Примордиализм здорового человека
Приснился КАЭР и кулуарный разговор с академиком Тишковым. Он говорил примерно следующее: динамика соотношений и отношений между конструктивистами и примордиалистами не отличается от динамики вокруг этнических категорий. Оказываясь в контексте друг друга стороны склонны переоценивать различия, недооценивая сходства и забывая о «развилках», на которых принимались теоретические и методологические решения, приведшие к различиям. И, в свою очередь, разнообразные практики «контакта» и peacebuilding могут быть применены с общей пользой для исследований и в этой сфере – по аналогии с этническими и прочими конфликтами.
Проснувшись, понимаю, что этот сон – проекция очень много всего, но – среди прочего – так в полной мере и не реализованного мной проекта про мировоззрения специалистов по этничности, где переменные – это собственно мировоззрение, но кроме того – самопозиционирование в пространстве примордиализма-конструктивизма-etc., дисциплина и место обучения, политическая и идеологическая позиция, и проч. И действительно, при том, что самоописание исследований этничности в этой терминологии вполне имеют смысл (пусть обычно вокруг этих слов и много заблуждений) – вполне можно проследить связь между самопровозглашаемыми (и фактическими) примордиализмом и конструктивизмом, с одной стороны, и политическими либериализмом и консерватизмом, с другой. Во всяком случае, в наших широтах. А конструктивистами (это уже из пилотного исследования) людей делает неожиданным образом… обучение конструктивистской оптике в вузах, что, если снова говорить о наших широтах, распределено по городам и весям неравномерно. В общем, мечтаю рано или поздно такое исследование сделать.
Но, раз уж пришлось к слову, снова устрою небольшую ВДНХ и скажу, что вышла очередная моя статья по когнитивному повороту, в которой я прежде всего делаю обзор исследований на стыке когнитивистики, антропологии и детской психологии, которые посвящены народным этнологиям, то есть ненаучным, во многом спонтанным, представлениям об этничности. Но, чтобы как-то обозначить место этих исследований среди прочих исследований этничности, я делаю собственное описание области исследований и, среди прочего, говорю о том, что примордиализм в исходном, гирцевском, значении – это не про извечность групп, а про разную степень идентификации с категориями и механизмы (в том числе врожденные) этой идентификации. В общем, вот он, «примордиализм здорового человека». Enjoy.
Приснился КАЭР и кулуарный разговор с академиком Тишковым. Он говорил примерно следующее: динамика соотношений и отношений между конструктивистами и примордиалистами не отличается от динамики вокруг этнических категорий. Оказываясь в контексте друг друга стороны склонны переоценивать различия, недооценивая сходства и забывая о «развилках», на которых принимались теоретические и методологические решения, приведшие к различиям. И, в свою очередь, разнообразные практики «контакта» и peacebuilding могут быть применены с общей пользой для исследований и в этой сфере – по аналогии с этническими и прочими конфликтами.
Проснувшись, понимаю, что этот сон – проекция очень много всего, но – среди прочего – так в полной мере и не реализованного мной проекта про мировоззрения специалистов по этничности, где переменные – это собственно мировоззрение, но кроме того – самопозиционирование в пространстве примордиализма-конструктивизма-etc., дисциплина и место обучения, политическая и идеологическая позиция, и проч. И действительно, при том, что самоописание исследований этничности в этой терминологии вполне имеют смысл (пусть обычно вокруг этих слов и много заблуждений) – вполне можно проследить связь между самопровозглашаемыми (и фактическими) примордиализмом и конструктивизмом, с одной стороны, и политическими либериализмом и консерватизмом, с другой. Во всяком случае, в наших широтах. А конструктивистами (это уже из пилотного исследования) людей делает неожиданным образом… обучение конструктивистской оптике в вузах, что, если снова говорить о наших широтах, распределено по городам и весям неравномерно. В общем, мечтаю рано или поздно такое исследование сделать.
Но, раз уж пришлось к слову, снова устрою небольшую ВДНХ и скажу, что вышла очередная моя статья по когнитивному повороту, в которой я прежде всего делаю обзор исследований на стыке когнитивистики, антропологии и детской психологии, которые посвящены народным этнологиям, то есть ненаучным, во многом спонтанным, представлениям об этничности. Но, чтобы как-то обозначить место этих исследований среди прочих исследований этничности, я делаю собственное описание области исследований и, среди прочего, говорю о том, что примордиализм в исходном, гирцевском, значении – это не про извечность групп, а про разную степень идентификации с категориями и механизмы (в том числе врожденные) этой идентификации. В общем, вот он, «примордиализм здорового человека». Enjoy.
