Психика есть, возможно, самый труднодоступный объект познания, поскольку она же сама вынуждена служить и инструментом исследования объекта. Этот вечный статус terra incognita и пугает, и завораживает. Аналитики за сто с лишним лет так и не пришли к согласию по поводу факторов терапевтического воздействия на личность. Что излечивает пациента: глубокая проработка прошлого, интерпретации, модифицирующие Супер-Эго, по Стрэйчи, новое начало и возобновленное развитие по Балинту, или что-то иное? Почему результатов добиваются представители групп, стоящих на столь разных концептуальных опорах? Логично предположить, что действенность психоанализа состоит не только в этих факторах, но и в чем-то, лежащем за рамками нынешних теоретических представлений. Ужесточая эти рамки, мы ограничиваем возможность познания и целительного влияния. Мне нередко приходилось слышать фразу «Это хороший психотерапевтический шаг, но он неаналитичен». Такие замечания справедливы, если мы стремимся к аналитической идентичности, рассматривая свое поле деятельности лишь изнутри. Может ли подлинная идентичность базироваться на изоляции от смежных наук, течений, взглядов, на запрете сомневаться? С моей точки зрения, это будет идентичность шизофреника, замкнувшегося в своей субъективности. Свобода спорить о сценариях разрешения эдипова конфликта без права усомниться в самом существовании этого конфликта — свобода птицы в пределах клетки. Обретение идентичности в отрыве от окружающей действительности очень легко, но невозможно. Мы не владеем истиной в последней инстанции ни по какому теоретическому либо практическому вопросу: у нас есть только набор объясняющих конструкций и созданных обучением и опытом представлений о том, «как должно быть». Никакая теория не может являться истиной. Уже поэтому наивно предполагать, что кто-то вправе претендовать на знание психики. И здесь вновь приходится вспомнить о субъективности аналитического познания, и о том, что психоанализ не открывает реальность, а создает ее. Вот как описывает психоаналитический процесс Урбан Вестин: «...клиническая ситуация, которую мы организуем, приводит к запутыванию той реальности, которую мы пытаемся наблюдать и понимать. В том взаимодействии, в которое приглашает нас аналитическая ситуация, психические реальности аналитика и пациента неизбежно проникают друг в друга. Вследствие неуверенности в том, кому принадлежит тот или этот вклад, какой клинический факт реален, а какой иллюзорен, развивается фундаментальная и в то же время плодотворная неопределенность (курсив мой. — Д. Р.). Что требуется от аналитика, чтобы выдержать эту ситуацию непоследовательности? Цитируя рекламу на радио: "Включайся — настраивайся — оставайся с нами"... Наша задача состоит в том, чтобы защищать неопределенность психоаналитической ситуации, доверять тому, что мы понимаем и знаем, но также уважать то, что мы не понимаем и не знаем, когда пациенты открывают нам свою психическую реальность... Без непонимания нет места для развития внутреннего мира пациента. Сохранение неопределенности придает аналитическому процессу качество "игры". Поддерживать эту неуверенность и неопределенность сложно, болезненно... но необходимо, чтобы психика могла развиваться в психоаналитическом процессе» (Вестин, 2009. С. 32-33). Добавлю, что и существующая реальность не всегда укладыва-ется в теорию. Знание теории позволяет психотерапевту поставить пациенту некий диагноз, но и при абсолютно одинаковом диагнозе не существует двух одинаковых пациентов. По сути, только начав клиническую практику, я смог в полной мере убедиться, насколько все люди различны. И теоретические построения должны всякий раз возникать заново, а не быть чем-то вроде прокрустова ложа для разных людей, не быть заранее обусловленными. Возможно, нечто в этом духе имел в виду Юнг, когда советовал своим ученикам: прочтите всё, что можете, о сновидениях, но забудьте всё, когда станете интерпретировать сон пациента.
Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).
