«Женщина работает на заводе среди огромных цистерн, заполненных вином. В сумке у нее теплая жизнь. Она хотела бы уйти пораньше, отпроситься, но вечером неизбежен корпоратив».
Посмотрела фильм «Вести из Непала» режиссера Михаила Балабина. Снят по мотивам одноименного рассказа Виктора Пелевина. Премьера состоялась вчера на Кинопоиске.
Мне кажется, в экранизациях, как и в переводах, важны точки расхождения. Не было у Пелевина — появилось у Балабина. Поэтому меня сразу насторожила дочка. Я сначала не понимала, зачем она там и куда она потом денется. Досмотрела. Нажала «стоп» на беговой дорожке. Пришла в раздевалку. Села и смотрела в стену. Открыла рассказ Пелевина, перечитала его. Нет, всё-таки дочь – отличный ход. Ничто не может отчетливее показать смерть, чем жизнь, чем продолжение жизни, чем ребенок.
Как-то у Зенона спросили, чему учит философия, и он ответил: «Презрению к смерти». Пелевин учит напрямую: презирать смерть, ее издевательскую упорядоченность, ее фантасмагорию. Он смеется над смертью. «Вести из Непала» – злая антисоветская сатира. Там так много красного, что не убеждайте меня в совпадениях. Корпоратив неизбежен, идет прямое включение из Непала, мы повторяем в смерти одно и то же.
У Миши Балабина получилось иначе. Он ввел семью, ребенка, кота, мне кажется, чтобы подсветить яснее смысл Непала и вестей из него, и мертвецов, и танцев, и повторений. Не понимаю только, в какой точке девочка, женщина и кошка разошлись в смерти, почему разъединились. С другой стороны, вроде ясно: девочкам и котам на завод ходу нет. Но женщина ведь кошку с собой протащила! В смерть протащила, надо же.
В ленте – отличная работа со светом, с движением. Отличные диалоги. Оглушающий финал. Посмотрите. Короткометражки мне сложно анализировать, не понимаю, как к ним подобраться. Может быть, ошибаюсь. Первым делом после просмотра захотелось погуглить рецензии: таааак, давайте, друзья, делайте работу, объясняйте мне, что тут. Потом вспомнила, что я вроде как кинокритик.
Посмотрела фильм «Вести из Непала» режиссера Михаила Балабина. Снят по мотивам одноименного рассказа Виктора Пелевина. Премьера состоялась вчера на Кинопоиске.
Мне кажется, в экранизациях, как и в переводах, важны точки расхождения. Не было у Пелевина — появилось у Балабина. Поэтому меня сразу насторожила дочка. Я сначала не понимала, зачем она там и куда она потом денется. Досмотрела. Нажала «стоп» на беговой дорожке. Пришла в раздевалку. Села и смотрела в стену. Открыла рассказ Пелевина, перечитала его. Нет, всё-таки дочь – отличный ход. Ничто не может отчетливее показать смерть, чем жизнь, чем продолжение жизни, чем ребенок.
Как-то у Зенона спросили, чему учит философия, и он ответил: «Презрению к смерти». Пелевин учит напрямую: презирать смерть, ее издевательскую упорядоченность, ее фантасмагорию. Он смеется над смертью. «Вести из Непала» – злая антисоветская сатира. Там так много красного, что не убеждайте меня в совпадениях. Корпоратив неизбежен, идет прямое включение из Непала, мы повторяем в смерти одно и то же.
У Миши Балабина получилось иначе. Он ввел семью, ребенка, кота, мне кажется, чтобы подсветить яснее смысл Непала и вестей из него, и мертвецов, и танцев, и повторений. Не понимаю только, в какой точке девочка, женщина и кошка разошлись в смерти, почему разъединились. С другой стороны, вроде ясно: девочкам и котам на завод ходу нет. Но женщина ведь кошку с собой протащила! В смерть протащила, надо же.
В ленте – отличная работа со светом, с движением. Отличные диалоги. Оглушающий финал. Посмотрите. Короткометражки мне сложно анализировать, не понимаю, как к ним подобраться. Может быть, ошибаюсь. Первым делом после просмотра захотелось погуглить рецензии: таааак, давайте, друзья, делайте работу, объясняйте мне, что тут. Потом вспомнила, что я вроде как кинокритик.