Этнические предприниматели – в чем состоит их предприятие
В исследованиях этничности бытует такой около-термин ethnic entrepreneur. Обычно он переводится как этнический предприниматель или делец от этничности. Такие и термин, и перевод, однако, оказываются misleading, вменяя этим дельцам ушлость и исключительно экономический интерес под видом «чаяний о народном благе». Такое возможно, как возможно и то, что такие люди действительно бескорыстны, но на самом деле это не так важно, а важно то, в чем собственно состоит enterprise, который осуществляют эти entrepreneurs. Устроен он примерно следующим образом. Вот, есть некоторая территория, на которой разные люди и сообщества сталкиваются с разного рода проблемами – например, пьянством на селе, отъемом земли и проч. Задача этнического предпринимателя состоит в том, чтобы, за счет реинтерпретации этих – базово неэтнических – проблем в этнических терминах, во-первых, построить более широкую коалицию (не отдельные села сталкиваются с отдельными проблемами, а весь народ сталкивается с одними и теми же проблемами), во-вторых, усилить эту коалицию символически, а значит, эмоционально (всю жизнь народ сталкивался с похожими проблемами, но мы выстояли и выстоим сейчас!). За счет этого этнический предприниматель получает политический вес, которым затем может распоряжаться по-разному – реально в той или иной степени добиться декларируемых целей или обменять этот капитал на квартиру, машину или иные блага. И – опять – не в том дело, что он меняет (или не меняет) свой политический вес на блага, а в том, что он, образно говоря, меняет много потертых монет на одну крупную банкноту, которая одновременно оказывается пропуском в «высокие кабинеты» и позволяет делать дела. Иными словами, этническое предпринимательство = коалиция + символы/эмоции. Как именно символы преобразуются в эмоции и почему это важно для понимания этничности – об этом в следующий раз. Хороших выходных!
В исследованиях этничности бытует такой около-термин ethnic entrepreneur. Обычно он переводится как этнический предприниматель или делец от этничности. Такие и термин, и перевод, однако, оказываются misleading, вменяя этим дельцам ушлость и исключительно экономический интерес под видом «чаяний о народном благе». Такое возможно, как возможно и то, что такие люди действительно бескорыстны, но на самом деле это не так важно, а важно то, в чем собственно состоит enterprise, который осуществляют эти entrepreneurs. Устроен он примерно следующим образом. Вот, есть некоторая территория, на которой разные люди и сообщества сталкиваются с разного рода проблемами – например, пьянством на селе, отъемом земли и проч. Задача этнического предпринимателя состоит в том, чтобы, за счет реинтерпретации этих – базово неэтнических – проблем в этнических терминах, во-первых, построить более широкую коалицию (не отдельные села сталкиваются с отдельными проблемами, а весь народ сталкивается с одними и теми же проблемами), во-вторых, усилить эту коалицию символически, а значит, эмоционально (всю жизнь народ сталкивался с похожими проблемами, но мы выстояли и выстоим сейчас!). За счет этого этнический предприниматель получает политический вес, которым затем может распоряжаться по-разному – реально в той или иной степени добиться декларируемых целей или обменять этот капитал на квартиру, машину или иные блага. И – опять – не в том дело, что он меняет (или не меняет) свой политический вес на блага, а в том, что он, образно говоря, меняет много потертых монет на одну крупную банкноту, которая одновременно оказывается пропуском в «высокие кабинеты» и позволяет делать дела. Иными словами, этническое предпринимательство = коалиция + символы/эмоции. Как именно символы преобразуются в эмоции и почему это важно для понимания этничности – об этом в следующий раз. Хороших выходных!
Зачем людям нужна "история их народа"?
Наконец дошел до, как кажется на берегу, важнейшей книги для исследований этничности, вышедшей в последнее время на русском языке — «В погоне за предками: Этногенез и политика». В.А.Шнирельмана. Сразу же про себя улыбнулся вот этому пассажу: «Поэтому важной частью моего подхода является изучение деятельности ученых и политических манипуляций учеными и исследователями» (с. 8) и представил, как Виктора Александровича в этой связи «любят» в российских регионах. По всей видимости, это важнейшая работа про рациональное конструирование элитами этничности и истории. Важно, однако, понимать, как те или иные версии «отзываются» в вернакулярных нарративах и как они «прикручиваются» к повседневной жизни – в качестве оружия в эпических битвах за 4 квадратных метра дороги или как легитимация отказа выдать дочку замуж за соседа.
Много лет назад – уже совсем холодным для тех широт октябрьским вечером – в одном из «армянских» городов Краснодарского края в поисках информантов я зашел в маленький магазинчик. Хозяева магазина – семья беженцев из Баку. Недавно выдали дочь замуж, но не срослось, она вернулась домой. Сын – потерялся «меж двух культур» и вроде как связался с плохой компанией. И вот, чуть не плача, мать мне все это рассказывает. Потом как бы вздрагивает, поднимает на меня глаза и говорит: «Но только запишите там – армяне самая лучшая, самая древняя, самая красивая нация».
