет разочарованным: доступ так и не открылся. Зато здесь можно посмотреть на знаменитого писателя с другой стороны. Это зрелище для тех, кто ценит интеллектуальные концепты.
Одесса в Берлине
Об этом городе с ярким гротескным характером и драматической судьбой мы думаем практически каждый день. Когда читаем убийственные сводки новостей. Когда виртуально общаемся с нашим другом Женей Голубенко. Когда встречаемся в Берлине с одесситами – Линой Перловой, Машей Каленской…Маша написала книгу об одесской кулинарной традиции и организовала выпечку вкуснейшего хлеба для своих соотечественников. Она показала нам толстый фолиант: собрание фотографий одессита Викентия Кугеля, запечатлевшего этот уникальный город с его пейзажами и персонажами на протяжении десятилетий.
Не могли пройти мимо выставки «Из Одессы в Берлин» в Картинной галерее (Gemäldegalerie). Думали, это скорее акт политической поддержки, но ошиблись. То есть поддержка безусловно: в Берлин из подвергаемой обстрелам Одессы вывезли солидную коллекцию западного искусства 15-20-го веков. Помимо фигур первого ряда, таких, как Хальс, Бассано, Рубенс, Моммерс или Каналетто, «второй ряд» выглядит настолько сильным, что просто меняется оптика. Чего стоят хотя бы Франческо Граначчи, или северные таланты – финн Альберт Эдельфелт и норвежец Франц Таулов, кузен Мунка.
Могучий слой европейской культуры. Одесса связана с ней не формально, а по существу, с момента своего основания – по поручению Екатерины Второй -- Осипом Дерибасом (Хосе де Рибасом), неаполитанцем с каталонскими корнями. Его портрет открывает выставку, а сопровождает надпись: «Одна из главных улиц города названа его именем. В контексте войны России против Украины стоит вопрос о переименовании улицы, но этого еще не произошло».
Судьба улицы, города, коллекции – кажется, все висит на волоске. Вряд ли кто рискнет сказать сегодня, что красота спасет мир, есть только надежда на то, что, наоборот, мир спасет красоту, которая создавалась веками.
Об этом городе с ярким гротескным характером и драматической судьбой мы думаем практически каждый день. Когда читаем убийственные сводки новостей. Когда виртуально общаемся с нашим другом Женей Голубенко. Когда встречаемся в Берлине с одесситами – Линой Перловой, Машей Каленской…Маша написала книгу об одесской кулинарной традиции и организовала выпечку вкуснейшего хлеба для своих соотечественников. Она показала нам толстый фолиант: собрание фотографий одессита Викентия Кугеля, запечатлевшего этот уникальный город с его пейзажами и персонажами на протяжении десятилетий.
Не могли пройти мимо выставки «Из Одессы в Берлин» в Картинной галерее (Gemäldegalerie). Думали, это скорее акт политической поддержки, но ошиблись. То есть поддержка безусловно: в Берлин из подвергаемой обстрелам Одессы вывезли солидную коллекцию западного искусства 15-20-го веков. Помимо фигур первого ряда, таких, как Хальс, Бассано, Рубенс, Моммерс или Каналетто, «второй ряд» выглядит настолько сильным, что просто меняется оптика. Чего стоят хотя бы Франческо Граначчи, или северные таланты – финн Альберт Эдельфелт и норвежец Франц Таулов, кузен Мунка.
Могучий слой европейской культуры. Одесса связана с ней не формально, а по существу, с момента своего основания – по поручению Екатерины Второй -- Осипом Дерибасом (Хосе де Рибасом), неаполитанцем с каталонскими корнями. Его портрет открывает выставку, а сопровождает надпись: «Одна из главных улиц города названа его именем. В контексте войны России против Украины стоит вопрос о переименовании улицы, но этого еще не произошло».
Судьба улицы, города, коллекции – кажется, все висит на волоске. Вряд ли кто рискнет сказать сегодня, что красота спасет мир, есть только надежда на то, что, наоборот, мир спасет красоту, которая создавалась веками.
МАГДЕБУРГ
Этот город интриговал меня давно – так же как воспетый Пастернаком Марбург, но совсем по другой причине. По причине «магдебургского права», которое таинственным образом распространилось бог знает когда на хорошо знакомые мне украинские города. В 1356-м (век спустя после основания) его обрел Львов, в 1405-м – соседняя Коломыя, в 1431-м – еще один сосед Стрый, примерно в это же время – Дрогобыч (где училась Елена), в 1583-м – Изяслав (там я проходил военные сборы). И это многое объясняет в истории этих земель, включая их противостояние Московии, не знавшей экономических свобод.
В общем, несколько дней назад мы сели в поезд, как ни странно, нигде не застряли и за два часа осмотрели центр Магдебурга. 16 января 1945 года союзники бомбанули и разрушили 90 процентов старого города, сильнее пострадал только Дрезден. Тем не менее здесь есть на что посмотреть – и из давнего, и из недавнего прошлого.
В Магдебурге два полюса притяжения. Первый - могучий стометровый готический собор с усыпальницей германского императора Оттона I и его жены Эдит. Кроме этого, в соборе много разных чудес, включая выставку гигантских колоколов. А недалеко от Соборной площади высится увенчанный золотыми шарами розовый дом с фонтанами во внутренних двориках и буйной зеленью на балконах и крышах разных уровней. Это Зеленая цитадель – узнаваемое творение Фриденсрайха Хундертвассера, его последний шедевр. На месте стандартной гэдээровской панельки возник храм экстравагантной красоты. В этом огромном доме живут арендаторы жилья, бережно хранящие его особенный облик, есть также магазины, кафе, ресторан, театр и детский сад. Как и Собор, это целый город, центр общественной жизни.