Сегодня — день рождения Александра Блока. Почему-то захотелось пересмотреть в этот день его рисунки. Больше всего в них, конечно, Любови Менделеевой и Андрея Белого.
Моя любимая — «Андрей Белый читает люциферьянские сочинения Риля и Когэна». Предпоследняя. Скорее всего, 1905 год. Белый тогда часто гостит у Блоков, и Блок забавляется над его увлечением философией.
Первая тоже гениальна. Люба исполняет назначение своей жизни. Все мы.
Моя любимая — «Андрей Белый читает люциферьянские сочинения Риля и Когэна». Предпоследняя. Скорее всего, 1905 год. Белый тогда часто гостит у Блоков, и Блок забавляется над его увлечением философией.
Первая тоже гениальна. Люба исполняет назначение своей жизни. Все мы.
Об истории научной фантастики – для Ножа:
https://knf.md/tg/history-of-sci-fi-movies/
На случай, если в пятницу вечером не хватает лонгридика. ✌🏻 Как всегда, очень нравится обложка.
https://knf.md/tg/history-of-sci-fi-movies/
На случай, если в пятницу вечером не хватает лонгридика. ✌🏻 Как всегда, очень нравится обложка.
Думаю, до утра государство Сирия не протянет.
Я лежу в центре заснеженной Москвы, после отличного дня с друзьями, картин передвижников, Кремля под снегом. Мне хочется в Омут памяти, вернуться в весну 2023 года, самолет вылетает из Москвы и приземляется в Дамаске. И я еще не знаю, чем всё кончится здесь и когда.
Я люблю повторять, что история — это память без боли, но на самом деле в истории тоже есть боль. В этой во всяком случае. Я читаю новости:
Алеппо взят.
Подошли к Дайр-эз-Зауру.
Пальмира всё.
Хомс будет взят в течение 24 часов.
Захвачены кварталы Дамаска.
В эфире от Асада — полная тишина. Словно бы его вообще не существует.
И я знаю, что эти новости станут историей, но мне от них, кажется, теперь уже всегда будет больно.
В 1691 году британские купцы в сопровождении капеллана британской торговой колонии в Алеппо Уильяма Галифакса добрались до Пальмиры. Вернувшись в Лондон, Галифакс выступил перед Королевским обществом в Лондоне — он сказал, что ни один город мира не превзойдет великолепия Пальмиры. Уже тогда она лежала в руинах. И повторит эту судьбу много раз.
Я помню ее такой же. Большая колоннада и бесконечные ряды коринфских колонн. Мальчишки носятся по песку. Бедуины кормят нас финиками. Небо голубое, пальмы и сухая земля. Триумфальная арка, храм Бэла. Я смотрю и знаю: это самый красивый город мира. Пальмира была уничтожена и вновь отстроена, уничтожена и вновь отстроена.
Что из того, что мы не победили?
Я помню, как в Дамаске вечером выключали свет, а мы пили чай с видом на тихий и темный город, где люди умели радоваться несмотря на войну. Как рассматривали в свете телефонных фонариков вывезенные из Пальмиры артефакты в музее Дамаска. Археологи и историки отдали свои жизни, чтобы они туда попали. Куда это всё делось?
Я помню вид на Крак-де-Шевалье, зеленые поля с мелкими цветочками, как мы курили кальян на летней террасе, как мечтали вернуться сюда и кататься по этим склонам на великах.
Помню рынок в Дамаске, собор Святой Девы Марии, фонтаны, старый город, стены, гид бегает нам за водой, черепаха ползет, сирийцы смеются, спрашивают, откуда мы, мы отвечаем, что из России, они улыбаются и кивают, и говорят спасибо, и мы все смущаемся.
Когда мы прилетели, в аэропорту нам раздали венки из живых цветов. Мой лежал на подоконнике в первом месте, где мы жили в Дамаске, а потом высох.
Мне хочется всё-всё запомнить, потому что я знаю, не точно, но всё же знаю, что этого никогда уже больше не повторится. Но запоминание — это тоже процесс концентрации боли и ее пересобирания.
Но мужественно выговори «прощай»
твоей уходящей Александрии.
Я лежу в центре заснеженной Москвы, после отличного дня с друзьями, картин передвижников, Кремля под снегом. Мне хочется в Омут памяти, вернуться в весну 2023 года, самолет вылетает из Москвы и приземляется в Дамаске. И я еще не знаю, чем всё кончится здесь и когда.