Людям часто нужна красивая «история своего народа». Она – как бульварный роман – позволяет на время уйти от повседневных проблем. И как будто негуманно лишать людей этого «опиума».
Но что делать, если эта история... неправда?
Наконец дошел до, как кажется на берегу, важнейшей книги для исследований этничности, вышедшей в последнее время на русском языке — «В погоне за предками: Этногенез и политика». В.А.Шнирельмана. Сразу же про себя улыбнулся вот этому пассажу: «Поэтому важной частью моего подхода является изучение деятельности ученых и политических манипуляций учеными и исследователями» (с. 8) и представил, как Виктора Александровича в этой связи «любят» в российских регионах. По всей видимости, это важнейшая работа про рациональное конструирование элитами этничности и истории. Важно, однако, понимать, как те или иные версии «отзываются» в вернакулярных нарративах и как они «прикручиваются» к повседневной жизни – в качестве оружия в эпических битвах за 4 квадратных метра дороги или как легитимация отказа выдать дочку замуж за соседа.
Много лет назад – уже совсем холодным для тех широт октябрьским вечером – в одном из «армянских» городов Краснодарского края в поисках информантов я зашел в маленький магазинчик. Хозяева магазина – семья беженцев из Баку. Недавно выдали дочь замуж, но не срослось, она вернулась домой. Сын – потерялся «меж двух культур» и вроде как связался с плохой компанией. И вот, чуть не плача, мать мне все это рассказывает. Потом как бы вздрагивает, поднимает на меня глаза и говорит: «Но только запишите там – армяне самая лучшая, самая древняя, самая красивая нация».
Людям часто нужна красивая «история своего народа». Она – как бульварный роман – позволяет на время уйти от повседневных проблем. И как будто негуманно лишать людей этого «опиума».
Но что делать, если эта история... неправда?
Быть башкиром = иметь отношение к роду, квалифицированному как башкирский = фигурировать в шежере? Или как можно обнаружить типичные конструктивистские истории в глубоко эссенциалистской литературе
Многое из того, что параллельно открывали конструктивисты на западе, перед советскими исследователями, которые работали с непосредственным полевым материалом – будь то настоящего (вероятно, в меньшей степени, но об этом скоро расскажет AnthropoLOGS) или прошлого – было довольно очевидно. Но – когда у тебя с одной стороны формации, с другой этносы – до осмысления сложных эмпирических материй было просто не добраться. Скажем, классик «этнической истории башкир» Р.Г. Кузеев пишет про шежере – типичные для кочевников (и в какой-то момент ставшие письменными) генеалогии, которые стали использоваться царской администрацией как личные (ну или скорее семейные) идентификационные документы. Они должны были свидетельствовать о принадлежности человека к тому или иному роду, и это, в свою очередь, давало ему право владеть землей. Неудивительно, что фиксировались «злоупотребления», когда место в роду «покупалось».
Но – с учетом того, что конструктивитская версия истории башкир говорит о том, что именно во взаимодействиях с царской администрацией категория «башкир» и оказалась осмыслен(н)а – юридически и бытово – и фактически (в общем) башкир равнялось имеющий право на землю, Кузеев фактически прописывает механизм вхождения в категорию «башкир». А ведь примерно такие механизмы описывали Барт применительно к своим пуштунам, которые становились белуджи, и Халанд применительно к фур, которые становились багарра. Кузеев, впрочем, пишет, что коллизии, которые разрешались посредством шежере, базировались на неопределенности «принадлежности этих башкир к определенному роду». Но могли ли быть башкиры без рода и шежере? И нельзя ли сказать, что именно шежере делали людей башкирами – юридически и перцептивно? Такие вопросы и должна решать конструктивистская, когнитивизированная история этничности.
Весьма важно и характерно то, что царская администрация при проведении земельной политики не только считалась с этими шежере, но и при возникновении спора о праве участия той или иной группы башкир в волостной земельной вотчине требовала обязательного представления родословной, которая служила «доказательством» принадлежности этих башкир к определенному роду. Новой функцией шежере широко воспользовались башкирские феодалы. В целях узурпации земельной собственности они включали в родословную лиц, фактически не имеющих никакого отношения ни к данному роду, ни к его земельной собственности. Естественно, поэтому, что в старые тексты шежере вносились изменения и искажения, которые были в интересах башкирской феодальной верхушки.
Кузеев, Раиль Гумерович. Башкирские шежере. Рипол Классик, 2013 [1960]. Сс. 9-10.