Так заполняются прорехи истории и перебрасывается мост из мифологического прошлого в неведомое будущее.
Этот город интриговал меня давно – так же как воспетый Пастернаком Марбург, но совсем по другой причине. По причине «магдебургского права», которое таинственным образом распространилось бог знает когда на хорошо знакомые мне украинские города. В 1356-м (век спустя после основания) его обрел Львов, в 1405-м – соседняя Коломыя, в 1431-м – еще один сосед Стрый, примерно в это же время – Дрогобыч (где училась Елена), в 1583-м – Изяслав (там я проходил военные сборы). И это многое объясняет в истории этих земель, включая их противостояние Московии, не знавшей экономических свобод.
В общем, несколько дней назад мы сели в поезд, как ни странно, нигде не застряли и за два часа осмотрели центр Магдебурга. 16 января 1945 года союзники бомбанули и разрушили 90 процентов старого города, сильнее пострадал только Дрезден. Тем не менее здесь есть на что посмотреть – и из давнего, и из недавнего прошлого.
В Магдебурге два полюса притяжения. Первый - могучий стометровый готический собор с усыпальницей германского императора Оттона I и его жены Эдит. Кроме этого, в соборе много разных чудес, включая выставку гигантских колоколов. А недалеко от Соборной площади высится увенчанный золотыми шарами розовый дом с фонтанами во внутренних двориках и буйной зеленью на балконах и крышах разных уровней. Это Зеленая цитадель – узнаваемое творение Фриденсрайха Хундертвассера, его последний шедевр. На месте стандартной гэдээровской панельки возник храм экстравагантной красоты. В этом огромном доме живут арендаторы жилья, бережно хранящие его особенный облик, есть также магазины, кафе, ресторан, театр и детский сад. Как и Собор, это целый город, центр общественной жизни.
Так заполняются прорехи истории и перебрасывается мост из мифологического прошлого в неведомое будущее.
НОЧЬ В ЛИССАБОНЕ
(Европа от Лиссабона до Сан-Франциско)
Перечитал Ремарка и поразился: насколько устарел роман по стилистике и писательскому методу, настолько же сохранил звенящую актуальность атмосферы и переживаемых чувств. Человечество оставило позади две мировые войны, пережило оттепель, глобализацию, сексуальную, потом цифровую революцию, провозгласило постмодернизм и «конец истории», обогатилось искусственным интеллектом – и вот опять оказалось на том же самом заколдованном месте. Снова войны, беженцы, лагеря и пытки, снова правят бал циничные диктаторы, а лозунг дня – «За мир и дружбу между уродами!».
Эти мысли крутились в голове, когда двое суток мы с Еленой сидели в берлинском аэропорту и соседнем отеле в ожидании вылета. Книжку Ремарка захватили не случайно. Маршрут поездки в США был выбран снайперски: через Лиссабон. Снайперским оказалось не только место, но и время. Нас посадили в самолет около полудня: ровно когда на юго-западе Европе произошел мистический блэкаут. И, конечно, высадили. Как обычно в таких случаях, исчезли все ответственные лица – и никакой информации, что делать дальше.
В Португалии мы были много лет назад, тоже в конце апреля, и фейсбук выбрасывал серию воспоминаний под рубрикой «Лиссабонские тайны». Добрались туда через два дня, полуживые, и увидели город-призрак: мелкая плитка на тротуарах, от которой кружится готова, молодые люди в шутовских нарядах, празднующие Вальпургиеву ночь, замок святого Георгия на горе, Campo Pequeno – кровавого цвета арена для корриды, остов огромного корабля на горизонте. У Ремарка тоже был корабль-призрак, на нем герои мечтали покинуть охваченную войной Европу и обрести убежище в Новом Свете. Мы как будто шли по их стопам: ночь в Лиссабоне, и потом – нет, не корабль, конечно, а боинг, за двенадцать часов переместивший три сотни пассажиров с края Европы аж в Сан-Франциско.
Только Америка уже не кажется обителью свободы и безопасности; и едем мы туда не за этим.
(Европа от Лиссабона до Сан-Франциско)
Перечитал Ремарка и поразился: насколько устарел роман по стилистике и писательскому методу, настолько же сохранил звенящую актуальность атмосферы и переживаемых чувств. Человечество оставило позади две мировые войны, пережило оттепель, глобализацию, сексуальную, потом цифровую революцию, провозгласило постмодернизм и «конец истории», обогатилось искусственным интеллектом – и вот опять оказалось на том же самом заколдованном месте. Снова войны, беженцы, лагеря и пытки, снова правят бал циничные диктаторы, а лозунг дня – «За мир и дружбу между уродами!».
Эти мысли крутились в голове, когда двое суток мы с Еленой сидели в берлинском аэропорту и соседнем отеле в ожидании вылета. Книжку Ремарка захватили не случайно. Маршрут поездки в США был выбран снайперски: через Лиссабон. Снайперским оказалось не только место, но и время. Нас посадили в самолет около полудня: ровно когда на юго-западе Европе произошел мистический блэкаут. И, конечно, высадили. Как обычно в таких случаях, исчезли все ответственные лица – и никакой информации, что делать дальше.