Я люблю повторять, что история — это память без боли, но на самом деле в истории тоже есть боль. В этой во всяком случае. Я читаю новости:
Алеппо взят.
Подошли к Дайр-эз-Зауру.
Пальмира всё.
Хомс будет взят в течение 24 часов.
Захвачены кварталы Дамаска.
В эфире от Асада — полная тишина. Словно бы его вообще не существует.
И я знаю, что эти новости станут историей, но мне от них, кажется, теперь уже всегда будет больно.
В 1691 году британские купцы в сопровождении капеллана британской торговой колонии в Алеппо Уильяма Галифакса добрались до Пальмиры. Вернувшись в Лондон, Галифакс выступил перед Королевским обществом в Лондоне — он сказал, что ни один город мира не превзойдет великолепия Пальмиры. Уже тогда она лежала в руинах. И повторит эту судьбу много раз.
Я помню ее такой же. Большая колоннада и бесконечные ряды коринфских колонн. Мальчишки носятся по песку. Бедуины кормят нас финиками. Небо голубое, пальмы и сухая земля. Триумфальная арка, храм Бэла. Я смотрю и знаю: это самый красивый город мира. Пальмира была уничтожена и вновь отстроена, уничтожена и вновь отстроена.
Что из того, что мы не победили?
Я помню, как в Дамаске вечером выключали свет, а мы пили чай с видом на тихий и темный город, где люди умели радоваться несмотря на войну. Как рассматривали в свете телефонных фонариков вывезенные из Пальмиры артефакты в музее Дамаска. Археологи и историки отдали свои жизни, чтобы они туда попали. Куда это всё делось?
Я помню вид на Крак-де-Шевалье, зеленые поля с мелкими цветочками, как мы курили кальян на летней террасе, как мечтали вернуться сюда и кататься по этим склонам на великах.
Помню рынок в Дамаске, собор Святой Девы Марии, фонтаны, старый город, стены, гид бегает нам за водой, черепаха ползет, сирийцы смеются, спрашивают, откуда мы, мы отвечаем, что из России, они улыбаются и кивают, и говорят спасибо, и мы все смущаемся.
Когда мы прилетели, в аэропорту нам раздали венки из живых цветов. Мой лежал на подоконнике в первом месте, где мы жили в Дамаске, а потом высох.
Мне хочется всё-всё запомнить, потому что я знаю, не точно, но всё же знаю, что этого никогда уже больше не повторится. Но запоминание — это тоже процесс концентрации боли и ее пересобирания.
Но мужественно выговори «прощай»
твоей уходящей Александрии.
В 1900 году греческий поэт Константинос Кавафис написал стихотворение «Фермопилы»:
Честь вечная и память тем, кто в буднях жизни
воздвиг и охраняет Фермопилы,
кто, долга никогда не забывая,
во всех своих поступках справедлив.
Фермопилы, узкий проход между горой Этой и южным берегом залива Малиакоса, известны прежде всего случившимся там в 480 году до н.э. сражением между греческой (в основном спартанской) и персидской армиями. Греки, сильно уступая противнику числом, все же решили дать бой, заняв удачный для обороны перешеек. По легенде, когда Ксеркс Великий послал персидского гонца к спартанцам, требуя сложить оружие, царь Леонид ответил ему: «Молон лабе» – «Приди и возьми».
Место действия стихотворения – древняя история, но его смысл не связан с конкретным временем: оно призывает хранить себе верность, даже если неудача кажется (и является) неизбежной. Написанные в первый год XX века, «Фермопилы» стали открывающим пророчеством для столетия, над которым властвовали неумолимые силы, и человек им неизбежно проигрывал.
В своей поэзии Кафавис, крупнейший поэт периферии, сын Великой идеи, призывал держать лицо перед встречей с потенциальным концом. С другого континента его интонациям вторил российский поэт Иосиф Бродский.
Для проекта «Восемнадцать против» поговорили с историком и преподавателем Анастасией Кругликовой о Бродском и Кавафисе, их связи и их отличиях, их возвращении домой, на Итаку.
Посмотреть можно на Ютубе
И ВКонтакте
Честь вечная и память тем, кто в буднях жизни
воздвиг и охраняет Фермопилы,
кто, долга никогда не забывая,
во всех своих поступках справедлив.