Многое из того, что параллельно открывали конструктивисты на западе, перед советскими исследователями, которые работали с непосредственным полевым материалом – будь то настоящего (вероятно, в меньшей степени, но об этом скоро расскажет AnthropoLOGS) или прошлого – было довольно очевидно. Но – когда у тебя с одной стороны формации, с другой этносы – до осмысления сложных эмпирических материй было просто не добраться. Скажем, классик «этнической истории башкир» Р.Г. Кузеев пишет про шежере – типичные для кочевников (и в какой-то момент ставшие письменными) генеалогии, которые стали использоваться царской администрацией как личные (ну или скорее семейные) идентификационные документы. Они должны были свидетельствовать о принадлежности человека к тому или иному роду, и это, в свою очередь, давало ему право владеть землей. Неудивительно, что фиксировались «злоупотребления», когда место в роду «покупалось».
Но – с учетом того, что конструктивитская версия истории башкир говорит о том, что именно во взаимодействиях с царской администрацией категория «башкир» и оказалась осмыслен(н)а – юридически и бытово – и фактически (в общем) башкир равнялось имеющий право на землю, Кузеев фактически прописывает механизм вхождения в категорию «башкир». А ведь примерно такие механизмы описывали Барт применительно к своим пуштунам, которые становились белуджи, и Халанд применительно к фур, которые становились багарра. Кузеев, впрочем, пишет, что коллизии, которые разрешались посредством шежере, базировались на неопределенности «принадлежности этих башкир к определенному роду». Но могли ли быть башкиры без рода и шежере? И нельзя ли сказать, что именно шежере делали людей башкирами – юридически и перцептивно? Такие вопросы и должна решать конструктивистская, когнитивизированная история этничности.
Весьма важно и характерно то, что царская администрация при проведении земельной политики не только считалась с этими шежере, но и при возникновении спора о праве участия той или иной группы башкир в волостной земельной вотчине требовала обязательного представления родословной, которая служила «доказательством» принадлежности этих башкир к определенному роду. Новой функцией шежере широко воспользовались башкирские феодалы. В целях узурпации земельной собственности они включали в родословную лиц, фактически не имеющих никакого отношения ни к данному роду, ни к его земельной собственности. Естественно, поэтому, что в старые тексты шежере вносились изменения и искажения, которые были в интересах башкирской феодальной верхушки.
Кузеев, Раиль Гумерович. Башкирские шежере. Рипол Классик, 2013 [1960]. Сс. 9-10.
Между эссенциализмом и конструктивизмом: возможности перевода
Большинство научных текстов, с которыми приходится работать, чтобы разобраться с настоящим и прошлым некоторой локальности, будут неизбежно эссенциалистскими, то есть навязчиво «видеть» в исторических и социологических данных народы и культуры. И эти тексты приходится довольно энергозатратно интерпретировать, чтобы понять, что описываемые события и процессы представляли собой в реальности. Но хорошая новость состоит в том, что такой «перевод», пусть и с потерей смысла, возможен. Скажем, как по-эссенциалистски выразить конструктивистскую идею, что категория «башкиры» – это в значительной степени юридический конструкт, возникший в треугольнике «местные Приуралья – царская администрация – земля и вотчинная собственность на нее»? Через идею этногенеза. Вот так, например:
О башкирах, как о сложившемся народе, можно говорить не ранее, чем с середины XVI в., когда башкирские племена в сложной политической обстановке (имеется в виду разгром Казанского ханства) приняли русское подданство, впервые после нескольких столетий политической раздробленности объединив свои земли в составе Русского государства» (Кузеев Р.Г. Историческая этнография башкирского народа. Уфа, 1978. 263 с.)
С другой – повторюсь – исследователи, которые занимались не схоластикой, а исследованиями, неизбежно интерпретировали реальность в конструктивистском ключе, более того, иногда этому только помогала доминирующая марксистская формационная рамка, более чем допускавшая что-то типа вульгарного инструментализма:
Татарская феодально-буржуазная верхушка, желая использовать стремление трудовых масс отстоять свою национальную культуру от посягательств обрусителей-колонизаторов, начала усиленно насаждать в народе исламистские обычаи и бытовые формы, чтобы этим резче отделить татар от соседей, особенно от русских, изолировать татарскую массу и сохранить свое преимущественное влияние на нее. (Воробьев Н.И. Происхождение казанских татар по данным этнографии // Cоветская этнография. 1946. № 3. С. 75-87.)