В Португалии мы были много лет назад, тоже в конце апреля, и фейсбук выбрасывал серию воспоминаний под рубрикой «Лиссабонские тайны». Добрались туда через два дня, полуживые, и увидели город-призрак: мелкая плитка на тротуарах, от которой кружится готова, молодые люди в шутовских нарядах, празднующие Вальпургиеву ночь, замок святого Георгия на горе, Campo Pequeno – кровавого цвета арена для корриды, остов огромного корабля на горизонте. У Ремарка тоже был корабль-призрак, на нем герои мечтали покинуть охваченную войной Европу и обрести убежище в Новом Свете. Мы как будто шли по их стопам: ночь в Лиссабоне, и потом – нет, не корабль, конечно, а боинг, за двенадцать часов переместивший три сотни пассажиров с края Европы аж в Сан-Франциско.
Только Америка уже не кажется обителью свободы и безопасности; и едем мы туда не за этим.
Питтсбург – брутальный и нежный город
Жизнь движется кругами по спирали. Когда-то нас с Еленой пригласили в университет Питтсбурга на симпозиум по постсоветскому кино. Его придумали и проводили наши друзья — профессора-культурологи Нэнси Конди и Владимир Падунов. «Когда-то» имеет точную дату, ее не забудешь. Ровно четверть века назад, 1 мая 2000 года, здесь вокруг массивного здания университета устроили первомайскую демонстрацию. К ней примкнули какие-то местные троцкисты с плакатами, но все это было не всерьез, эдакий постмодернистский перформанс в духе тех легкомысленных лет. Мы тоже приняли в нем участие, остальное время заседали, читали доклады и ходили в гостеприимный дом Володи и Нэнси.
Володи увы, уже нет, а Нэнси, окруженная стайкой учеников, аспирантов и коллег-славистов, героически продолжает их общее дело. И мы опять в Питтсбурге, только не 1-го, а 9-го мая. Демонстрации не было, зато мы много говорили об изменившемся времени, о новом «философском пароходе», отплывшем из России, о том, как документальное кино (его представлял Виталий Манский) принимает на себя функцию коллективной памяти и как оно причудливо смыкается со своим антиподом -- игровым.
Питтсбург с присущим ему брутальным архитектурным стилем, с могучими железными мостами (численно мостов тут больше, чем в Венеции) и сталеплавильными заводами — это американская скрепа и даже, как говорят остряки, «американский Сталинград». Но культура железа со временем уступила место культуре утонченного дизайна, живописи и скульптуры: они великолепно представлены в музее Карнеги, о котором стоит отдельно рассказать. А университет, который нас принимал – сакральное место силы, храм науки, в самом деле выстроенный как готический собор.
Все это мы сполна ощутили за три дня симпозиума, но, при всей "брутальности" города, ощутили также заботу и нежность хозяев. Тут ничего не изменилось. Хотя хорошие времена уступили место плохим, наши американские коллеги продолжают так же внимательно изучать и пристрастно анализировать то, что переживает сегодня «шестая часть мира».
Жизнь движется кругами по спирали. Когда-то нас с Еленой пригласили в университет Питтсбурга на симпозиум по постсоветскому кино. Его придумали и проводили наши друзья — профессора-культурологи Нэнси Конди и Владимир Падунов. «Когда-то» имеет точную дату, ее не забудешь. Ровно четверть века назад, 1 мая 2000 года, здесь вокруг массивного здания университета устроили первомайскую демонстрацию. К ней примкнули какие-то местные троцкисты с плакатами, но все это было не всерьез, эдакий постмодернистский перформанс в духе тех легкомысленных лет. Мы тоже приняли в нем участие, остальное время заседали, читали доклады и ходили в гостеприимный дом Володи и Нэнси.
Володи увы, уже нет, а Нэнси, окруженная стайкой учеников, аспирантов и коллег-славистов, героически продолжает их общее дело. И мы опять в Питтсбурге, только не 1-го, а 9-го мая. Демонстрации не было, зато мы много говорили об изменившемся времени, о новом «философском пароходе», отплывшем из России, о том, как документальное кино (его представлял Виталий Манский) принимает на себя функцию коллективной памяти и как оно причудливо смыкается со своим антиподом -- игровым.
Питтсбург с присущим ему брутальным архитектурным стилем, с могучими железными мостами (численно мостов тут больше, чем в Венеции) и сталеплавильными заводами — это американская скрепа и даже, как говорят остряки, «американский Сталинград». Но культура железа со временем уступила место культуре утонченного дизайна, живописи и скульптуры: они великолепно представлены в музее Карнеги, о котором стоит отдельно рассказать. А университет, который нас принимал – сакральное место силы, храм науки, в самом деле выстроенный как готический собор.
Все это мы сполна ощутили за три дня симпозиума, но, при всей "брутальности" города, ощутили также заботу и нежность хозяев. Тут ничего не изменилось. Хотя хорошие времена уступили место плохим, наши американские коллеги продолжают так же внимательно изучать и пристрастно анализировать то, что переживает сегодня «шестая часть мира».
Из брутального Питтсбурга - на Лазурный Берег
Оказалось, выехать из Америки еще сложнее, чем въехать в нее. Авиабилет Питтсбург - Монреаль - Ницца пришлось сдать после целого вечера, проведенного за заполнением анкеты для транзитной канадской визы. Сведения про маму, бабушку и прабабушку до седьмого колена я дал, но приложить копию свидетельства о браке не сумел. Так что от четырехчасового пребывания на священной территории Канады пришлось отказаться. Добирались маршрутом Питтсбург - Чикаго - Франкфурт - Ницца.