Фермопилы, узкий проход между горой Этой и южным берегом залива Малиакоса, известны прежде всего случившимся там в 480 году до н.э. сражением между греческой (в основном спартанской) и персидской армиями. Греки, сильно уступая противнику числом, все же решили дать бой, заняв удачный для обороны перешеек. По легенде, когда Ксеркс Великий послал персидского гонца к спартанцам, требуя сложить оружие, царь Леонид ответил ему: «Молон лабе» – «Приди и возьми».
Место действия стихотворения – древняя история, но его смысл не связан с конкретным временем: оно призывает хранить себе верность, даже если неудача кажется (и является) неизбежной. Написанные в первый год XX века, «Фермопилы» стали открывающим пророчеством для столетия, над которым властвовали неумолимые силы, и человек им неизбежно проигрывал.
В своей поэзии Кафавис, крупнейший поэт периферии, сын Великой идеи, призывал держать лицо перед встречей с потенциальным концом. С другого континента его интонациям вторил российский поэт Иосиф Бродский.
Для проекта «Восемнадцать против» поговорили с историком и преподавателем Анастасией Кругликовой о Бродском и Кавафисе, их связи и их отличиях, их возвращении домой, на Итаку.
Посмотреть можно на Ютубе
И ВКонтакте
YouTube
Бродский и Кавафис. Что такое путь на Итаку?
Бродский, в 15 лет навсегда покинувший школу и ушедший работать на завод, мечтавший стать моряком или летчиком, ездивший в геологические экспедиции. Получивший славу на нескольких континентах. Получивший Нобелевскую премию, пусть во многом и по политическим…
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
100% понимания, 0% осуждения Кавафису
До православного Рождества осталось две недели, до католического – два дня. В это время я обычно читаю рождественские рассказы, и недавно в случайных комментариях непомнюкакогопаблика увидела рекомендацию: «Мишель Турнье. Каспар, Мельхиор и Бальтазар. Лучшая книга в моей жизни». Дай, думаю, оценю, все же лучшая книга чьей-то жизни.
На французском роман называется так же, как на русском, а вот на английский его перевели под названием «Четыре волхва», что, конечно, получше отражает содержание.
Каспар, царь Мероэ, черный владыка, влюбленный в белую рабыню. Отвергнутый ее неприязнью, он идет вслед за кометой, ему чудятся в ней светлые волосы возлюбленной. Бальтазар, царь Ниппура, коллекционирует красивые вещи. Его приближенные, Нарциссы, собирают красивости со всех уголков земли, но враги сжигают музей Бальтазара. Его горе ничто не способно утешить, пока он не видит в небе комету, напоминающую ему любимую бабочку – Кавалера Бальтазара. Мельхиор, принц Пальмиры, — король без королевства, его трон (как и у Гамлета) захватил дядя после смерти отца. Странник и изгнанник, принц вынужден просить милостыню, чтобы заработать на жизнь. Истории волхвов имеют одинаковую конфигурацию: глубокая потеря приводит к большему приобретению. Троица встречается при дворе царя Ирода. Они слушают долгую историю Ирода. И они видят, что прежде всего власть уничтожает любовь. Ирод просит их взглянуть, что за младенец родился в Вифлееме, и умоляет вернуться и рассказать о нем — выполнить обещание данное умирающему тирану, которого всю жизнь обманывали.
Хотя истории Каспара, Бальтазара и Мельхиора пересказаны с большим остроумием, в них мало сюрпризов. Настоящее открытие романа Турнье — изобретение четвертого волхва, Таора, Принца Мангалурского, Принца-Сладкоежки. Он идет не за кометой, а за рецептом фисташкового рахат-лукума. Ребенок, Царь Царей, видится ему Божественным Кондитером. Но Таор опаздывает – и застревает на 33 года в Содоме, на берегу Мертвого моря, где остается рабом, искупляя вину другого. Он достигает Иерусалима 14 Нисана, в день Пасхи, в Страстную Пятницу. Он приходит в дом, где недавно был Христос, но опаздывает и туда. И – финал: «Два ангела, которые хранили его с той минуты, как он вышел на свободу, подхватили его своими огромными крыльями, ночное небо распахнулось, просияв необозримым светом, и ангелы унесли того, кто, быв последним, вечно опаздывающим, первым причастился Святых Тайн». Как сказала моя подруга, всем бы так опоздать.)