Более того, иногда может посчастливиться косвенно «дотянуться» и до вернакулярных конструктов прошлого:
Мне случалось видеть и расспрашивать в селениях, которые я проезжал. Тептяри черемисы на вопросы мои отвечали мне много и нескладно; но из всего того, что они мне объясняли, я мог понять, что «они сами себя зовут черемисой, а потому, что они живут здесь, а не на старых своих местах, и выходит, что они тептяри». Объяснение это сделали мне черемисы, обитающие в Бирском уезде. (Ахмаров Г.Н. Тептяри и их происхождение // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. 1907. Т. 23. Вып. 5. С. 342-345.)
В общем, перевод из конструктивизма в эссенциализм и обратно – возможен. Но при этом важно, что – как когда происходит конверсия между тяжелыми и легкими компьютерными форматами изображений – данные будут теряться, и перевести конструктивистское изложение на эссенциалистский язык без потери смысла невозможно, равно как и из эссенциалистского текста понять в конструктивистском ключе, что же там происходило на самом деле – очень сложно и неизбежно придется достраивать.
Читаю (печалясь эссенциализму автора) и цитирую по: Скоробогатая А.А. Этническая идентичность и межкультурное взаимодействие на примере Северной Башкирии. Москва, 2008.
Большинство научных текстов, с которыми приходится работать, чтобы разобраться с настоящим и прошлым некоторой локальности, будут неизбежно эссенциалистскими, то есть навязчиво «видеть» в исторических и социологических данных народы и культуры. И эти тексты приходится довольно энергозатратно интерпретировать, чтобы понять, что описываемые события и процессы представляли собой в реальности. Но хорошая новость состоит в том, что такой «перевод», пусть и с потерей смысла, возможен. Скажем, как по-эссенциалистски выразить конструктивистскую идею, что категория «башкиры» – это в значительной степени юридический конструкт, возникший в треугольнике «местные Приуралья – царская администрация – земля и вотчинная собственность на нее»? Через идею этногенеза. Вот так, например:
О башкирах, как о сложившемся народе, можно говорить не ранее, чем с середины XVI в., когда башкирские племена в сложной политической обстановке (имеется в виду разгром Казанского ханства) приняли русское подданство, впервые после нескольких столетий политической раздробленности объединив свои земли в составе Русского государства» (Кузеев Р.Г. Историческая этнография башкирского народа. Уфа, 1978. 263 с.)
С другой – повторюсь – исследователи, которые занимались не схоластикой, а исследованиями, неизбежно интерпретировали реальность в конструктивистском ключе, более того, иногда этому только помогала доминирующая марксистская формационная рамка, более чем допускавшая что-то типа вульгарного инструментализма:
Татарская феодально-буржуазная верхушка, желая использовать стремление трудовых масс отстоять свою национальную культуру от посягательств обрусителей-колонизаторов, начала усиленно насаждать в народе исламистские обычаи и бытовые формы, чтобы этим резче отделить татар от соседей, особенно от русских, изолировать татарскую массу и сохранить свое преимущественное влияние на нее. (Воробьев Н.И. Происхождение казанских татар по данным этнографии // Cоветская этнография. 1946. № 3. С. 75-87.)
Более того, иногда может посчастливиться косвенно «дотянуться» и до вернакулярных конструктов прошлого:
Мне случалось видеть и расспрашивать в селениях, которые я проезжал. Тептяри черемисы на вопросы мои отвечали мне много и нескладно; но из всего того, что они мне объясняли, я мог понять, что «они сами себя зовут черемисой, а потому, что они живут здесь, а не на старых своих местах, и выходит, что они тептяри». Объяснение это сделали мне черемисы, обитающие в Бирском уезде. (Ахмаров Г.Н. Тептяри и их происхождение // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. 1907. Т. 23. Вып. 5. С. 342-345.)
В общем, перевод из конструктивизма в эссенциализм и обратно – возможен. Но при этом важно, что – как когда происходит конверсия между тяжелыми и легкими компьютерными форматами изображений – данные будут теряться, и перевести конструктивистское изложение на эссенциалистский язык без потери смысла невозможно, равно как и из эссенциалистского текста понять в конструктивистском ключе, что же там происходило на самом деле – очень сложно и неизбежно придется достраивать.
Читаю (печалясь эссенциализму автора) и цитирую по: Скоробогатая А.А. Этническая идентичность и межкультурное взаимодействие на примере Северной Башкирии. Москва, 2008.