А Елена написала в дороге превью Каннского фестиваля.
ЕЛЕНА ПЛАХОВА
Сюрпризы поборются за призы
Обширная программа (только в основном конкурсе 22 фильма), , хоть и выглядит перегруженной, но обещает открытия и сюрпризы.
Каждый очередной фестиваль на Лазурном берегу сопровождается большим ажиотажем и ожиданиями, которые в итоге часто оказываются завышенными. Долгие годы, даже десятилетия, формула крупнейшего киносмотра мира включала в себя так называемый каннский ареопаг — непременное присутствие в программе имен режиссеров, при жизни произведенных в классики. На сегодняшний день почти все они или умерли, или состарились и потеряли форму; на смену им пришло новое поколение авторов, даже не одно.
Впервые бой «каннской номенклатуре» был дан под занавес ХХ века: в 1999 году жюри под председательством Дэвида Кроненберга проигнорировало почти все фильмы культовых режиссеров и наградило «Золотой пальмовой ветвью» «Розетту» молодых бельгийских постановщиков Жан-Пьера и Люка Дарденнов. Впоследствии они сорвали еще одну пальмовую ветку и сами стали завсегдатаями набережной Круазетт. В этом году новый фильм братьев «Молодые матери» опять участвует в конкурсе, но мало кто предрекает ему судьбу фаворита. За четверть века «этический реализм» Дарденнов заметно измельчал и подчинился политкорректной повестке.
Из других режиссеров-конкурсантов самые большие заслуги имеет иранец Джафар Панахи. Про его новую картину «Простая случайность» мало что известно, но художественный авторитет Панахи велик, к тому же он дополняется политической интригой: фильм снят в Иране в условиях жесткой цензуры и ограничений в профессиональной деятельности, которым Панахи подвергается уже много лет.
Одним из свидетельств эволюции Каннского фестиваля в XXI веке стало все более значимое присутствие женщин-режиссеров. Уже не раз они оказывались победительницами конкурса; одна из них — француженка Жюлия Дюкурно — опять участвует в соревновании с фильмом «Альфа», который она называет «самой личной» из всех своих работ. Помня шок, вызванный несколько лет назад ее «Титаном», можно предположить, что история проблемной тринадцатилетней девочки окажется не банальной подростковой драмой, а чем-то более радикальным и весомым. Другая креативная женщина-кинематографистка, от которой многого ждут,— Келли Райхардт. Ее фильм «Гений» о плотнике, переквалифицировавшемся в музейного вора, скорее всего, окажется глубоким проникновением в нравы американской провинции, к которой Райхардт имеет свой особый ключ.
Действие «Гения» происходит в 1970-е годы, сюжет «Альфы» разыгрывается в 1980-е, тоже в провинции, только французской. Ретроатмосфера и локальный колорит окрашивают «Паломничество» испанки Карлы Симон о девушке, которая едет в Галисию по следам своего отца, умершего от СПИДа. Это продолжение серии фильмов с элементами автофикшн и личных воспоминаний, которыми известна Симон. Наконец, еще одно заметное женское имя в каннском конкурсе — Линн Рэмси. Ее фильм называется «Умри, моя любовь» и снят опять-таки на провинциальном — американском — материале, но в жанре черной комедии.
Присутствие голливудских звезд на каннской красной дорожке обеспечат премьеры двух конкурсных фильмов — «Эддингтон» Ари Астера с Хоакином Фениксом и Эммой Стоун, а также «Финикийской схемы» Уэса Андерсона, где занято целое созвездие знаменитостей: Бенисио дель Торо, Том Хэнкс, Бенедикт Камбербэтч, Скарлетт Йоханссон и Билл Мюррей.
Оказалось, выехать из Америки еще сложнее, чем въехать в нее. Авиабилет Питтсбург - Монреаль - Ницца пришлось сдать после целого вечера, проведенного за заполнением анкеты для транзитной канадской визы. Сведения про маму, бабушку и прабабушку до седьмого колена я дал, но приложить копию свидетельства о браке не сумел. Так что от четырехчасового пребывания на священной территории Канады пришлось отказаться. Добирались маршрутом Питтсбург - Чикаго - Франкфурт - Ницца.
А Елена написала в дороге превью Каннского фестиваля.
ЕЛЕНА ПЛАХОВА
Сюрпризы поборются за призы
Обширная программа (только в основном конкурсе 22 фильма), , хоть и выглядит перегруженной, но обещает открытия и сюрпризы.
Каждый очередной фестиваль на Лазурном берегу сопровождается большим ажиотажем и ожиданиями, которые в итоге часто оказываются завышенными. Долгие годы, даже десятилетия, формула крупнейшего киносмотра мира включала в себя так называемый каннский ареопаг — непременное присутствие в программе имен режиссеров, при жизни произведенных в классики. На сегодняшний день почти все они или умерли, или состарились и потеряли форму; на смену им пришло новое поколение авторов, даже не одно.