Блерб на задней обложке книги утверждает, что она чем-то похожа на «Мастера и Маргариту» М. Булгакова (нет). Американские критики пишут, что эта история ясная, полная магии, игры, написанная очень хороших языком (да). Но, что еще важнее, это рождественская истории, и к тому же рождественский роман, редкая птичка. Очень благостно после него. Там есть сомнительные популистские моменты, но они сглажены тем, как боль в книге преобразуется в чудо. Все отчаянно ждут революции мира — и дожидаются.
Таор, кстати, узнал рецепт рахат-лукума. А вместе с ним узнал, что Иисус сделал и сказал, какие чудеса сотворил.
Он слизнул эту слезу — это была пресная вода, первая капля воды без соли, которую он испил более чем за тридцать лет.
— Что еще он сказал? — настаивал Таор в восторженном ожидании.
— Он сказал еще: «Блаженны плачущие; ибо они утешатся».
На французском роман называется так же, как на русском, а вот на английский его перевели под названием «Четыре волхва», что, конечно, получше отражает содержание.
Каспар, царь Мероэ, черный владыка, влюбленный в белую рабыню. Отвергнутый ее неприязнью, он идет вслед за кометой, ему чудятся в ней светлые волосы возлюбленной. Бальтазар, царь Ниппура, коллекционирует красивые вещи. Его приближенные, Нарциссы, собирают красивости со всех уголков земли, но враги сжигают музей Бальтазара. Его горе ничто не способно утешить, пока он не видит в небе комету, напоминающую ему любимую бабочку – Кавалера Бальтазара. Мельхиор, принц Пальмиры, — король без королевства, его трон (как и у Гамлета) захватил дядя после смерти отца. Странник и изгнанник, принц вынужден просить милостыню, чтобы заработать на жизнь. Истории волхвов имеют одинаковую конфигурацию: глубокая потеря приводит к большему приобретению. Троица встречается при дворе царя Ирода. Они слушают долгую историю Ирода. И они видят, что прежде всего власть уничтожает любовь. Ирод просит их взглянуть, что за младенец родился в Вифлееме, и умоляет вернуться и рассказать о нем — выполнить обещание данное умирающему тирану, которого всю жизнь обманывали.
Хотя истории Каспара, Бальтазара и Мельхиора пересказаны с большим остроумием, в них мало сюрпризов. Настоящее открытие романа Турнье — изобретение четвертого волхва, Таора, Принца Мангалурского, Принца-Сладкоежки. Он идет не за кометой, а за рецептом фисташкового рахат-лукума. Ребенок, Царь Царей, видится ему Божественным Кондитером. Но Таор опаздывает – и застревает на 33 года в Содоме, на берегу Мертвого моря, где остается рабом, искупляя вину другого. Он достигает Иерусалима 14 Нисана, в день Пасхи, в Страстную Пятницу. Он приходит в дом, где недавно был Христос, но опаздывает и туда. И – финал: «Два ангела, которые хранили его с той минуты, как он вышел на свободу, подхватили его своими огромными крыльями, ночное небо распахнулось, просияв необозримым светом, и ангелы унесли того, кто, быв последним, вечно опаздывающим, первым причастился Святых Тайн». Как сказала моя подруга, всем бы так опоздать.)
Блерб на задней обложке книги утверждает, что она чем-то похожа на «Мастера и Маргариту» М. Булгакова (нет). Американские критики пишут, что эта история ясная, полная магии, игры, написанная очень хороших языком (да). Но, что еще важнее, это рождественская истории, и к тому же рождественский роман, редкая птичка. Очень благостно после него. Там есть сомнительные популистские моменты, но они сглажены тем, как боль в книге преобразуется в чудо. Все отчаянно ждут революции мира — и дожидаются.
Таор, кстати, узнал рецепт рахат-лукума. А вместе с ним узнал, что Иисус сделал и сказал, какие чудеса сотворил.
Он слизнул эту слезу — это была пресная вода, первая капля воды без соли, которую он испил более чем за тридцать лет.
— Что еще он сказал? — настаивал Таор в восторженном ожидании.
— Он сказал еще: «Блаженны плачущие; ибо они утешатся».