Как происходит этническое изменение? Взгляд через призму неофункционалистской теории этничности
Еще один небольшой набросок для неофункционалистской теории этничности. Если говорить просто, эта теория отвечает на вопрос – зачем национальности. Нам кажется, что они не зачем, что они просто есть, но это не так. Этническая реальность существует – возникает и воспроизводится – потому что людям оказывается полезно – в самом широком смысле – дифференцировать людей (других, себя) определенным образом. Когда польза уходит – прекращается дифференцирование и – в идеальном случае – вся классификация, на основании которой дифференцировали, как туман рассеивается и исчезает. В реальности же такое происходит редко, а скорее меняются и этнические категории, и их смыслы, и совокупности людей, которых они очерчивают, и проч. Исследование же этничности в описываемом – неофункционалистском – ключе состоит в выявлении прагматик дифференцирования для отдельных людей и социальных групп, этими прагматиками объединяемыми. Скажем, вернакулярная категория «мигрант» в Москве (а скорее весь спектр смыслово накладывающихся друг на друга и описывающих примерно один концептуальный набор людей – «узбеки», «южане», ***) оказывается полезна доблестной полиции, чтобы получать свои «палки», другим «мигрантам» – чтобы искать жилье определенного класса и типа, базово русскоязычным жителям Москвы («славянам») – чтобы отделять социально компетентных людей, от которых понятно что ждать и у которых есть смысл спрашивать дорогу, от всех остальных. Категория же «мигрант» -- отдельно, так и рядоположенная категории «славянин», будет существовать до тех пор, пока сохраняется польза от категоризаций с ее помощью у конкретных людей. Как эти прагматики можно выявлять? На пересечении методов и, в некотором смысле, на их полях. Интервью, эксперименты – умно использованные в совокупности – они могут дать много. Об этом напишу потом. Пока же два дисклеймера. Во-первых, категории здесь – скорее не более, чем методологическая «точка сборки» этничности «от социологии». Воспринимает человек не только и не столько через категории, коммуницирует, да, через них, но скорее они для него – отсылка к воспринимаемой и наблюдаемой реальности, а не единственный «гвоздь», на котором эта реальность «висит». В общем, категории важны, но не ими едиными. Во-вторых, значительная часть этнической реальности существует в символическом, административном и институциональном виде, и, при том, что «живые» категоризационные прагматики могут уйти, этническая категоризация будет существовать «по инерции», а точнее прагматики будут завязаны прежде всего на символы, администрирование и институты. В реальности это связанный процесс – категории возникают как прагматически осмысленные, в таком виде институционализируются, постепенно, однако, теряют описательную мощь, оставаясь на институциональном «постаменте», их, однако, уже «подсиживают снизу» новые, «живые» категории и категоризации, они постепенно кодифицируются и занимают место отживших категоризаций, в том числе и «на постаменте». И примерно так, в общем случае, и устроена этническая динамика. Здесь впору покритиковать эту модель с «колониальных» позиций, сказав, что иногда большие акторы (прежде всего, государства), по сути, создают этническую реальность, «в одно лицо» задавая категориальные правила игры. Это так, и отличным примером этого является Дагестан, но в целом, это вариант той же модели.
Еще один небольшой набросок для неофункционалистской теории этничности. Если говорить просто, эта теория отвечает на вопрос – зачем национальности. Нам кажется, что они не зачем, что они просто есть, но это не так. Этническая реальность существует – возникает и воспроизводится – потому что людям оказывается полезно – в самом широком смысле – дифференцировать людей (других, себя) определенным образом. Когда польза уходит – прекращается дифференцирование и – в идеальном случае – вся классификация, на основании которой дифференцировали, как туман рассеивается и исчезает. В реальности же такое происходит редко, а скорее меняются и этнические категории, и их смыслы, и совокупности людей, которых они очерчивают, и проч. Исследование же этничности в описываемом – неофункционалистском – ключе состоит в выявлении прагматик дифференцирования для отдельных людей и социальных групп, этими прагматиками объединяемыми. Скажем, вернакулярная категория «мигрант» в Москве (а скорее весь спектр смыслово накладывающихся друг на друга и описывающих примерно один концептуальный набор людей – «узбеки», «южане», ***) оказывается полезна доблестной полиции, чтобы получать свои «палки», другим «мигрантам» – чтобы искать жилье определенного класса и типа, базово русскоязычным жителям Москвы («славянам») – чтобы отделять социально компетентных людей, от которых понятно что ждать и у которых есть смысл спрашивать дорогу, от всех остальных. Категория же «мигрант» -- отдельно, так и рядоположенная категории «славянин», будет существовать до тех пор, пока сохраняется польза от категоризаций с ее помощью у конкретных людей. Как эти прагматики можно выявлять? На пересечении методов и, в некотором смысле, на их полях. Интервью, эксперименты – умно использованные в совокупности – они могут дать много. Об этом напишу потом. Пока же два дисклеймера. Во-первых, категории здесь – скорее не более, чем методологическая «точка сборки» этничности «от социологии». Воспринимает человек не только и не столько через категории, коммуницирует, да, через них, но скорее они для него – отсылка к воспринимаемой и наблюдаемой реальности, а не единственный «гвоздь», на котором эта реальность «висит». В общем, категории важны, но не ими едиными. Во-вторых, значительная часть этнической реальности существует в символическом, административном и институциональном виде, и, при том, что «живые» категоризационные прагматики могут уйти, этническая категоризация будет существовать «по инерции», а точнее прагматики будут завязаны прежде всего на символы, администрирование и институты. В реальности это связанный процесс – категории возникают как прагматически осмысленные, в таком виде институционализируются, постепенно, однако, теряют описательную мощь, оставаясь на институциональном «постаменте», их, однако, уже «подсиживают снизу» новые, «живые» категории и категоризации, они постепенно кодифицируются и занимают место отживших категоризаций, в том числе и «на постаменте». И примерно так, в общем случае, и устроена этническая динамика. Здесь впору покритиковать эту модель с «колониальных» позиций, сказав, что иногда большие акторы (прежде всего, государства), по сути, создают этническую реальность, «в одно лицо» задавая категориальные правила игры. Это так, и отличным примером этого является Дагестан, но в целом, это вариант той же модели.