Впервые бой «каннской номенклатуре» был дан под занавес ХХ века: в 1999 году жюри под председательством Дэвида Кроненберга проигнорировало почти все фильмы культовых режиссеров и наградило «Золотой пальмовой ветвью» «Розетту» молодых бельгийских постановщиков Жан-Пьера и Люка Дарденнов. Впоследствии они сорвали еще одну пальмовую ветку и сами стали завсегдатаями набережной Круазетт. В этом году новый фильм братьев «Молодые матери» опять участвует в конкурсе, но мало кто предрекает ему судьбу фаворита. За четверть века «этический реализм» Дарденнов заметно измельчал и подчинился политкорректной повестке.
Из других режиссеров-конкурсантов самые большие заслуги имеет иранец Джафар Панахи. Про его новую картину «Простая случайность» мало что известно, но художественный авторитет Панахи велик, к тому же он дополняется политической интригой: фильм снят в Иране в условиях жесткой цензуры и ограничений в профессиональной деятельности, которым Панахи подвергается уже много лет.
Одним из свидетельств эволюции Каннского фестиваля в XXI веке стало все более значимое присутствие женщин-режиссеров. Уже не раз они оказывались победительницами конкурса; одна из них — француженка Жюлия Дюкурно — опять участвует в соревновании с фильмом «Альфа», который она называет «самой личной» из всех своих работ. Помня шок, вызванный несколько лет назад ее «Титаном», можно предположить, что история проблемной тринадцатилетней девочки окажется не банальной подростковой драмой, а чем-то более радикальным и весомым. Другая креативная женщина-кинематографистка, от которой многого ждут,— Келли Райхардт. Ее фильм «Гений» о плотнике, переквалифицировавшемся в музейного вора, скорее всего, окажется глубоким проникновением в нравы американской провинции, к которой Райхардт имеет свой особый ключ.
Действие «Гения» происходит в 1970-е годы, сюжет «Альфы» разыгрывается в 1980-е, тоже в провинции, только французской. Ретроатмосфера и локальный колорит окрашивают «Паломничество» испанки Карлы Симон о девушке, которая едет в Галисию по следам своего отца, умершего от СПИДа. Это продолжение серии фильмов с элементами автофикшн и личных воспоминаний, которыми известна Симон. Наконец, еще одно заметное женское имя в каннском конкурсе — Линн Рэмси. Ее фильм называется «Умри, моя любовь» и снят опять-таки на провинциальном — американском — материале, но в жанре черной комедии.
Присутствие голливудских звезд на каннской красной дорожке обеспечат премьеры двух конкурсных фильмов — «Эддингтон» Ари Астера с Хоакином Фениксом и Эммой Стоун, а также «Финикийской схемы» Уэса Андерсона, где занято целое созвездие знаменитостей: Бенисио дель Торо, Том Хэнкс, Бенедикт Камбербэтч, Скарлетт Йоханссон и Билл Мюррей.
Наоборот, в основном неизвестные исполнители фигурируют в картине Ричарда Линклейтера «Новая волна» об истории создания фильма Жан-Люка Годара «На последнем дыхании». Героями этой синефильской комедии выступают режиссеры и актеры французской новой волны: Франсуа Трюффо, Клод Шаброль, Аньес Варда, Эрик Ромер, Жан-Поль Бельмондо и Джин Сиберг, а также, разумеется, сам Годар.
Географически конкурсная программа охватывает самые активные регионы Азии: Китай, Японию, Иран. Полнее всего представлена Западная Европа — не только Францией, Великобританией, Германией, Италией, Испанией (целых два фильма), но также Швецией и Норвегией. Гораздо скромнее присутствие Восточной Европы. Оно сводится, по сути, к фильму Сергея Лозницы «Два прокурора», снятому на российском материале эпохи сталинских репрессий в международной копродукции: в ней участвуют Латвия, Литва, Украина, Румыния, а также Франция, Германия и Нидерланды.
Географически конкурсная программа охватывает самые активные регионы Азии: Китай, Японию, Иран. Полнее всего представлена Западная Европа — не только Францией, Великобританией, Германией, Италией, Испанией (целых два фильма), но также Швецией и Норвегией. Гораздо скромнее присутствие Восточной Европы. Оно сводится, по сути, к фильму Сергея Лозницы «Два прокурора», снятому на российском материале эпохи сталинских репрессий в международной копродукции: в ней участвуют Латвия, Литва, Украина, Румыния, а также Франция, Германия и Нидерланды.
БОБ и ЛЕО
Я уже давно не страдаю сентиментальностью. И не слишком многого жду от церемоний открытий Каннского фестиваля: среди них были прекрасные, но чаще всего это просчитанное зрелище с политической или феминистской доминантой.
В этот раз тоже не обошлось без политики, куда без нее. Глава жюри Жюльет Бинош была одета с намеком на восточный прикид, она говорила о погибшей палестинской художнице. Роберт де Ниро клеймил американского президента как невежду и призывал бороться за демократию.
Но все померкло перед признанием в любви, которое сделал Леонардо ди Каприо, вручая "Золотую пальмовую ветвь" за карьеру Роберту де Ниро. Это была выдающаяся речь - речь юноши, давно ставшего матерым мужчиной, обращенная к своему ментору, кумиру, ролевой модели и просто близкому по духу человеку. Признание в сыновьей любви своему отцу, уже старенькому, как будто врастающему в землю. Лео и Боб, каждый по-своему, скрывали слезы от переполнявших их чувств, но все же они обнялись минимум трижды. А монтажная подборка работ Де Ниро просто вызвала дрожь восторга: на роль первого актера ХХ века он, похоже, главный кандидат.