Психика есть, возможно, самый труднодоступный объект познания, поскольку она же сама вынуждена служить и инструментом исследования объекта. Этот вечный статус terra incognita и пугает, и завораживает. Аналитики за сто с лишним лет так и не пришли к согласию по поводу факторов терапевтического воздействия на личность. Что излечивает пациента: глубокая проработка прошлого, интерпретации, модифицирующие Супер-Эго, по Стрэйчи, новое начало и возобновленное развитие по Балинту, или что-то иное? Почему результатов добиваются представители групп, стоящих на столь разных концептуальных опорах? Логично предположить, что действенность психоанализа состоит не только в этих факторах, но и в чем-то, лежащем за рамками нынешних теоретических представлений. Ужесточая эти рамки, мы ограничиваем возможность познания и целительного влияния. Мне нередко приходилось слышать фразу «Это хороший психотерапевтический шаг, но он неаналитичен». Такие замечания справедливы, если мы стремимся к аналитической идентичности, рассматривая свое поле деятельности лишь изнутри. Может ли подлинная идентичность базироваться на изоляции от смежных наук, течений, взглядов, на запрете сомневаться? С моей точки зрения, это будет идентичность шизофреника, замкнувшегося в своей субъективности. Свобода спорить о сценариях разрешения эдипова конфликта без права усомниться в самом существовании этого конфликта — свобода птицы в пределах клетки. Обретение идентичности в отрыве от окружающей действительности очень легко, но невозможно. Мы не владеем истиной в последней инстанции ни по какому теоретическому либо практическому вопросу: у нас есть только набор объясняющих конструкций и созданных обучением и опытом представлений о том, «как должно быть». Никакая теория не может являться истиной. Уже поэтому наивно предполагать, что кто-то вправе претендовать на знание психики. И здесь вновь приходится вспомнить о субъективности аналитического познания, и о том, что психоанализ не открывает реальность, а создает ее. Вот как описывает психоаналитический процесс Урбан Вестин: «...клиническая ситуация, которую мы организуем, приводит к запутыванию той реальности, которую мы пытаемся наблюдать и понимать. В том взаимодействии, в которое приглашает нас аналитическая ситуация, психические реальности аналитика и пациента неизбежно проникают друг в друга. Вследствие неуверенности в том, кому принадлежит тот или этот вклад, какой клинический факт реален, а какой иллюзорен, развивается фундаментальная и в то же время плодотворная неопределенность (курсив мой. — Д. Р.). Что требуется от аналитика, чтобы выдержать эту ситуацию непоследовательности? Цитируя рекламу на радио: "Включайся — настраивайся — оставайся с нами"... Наша задача состоит в том, чтобы защищать неопределенность психоаналитической ситуации, доверять тому, что мы понимаем и знаем, но также уважать то, что мы не понимаем и не знаем, когда пациенты открывают нам свою психическую реальность... Без непонимания нет места для развития внутреннего мира пациента. Сохранение неопределенности придает аналитическому процессу качество "игры". Поддерживать эту неуверенность и неопределенность сложно, болезненно... но необходимо, чтобы психика могла развиваться в психоаналитическом процессе» (Вестин, 2009. С. 32-33). Добавлю, что и существующая реальность не всегда укладыва-ется в теорию. Знание теории позволяет психотерапевту поставить пациенту некий диагноз, но и при абсолютно одинаковом диагнозе не существует двух одинаковых пациентов. По сути, только начав клиническую практику, я смог в полной мере убедиться, насколько все люди различны. И теоретические построения должны всякий раз возникать заново, а не быть чем-то вроде прокрустова ложа для разных людей, не быть заранее обусловленными. Возможно, нечто в этом духе имел в виду Юнг, когда советовал своим ученикам: прочтите всё, что можете, о сновидениях, но забудьте всё, когда станете интерпретировать сон пациента.
Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).
At the start of 2018, the company attempted to launch an Initial Coin Offering (ICO) which would enable it to enable payments (and earn the cash that comes from doing so). The initial signals were promising, especially given Telegram’s user base is already fairly crypto-savvy. It raised an initial tranche of cash – worth more than a billion dollars – to help develop the coin before opening sales to the public. Unfortunately, third-party sales of coins bought in those initial fundraising rounds raised the ire of the SEC, which brought the hammer down on the whole operation. In 2020, officials ordered Telegram to pay a fine of $18.5 million and hand back much of the cash that it had raised. Investors took profits on Friday while they could ahead of the weekend, explained Tom Essaye, founder of Sevens Report Research. Saturday and Sunday could easily bring unfortunate news on the war front—and traders would rather be able to sell any recent winnings at Friday’s earlier prices than wait for a potentially lower price at Monday’s open. So, uh, whenever I hear about Telegram, it’s always in relation to something bad. What gives? "The inflation fire was already hot and now with war-driven inflation added to the mix, it will grow even hotter, setting off a scramble by the world’s central banks to pull back their stimulus earlier than expected," Chris Rupkey, chief economist at FWDBONDS, wrote in an email. "A spike in inflation rates has preceded economic recessions historically and this time prices have soared to levels that once again pose a threat to growth." Just days after Russia invaded Ukraine, Durov wrote that Telegram was "increasingly becoming a source of unverified information," and he worried about the app being used to "incite ethnic hatred."
from ar