Виноградный палпи и научный неоэволюционизм
Как обещал, иногда этот канал будет иногда разбавляться кулинарными рецептами. Два условия для рецептов «на входе» – во-первых, они неочевидны, во-вторых, они приводят меня в восторг. Итак, встречайте: домашний виноградный палпи без сахара. Делается он оооочень просто. В 5-литровую кастрюлю нужно положить полкило винограда (в данном случае зеленого), до краев влить простую воду, засыпать 30 таблеток сахарозаменителя, довести до кипения, затем варить на медленном огне еще минут 20, в процессе раздавив чем-нибудь виноград (можно не весь). Как будет готово – жидкость нужно остудить (например, поставив кастрюлю на балкон), виноград вынуть и выкинуть, и разлить этот, по сути, компот по бутылкам или чему-нибудь. Калорийность здесь сложно посчитать, но можно закладывать не больше 15 ккал на бутылку 0,5. Как говорится, с этой прикормки я балдею последний месяц, планирую балдеть дальше, и из всей линейки нетривиальных компотов, которые я произвожу, этот самый любимый.
Ну, и пытливый ум мог заметить на фото нативную рекламу неоэволюционизма здорового человека. Читайте Джонсона и Эрла полчаса по вечерам, это хорошая книга про природу человека и, одновременно, прививка (ну или лекарство — зависит от стадии) от вируса тематически сходной, но методологически никуда не годной греберщины) И пейте домашний виноградный палпи.
Как обещал, иногда этот канал будет иногда разбавляться кулинарными рецептами. Два условия для рецептов «на входе» – во-первых, они неочевидны, во-вторых, они приводят меня в восторг. Итак, встречайте: домашний виноградный палпи без сахара. Делается он оооочень просто. В 5-литровую кастрюлю нужно положить полкило винограда (в данном случае зеленого), до краев влить простую воду, засыпать 30 таблеток сахарозаменителя, довести до кипения, затем варить на медленном огне еще минут 20, в процессе раздавив чем-нибудь виноград (можно не весь). Как будет готово – жидкость нужно остудить (например, поставив кастрюлю на балкон), виноград вынуть и выкинуть, и разлить этот, по сути, компот по бутылкам или чему-нибудь. Калорийность здесь сложно посчитать, но можно закладывать не больше 15 ккал на бутылку 0,5. Как говорится, с этой прикормки я балдею последний месяц, планирую балдеть дальше, и из всей линейки нетривиальных компотов, которые я произвожу, этот самый любимый.
Ну, и пытливый ум мог заметить на фото нативную рекламу неоэволюционизма здорового человека. Читайте Джонсона и Эрла полчаса по вечерам, это хорошая книга про природу человека и, одновременно, прививка (ну или лекарство — зависит от стадии) от вируса тематически сходной, но методологически никуда не годной греберщины) И пейте домашний виноградный палпи.
Как конструктивизм проник в Башкортостан
СчАстливо возобновил свой проект про историю проникновения конструктистской парадигмы в Россию. Возобновил его в Уфе. А Башкортостан в этом смысле дает очень «конструктивистский материал» на входе – разного рода реидентификации происходили активнейшим образом на протяжении как советского, так и досоветского времени и вполне типичной «траекторией» одного сельского сообщества могла быть идентификация в качестве черемисов при миграции в XVIII веке, татар – с принятием ислама и переходом на местный тюркский язык общения в XIX веке, а затем и башкир – в контексте советских переписей и паспортов. Вероятно, могли быть и более «забористые» траектории.