А потом вышел Тарантино и в стиле шутовского pulp fiction открыл Каннский фестиваль, сняв налет немного зашкалившего пафоса. Как жаль, что я не снял их троих рядом -- трех монстров американского кино.
Занятно было наблюдать над простоявшим всю церемонию в нише фестивального зала Тьерри Фремо, который пережил целую гамму душераздирающих эмоций.
Я уже давно не страдаю сентиментальностью. И не слишком многого жду от церемоний открытий Каннского фестиваля: среди них были прекрасные, но чаще всего это просчитанное зрелище с политической или феминистской доминантой.
В этот раз тоже не обошлось без политики, куда без нее. Глава жюри Жюльет Бинош была одета с намеком на восточный прикид, она говорила о погибшей палестинской художнице. Роберт де Ниро клеймил американского президента как невежду и призывал бороться за демократию.
Но все померкло перед признанием в любви, которое сделал Леонардо ди Каприо, вручая "Золотую пальмовую ветвь" за карьеру Роберту де Ниро. Это была выдающаяся речь - речь юноши, давно ставшего матерым мужчиной, обращенная к своему ментору, кумиру, ролевой модели и просто близкому по духу человеку. Признание в сыновьей любви своему отцу, уже старенькому, как будто врастающему в землю. Лео и Боб, каждый по-своему, скрывали слезы от переполнявших их чувств, но все же они обнялись минимум трижды. А монтажная подборка работ Де Ниро просто вызвала дрожь восторга: на роль первого актера ХХ века он, похоже, главный кандидат.
А потом вышел Тарантино и в стиле шутовского pulp fiction открыл Каннский фестиваль, сняв налет немного зашкалившего пафоса. Как жаль, что я не снял их троих рядом -- трех монстров американского кино.
Занятно было наблюдать над простоявшим всю церемонию в нише фестивального зала Тьерри Фремо, который пережил целую гамму душераздирающих эмоций.
МАСТЕР В КАННАХ
Премия российской кинокритики «Белый слон» присуждена фильму Михаила Локшина «Мастер и Маргарита». Лучшая экранизация культового романа стала ярким кинематографическим событием, собрав рекордную кассу в кинотеатрах России и признание ведущих кинокритиков. Впрочем, судьба фильма отчасти повторила судьбу книги Булгакова: он прорвался на российские экраны в обстановке учиненной ему обструкции, а его зарубежная международная судьба была подорвана кампанией по бойкоту русской культуры. Награда нашла героя в Каннах – сакральном месте для кинематографистов всего мира. И мы с Ниной Ромодановской и Ларисой Малюковой, прорвавшись сквозь премьерную толпу, с удовольствием вручили «Белого слона» Михаилу Локшину. И пожелали ему много новых творческих свершений.
Премия российской кинокритики «Белый слон» присуждена фильму Михаила Локшина «Мастер и Маргарита». Лучшая экранизация культового романа стала ярким кинематографическим событием, собрав рекордную кассу в кинотеатрах России и признание ведущих кинокритиков. Впрочем, судьба фильма отчасти повторила судьбу книги Булгакова: он прорвался на российские экраны в обстановке учиненной ему обструкции, а его зарубежная международная судьба была подорвана кампанией по бойкоту русской культуры. Награда нашла героя в Каннах – сакральном месте для кинематографистов всего мира. И мы с Ниной Ромодановской и Ларисой Малюковой, прорвавшись сквозь премьерную толпу, с удовольствием вручили «Белого слона» Михаилу Локшину. И пожелали ему много новых творческих свершений.
АКТЕРЫ И ПРОКУРОРЫ
Открытие Каннского фестиваля прошло под знаком Актера с большой буквы. О ключевом участнике съемочного процесса говорил ведущий вечера Лоран Лафитт, вспоминавший легендарных Жана Габена и Марлен Дитрих и даже ухитрившийся вписать в этот ряд свою коллегу куда более скромных заслуг Адель Энель. Все это была прелюдия, чтобы вывести на сцену главу жюри Жюльетт Бинош — актрису фильмов Луи Маля, Леоса Каракса, Кшиштофа Кесьлевского и Михаэля Ханеке. Лафитт произносил имена иностранных режиссеров с сильным галльским акцентом, а австрийца Ханеке назвал с ударением на последнем слоге. Бинош вышла в белоснежном наряде с капюшоном, который подчеркивал королевскую стать дивы и, похоже, имел восточный акцент. Смысл его стал понятен, когда актриса заговорила о погибшей в прошлом месяце художнице и фотожурналистке из Газы Фатиме Хассуне. Тему горячих точек фестиваль продолжил, устроив в первый рабочий день показ фильмов об Украине, включая картину о Владимире Зеленском.
Политический statement сделал на открытии и Роберт Де Ниро. Он говорил о том, что искусство — это воплощение демократии, и потому «мы представляем угрозу для автократов и фашистов». Трампа актер назвал «невеждой-президентом», а Каннский фестиваль — праздником свободы, равенства и братства. Но эмоциональной кульминацией стала речь Леонардо ди Каприо, вручившего старшему товарищу «Золотую пальмовую ветвь» за карьеру. Это была речь юноши, давно ставшего матерым мужчиной, обращенная к своему ментору, кумиру, ролевой модели и просто близкому по духу человеку — Роберту Де Ниро. Признание в сыновней любви к символическому отцу, уже старенькому, как будто врастающему в землю. Лео и Боб каждый по-своему скрывали слезы от переполнявших их чувств, но все же они обнялись минимум трижды. А монтажная подборка работ Де Ниро вызвала спазм восторга: на роль первого актера ХХ века он, кажется, главный кандидат.
