Ну хорошо, я попробую: мне нечасто попадалась столь забористая история судьбы человека на фоне исторических событий. И дело не столько во внешней динамике, сколько во внутренней. Вот такой парадокс. Казалось бы, если писатель фокусируется на внутренней динамике персонажа, это замедляет повествование, но, на мой взгляд, основное повествование Piccola Сицилия — это именно процессы внутри Морица.
Я недавно говорила о мужской/женской прозе и упомянула, что Шпек мне показался местами чересчур «женским», имея в виду именно это: автор сосредоточен на чувствах. Но потом я разглядела сосредоточенность Шпека: она по-мужски основательна, она, по сути, помогает ему развернуть эпический экшн в душе отдельно взятого человека. Немца. Солдата вермахта. Винтика пропагандистской машины. Человека. Жениха. Отца. Приёмного сына. Потерявшего имя. Потерявшего род. Страну. Смысл жизни. Нашедшего имя. Страну. Этнос. Дочь. Любовь. Мурашки по коже.
— Я должен сменить веру? — спросил Мориц. — Вы давно уже еврей. Загляните в свой паспорт.
Друзья, вы ведь мне в самом деле помогли дискуссией про мужское/женское, в частности вот, был хороший ответ: м/ж зависит от того, кем любуется автор — девочками или мальчиками.
И вот, я читаю Piccola Сицилия и думаю, думаю: кто больше любуется Морицом, препарирует его малейшие побуждения, изучает, проводит через мыслимое и немыслимое, — я или автор? Быть может, это лишь моя оптика? Я же девочка. Получается, я оказалась сосредоточенной на судьбе одного немца. Ни Виктор, ни Ясмина меня особенно не волновали (местами — раздражали), про остальных персонажей мне и сказать нечего. Теперь я думаю, не зря ли обвинила Шпека в «женскости» — может, это всего лишь я зашла с ноги в его книгу и всю дорогу беззастенчиво смотрела на Морица, не отводя взгляда? Как бы то ни было, а смотреть есть на что.
В этой книге некоторые вопросы отстаются без ответов, некоторые сокровища остаются ненайденными (и разбросанными по дну морскому), и это кажется правильным. Мастерство неоднозначности — странная штука, но кто-то им владеет.
Словом... мне хочется избежать банальностей вроде того, что я прикоснулась к культуре, о которой не имела представления до того, и узнала кусочек истории, который был слепым пятном.
Я скажу о том, что у меня ком в горле. О том, что такое взгляд — взгляд, который, оказывается, может сделать человека отцом ребёнка. О том, что такое судьба. Мектуб.
И да, я хочу выпить бокал марсалы. Я обычно не пью креплёное и сладкое. Но я без ума от хороших историй.
Ну хорошо, я попробую: мне нечасто попадалась столь забористая история судьбы человека на фоне исторических событий. И дело не столько во внешней динамике, сколько во внутренней. Вот такой парадокс. Казалось бы, если писатель фокусируется на внутренней динамике персонажа, это замедляет повествование, но, на мой взгляд, основное повествование Piccola Сицилия — это именно процессы внутри Морица.
Я недавно говорила о мужской/женской прозе и упомянула, что Шпек мне показался местами чересчур «женским», имея в виду именно это: автор сосредоточен на чувствах. Но потом я разглядела сосредоточенность Шпека: она по-мужски основательна, она, по сути, помогает ему развернуть эпический экшн в душе отдельно взятого человека. Немца. Солдата вермахта. Винтика пропагандистской машины. Человека. Жениха. Отца. Приёмного сына. Потерявшего имя. Потерявшего род. Страну. Смысл жизни. Нашедшего имя. Страну. Этнос. Дочь. Любовь. Мурашки по коже.
— Я должен сменить веру? — спросил Мориц. — Вы давно уже еврей. Загляните в свой паспорт.
Друзья, вы ведь мне в самом деле помогли дискуссией про мужское/женское, в частности вот, был хороший ответ: м/ж зависит от того, кем любуется автор — девочками или мальчиками.
И вот, я читаю Piccola Сицилия и думаю, думаю: кто больше любуется Морицом, препарирует его малейшие побуждения, изучает, проводит через мыслимое и немыслимое, — я или автор? Быть может, это лишь моя оптика? Я же девочка. Получается, я оказалась сосредоточенной на судьбе одного немца. Ни Виктор, ни Ясмина меня особенно не волновали (местами — раздражали), про остальных персонажей мне и сказать нечего. Теперь я думаю, не зря ли обвинила Шпека в «женскости» — может, это всего лишь я зашла с ноги в его книгу и всю дорогу беззастенчиво смотрела на Морица, не отводя взгляда? Как бы то ни было, а смотреть есть на что.
В этой книге некоторые вопросы отстаются без ответов, некоторые сокровища остаются ненайденными (и разбросанными по дну морскому), и это кажется правильным. Мастерство неоднозначности — странная штука, но кто-то им владеет.
Словом... мне хочется избежать банальностей вроде того, что я прикоснулась к культуре, о которой не имела представления до того, и узнала кусочек истории, который был слепым пятном.
Я скажу о том, что у меня ком в горле. О том, что такое взгляд — взгляд, который, оказывается, может сделать человека отцом ребёнка. О том, что такое судьба. Мектуб.
И да, я хочу выпить бокал марсалы. Я обычно не пью креплёное и сладкое. Но я без ума от хороших историй.
#читательское
BY 🗝️ Обителей много
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Again, in contrast to Facebook, Google and Twitter, Telegram's founder Pavel Durov runs his company in relative secrecy from Dubai. The next bit isn’t clear, but Durov reportedly claimed that his resignation, dated March 21st, was an April Fools’ prank. TechCrunch implies that it was a matter of principle, but it’s hard to be clear on the wheres, whos and whys. Similarly, on April 17th, the Moscow Times quoted Durov as saying that he quit the company after being pressured to reveal account details about Ukrainians protesting the then-president Viktor Yanukovych. Such instructions could actually endanger people — citizens receive air strike warnings via smartphone alerts. Telegram was co-founded by Pavel and Nikolai Durov, the brothers who had previously created VKontakte. VK is Russia’s equivalent of Facebook, a social network used for public and private messaging, audio and video sharing as well as online gaming. In January, SimpleWeb reported that VK was Russia’s fourth most-visited website, after Yandex, YouTube and Google’s Russian-language homepage. In 2016, Forbes’ Michael Solomon described Pavel Durov (pictured, below) as the “Mark Zuckerberg of Russia.”
from us