А потом вышел Квентин Тарантино и в стиле шутовского pulp fiction открыл Каннский фестиваль, сняв налет немного зашкалившего пафоса. Церемонию, включившую в себя песню из «Твин Пикс» памяти Дэвида Линча в исполнении Милен Фармер и мемориальное упоминание недавно умершей актрисы Эмили Декенн — героини победившего в Канне четверть века назад фильма «Розетта»,— критики уже назвали «лучшим фильмом фестиваля».
Но после церемонии традиционно показывают новый фильм. Трудно было подобрать такой, который не поблек бы на столь ярком фоне, но, похоже, кураторы программы к этому даже не стремились. Они взяли первый попавшийся — режиссерский дебют Амели Боннeн «Уехать однажды». Четыре года назад она сняла одноименную короткометражку, а теперь растянула ее на полный метр. Героиня этой анемичной драмы уезжает из провинции, чтобы открыть собственный ресторан высокой кухни, а потом возвращается и сталкивается с воспоминаниями и увлечениями юности. Фабула, видимо, показалась самим создателям фильма слишком банальной, и они заставили своих персонажей время от времени пускаться в пение — благо, героиню играет певица Жюльет Армане. Невыразительность и, главное, неуместность музыкальных номеров вызывают крамольную мысль о том, как порой негативно влияет на французское кино традиция Жака Деми: уже который раз, и все менее убедительно, оно пытается пройти по следам «Шербурских зонтиков».
Зато вполне убедительно прозвучали первые фильмы конкурсной программы. «Звук падения» немки Маши Шилински оказался замысловатым пазлом, соединяющим разные пласты времени и переплетающим травматические семейные истории. Они разыгрываются на протяжении столетия в доме неподалеку от Эльбы; когда-то здесь жила потомственная фермерская семья со слугами, и до сих пор, уже при новых хозяевах, живет в виде «исторических привидений». Фрагментарно перед глазами зрителя проходят судьбы нескольких женщин, но также и мужчин с их аскетичным бытом, интимными эротическими переживаниями, страхами и отношениями, часто болезненными и токсичными.
Пробуждение телесной жизни, первые столкновения со смертью, пот и кровь, тревожные групповые снимки — лейтмотивы этого гипнотического фильма.
Открытие Каннского фестиваля прошло под знаком Актера с большой буквы. О ключевом участнике съемочного процесса говорил ведущий вечера Лоран Лафитт, вспоминавший легендарных Жана Габена и Марлен Дитрих и даже ухитрившийся вписать в этот ряд свою коллегу куда более скромных заслуг Адель Энель. Все это была прелюдия, чтобы вывести на сцену главу жюри Жюльетт Бинош — актрису фильмов Луи Маля, Леоса Каракса, Кшиштофа Кесьлевского и Михаэля Ханеке. Лафитт произносил имена иностранных режиссеров с сильным галльским акцентом, а австрийца Ханеке назвал с ударением на последнем слоге. Бинош вышла в белоснежном наряде с капюшоном, который подчеркивал королевскую стать дивы и, похоже, имел восточный акцент. Смысл его стал понятен, когда актриса заговорила о погибшей в прошлом месяце художнице и фотожурналистке из Газы Фатиме Хассуне. Тему горячих точек фестиваль продолжил, устроив в первый рабочий день показ фильмов об Украине, включая картину о Владимире Зеленском.
Политический statement сделал на открытии и Роберт Де Ниро. Он говорил о том, что искусство — это воплощение демократии, и потому «мы представляем угрозу для автократов и фашистов». Трампа актер назвал «невеждой-президентом», а Каннский фестиваль — праздником свободы, равенства и братства. Но эмоциональной кульминацией стала речь Леонардо ди Каприо, вручившего старшему товарищу «Золотую пальмовую ветвь» за карьеру. Это была речь юноши, давно ставшего матерым мужчиной, обращенная к своему ментору, кумиру, ролевой модели и просто близкому по духу человеку — Роберту Де Ниро. Признание в сыновней любви к символическому отцу, уже старенькому, как будто врастающему в землю. Лео и Боб каждый по-своему скрывали слезы от переполнявших их чувств, но все же они обнялись минимум трижды. А монтажная подборка работ Де Ниро вызвала спазм восторга: на роль первого актера ХХ века он, кажется, главный кандидат.
А потом вышел Квентин Тарантино и в стиле шутовского pulp fiction открыл Каннский фестиваль, сняв налет немного зашкалившего пафоса. Церемонию, включившую в себя песню из «Твин Пикс» памяти Дэвида Линча в исполнении Милен Фармер и мемориальное упоминание недавно умершей актрисы Эмили Декенн — героини победившего в Канне четверть века назад фильма «Розетта»,— критики уже назвали «лучшим фильмом фестиваля».
Но после церемонии традиционно показывают новый фильм. Трудно было подобрать такой, который не поблек бы на столь ярком фоне, но, похоже, кураторы программы к этому даже не стремились. Они взяли первый попавшийся — режиссерский дебют Амели Боннeн «Уехать однажды». Четыре года назад она сняла одноименную короткометражку, а теперь растянула ее на полный метр. Героиня этой анемичной драмы уезжает из провинции, чтобы открыть собственный ресторан высокой кухни, а потом возвращается и сталкивается с воспоминаниями и увлечениями юности. Фабула, видимо, показалась самим создателям фильма слишком банальной, и они заставили своих персонажей время от времени пускаться в пение — благо, героиню играет певица Жюльет Армане. Невыразительность и, главное, неуместность музыкальных номеров вызывают крамольную мысль о том, как порой негативно влияет на французское кино традиция Жака Деми: уже который раз, и все менее убедительно, оно пытается пройти по следам «Шербурских зонтиков».
Зато вполне убедительно прозвучали первые фильмы конкурсной программы. «Звук падения» немки Маши Шилински оказался замысловатым пазлом, соединяющим разные пласты времени и переплетающим травматические семейные истории. Они разыгрываются на протяжении столетия в доме неподалеку от Эльбы; когда-то здесь жила потомственная фермерская семья со слугами, и до сих пор, уже при новых хозяевах, живет в виде «исторических привидений». Фрагментарно перед глазами зрителя проходят судьбы нескольких женщин, но также и мужчин с их аскетичным бытом, интимными эротическими переживаниями, страхами и отношениями, часто болезненными и токсичными.
Пробуждение телесной жизни, первые столкновения со смертью, пот и кровь, тревожные групповые снимки — лейтмотивы этого гипнотического фильма.
Один из героев, Фриц, лишился ноги, когда родители спасали его от участи смертника Первой мировой. А в результате Второй ферма оказалась на границе разделенной Германии. Отблеск проклятий истории не превращает картину в мрачное зрелище. Этот фон уравновешен рембрандтовскими тонами интерьеров, золотистых полей и женских волос, чувственной теплотой, с которой актрисы разных поколений изображают своих героинь. Красота не спасает мир, но делает временное пребывание человека в нем относительно выносимым.
Из мира фильма Сергея Лозницы «Два прокурора» выхода нет. Москва и Брянск 1937 года, снятые в Латвии румынским оператором Олегом Муту на основе повести Георгия Демидова, советского физика и писателя, ученика Ландау, проведшего 13 лет в колымских лагерях. Простая в своей чудовищности история честного молодого прокурора Корнева, к которому чудом попадает написанное кровью письмо от замученного пытками политзаключенного Степняка. Новоиспеченный юрист встречается с ним, преодолевая сопротивление тюремного начальства и персонала. И едет в столицу к генпрокурору Андрею Вышинскому, чтобы сообщить о беззаконии, наивно полагая, что это контрреволюционный заговор или просто самоуправство брянских властей. Нетрудно догадаться, чем оборачивается для молодого идеалиста подобная инициатива.
Сергей Лозница — киноавтор сложного современного стиля, синтезированного из его великолепных экспериментов с документальной хроникой и опытов игрового гротеска, начавшихся с фантасмагории о российской глубинке «Счастье мое». Почти ничего из этой копилки режиссер в «Двух прокурорах» не использует, и даже элементы абсурдизма здесь не главенствуют, ибо абсурд тоталитарной системы — ее органическая основа. Большая часть художественного пространства предоставлена актерам. Это Александр Кузнецов в роли Корнева, Александр Филиппенко, играющий замученного, но морально не сломленного узника, и Анатолий Белый (признан в РФ иностранным агентом) в образе Вышинского. Кроме них, на экране еще несколько снайперски выбранных артистов: они раскрывают образы своих персонажей и олицетворяемого ими времени — не только актерскими средствами гротеска, но и чисто типажно, причем предельно выразительно. Так что даже режиссерский кинематограф Лозницы предстал на этот раз скорее в актерском изводе, вписавшись в тренд Каннского фестиваля.
Из мира фильма Сергея Лозницы «Два прокурора» выхода нет. Москва и Брянск 1937 года, снятые в Латвии румынским оператором Олегом Муту на основе повести Георгия Демидова, советского физика и писателя, ученика Ландау, проведшего 13 лет в колымских лагерях. Простая в своей чудовищности история честного молодого прокурора Корнева, к которому чудом попадает написанное кровью письмо от замученного пытками политзаключенного Степняка. Новоиспеченный юрист встречается с ним, преодолевая сопротивление тюремного начальства и персонала. И едет в столицу к генпрокурору Андрею Вышинскому, чтобы сообщить о беззаконии, наивно полагая, что это контрреволюционный заговор или просто самоуправство брянских властей. Нетрудно догадаться, чем оборачивается для молодого идеалиста подобная инициатива.
Сергей Лозница — киноавтор сложного современного стиля, синтезированного из его великолепных экспериментов с документальной хроникой и опытов игрового гротеска, начавшихся с фантасмагории о российской глубинке «Счастье мое». Почти ничего из этой копилки режиссер в «Двух прокурорах» не использует, и даже элементы абсурдизма здесь не главенствуют, ибо абсурд тоталитарной системы — ее органическая основа. Большая часть художественного пространства предоставлена актерам. Это Александр Кузнецов в роли Корнева, Александр Филиппенко, играющий замученного, но морально не сломленного узника, и Анатолий Белый (признан в РФ иностранным агентом) в образе Вышинского. Кроме них, на экране еще несколько снайперски выбранных артистов: они раскрывают образы своих персонажей и олицетворяемого ими времени — не только актерскими средствами гротеска, но и чисто типажно, причем предельно выразительно. Так что даже режиссерский кинематограф Лозницы предстал на этот раз скорее в актерском изводе, вписавшись в тренд Каннского фестиваля.