Одна из крупнейший фигур в республиканских общественных и гуманитарных науках того времени, Р.Г.Кузеев, много работал в поле в качестве этнографа. К посту прилагаются карта его экспедиций, а также коллаж фото из них. Работавшему, среди прочего, в северо-западной части республики Кузееву не могло не быть понятно, что идентификации могут со временем меняться, провозглашаться одни, а «переживаться» другие и проч. В конечном счете сам Кузеев в уфимских вернакулярных категоризациях проходил как татарин, но по паспорту был башкир – правила были такие. Но… в его работах всем этим конструктивистским узорам места не находилось, а писался «этногенез башкирского народа», а также посылались вертолеты в леса, чтобы найти что-нибудь и наименовать это что-нибудь башкирским чем-нибудь. Что это было за двоемыслие?
А вот возможно никакого двоемыслия и не было – просто в позднем советском союзе не было такой дисциплины, которая бы таким занималась. Этнология была про этногенез, социология была про трудовые отношения, история делалась на письменных или археологических источниках и проч. А описывать такие сюжеты – ну это как писать о том, о чем люди на завалинке или в курилке говорят – мысли такой в голову в том научном контексте не пришло бы. Вряд ли, конечно, Кузеев не понимал "идеологической функции" того, что он делает, но говорить о том, как вещи устроены на самом деле, было как будто бы и негде и не нужно.
Но – с распадом Советского Союза в Россию проникает западная социальная наука, и, в частности, конструктивизм, который и предоставляет язык говорения о таких сюжетах и, что важнее, легитимирует сам факт о них говорения. И если сам Кузеев – в дискуссиях с учениками, которых он настойчиво отправлял на всякие конференции и прочие мероприятия за пределы республики – в 1990-х уже признавал, что «этнос в голове», но текстово переосмыслить этот вопрос не успел (да и, возможно, не видел смысла), сами его ученики конструктивизм восприняли с воодушевлением не в последнюю очередь потому, что он хорошо объяснял, что происходило и происходит в республике. И дальше именно на башкортостанском материале – ими и внешними учеными – было написано много всякого хорошего конструктивизма.
СчАстливо возобновил свой проект про историю проникновения конструктистской парадигмы в Россию. Возобновил его в Уфе. А Башкортостан в этом смысле дает очень «конструктивистский материал» на входе – разного рода реидентификации происходили активнейшим образом на протяжении как советского, так и досоветского времени и вполне типичной «траекторией» одного сельского сообщества могла быть идентификация в качестве черемисов при миграции в XVIII веке, татар – с принятием ислама и переходом на местный тюркский язык общения в XIX веке, а затем и башкир – в контексте советских переписей и паспортов. Вероятно, могли быть и более «забористые» траектории.
Одна из крупнейший фигур в республиканских общественных и гуманитарных науках того времени, Р.Г.Кузеев, много работал в поле в качестве этнографа. К посту прилагаются карта его экспедиций, а также коллаж фото из них. Работавшему, среди прочего, в северо-западной части республики Кузееву не могло не быть понятно, что идентификации могут со временем меняться, провозглашаться одни, а «переживаться» другие и проч. В конечном счете сам Кузеев в уфимских вернакулярных категоризациях проходил как татарин, но по паспорту был башкир – правила были такие. Но… в его работах всем этим конструктивистским узорам места не находилось, а писался «этногенез башкирского народа», а также посылались вертолеты в леса, чтобы найти что-нибудь и наименовать это что-нибудь башкирским чем-нибудь. Что это было за двоемыслие?
А вот возможно никакого двоемыслия и не было – просто в позднем советском союзе не было такой дисциплины, которая бы таким занималась. Этнология была про этногенез, социология была про трудовые отношения, история делалась на письменных или археологических источниках и проч. А описывать такие сюжеты – ну это как писать о том, о чем люди на завалинке или в курилке говорят – мысли такой в голову в том научном контексте не пришло бы. Вряд ли, конечно, Кузеев не понимал "идеологической функции" того, что он делает, но говорить о том, как вещи устроены на самом деле, было как будто бы и негде и не нужно.
Но – с распадом Советского Союза в Россию проникает западная социальная наука, и, в частности, конструктивизм, который и предоставляет язык говорения о таких сюжетах и, что важнее, легитимирует сам факт о них говорения. И если сам Кузеев – в дискуссиях с учениками, которых он настойчиво отправлял на всякие конференции и прочие мероприятия за пределы республики – в 1990-х уже признавал, что «этнос в голове», но текстово переосмыслить этот вопрос не успел (да и, возможно, не видел смысла), сами его ученики конструктивизм восприняли с воодушевлением не в последнюю очередь потому, что он хорошо объяснял, что происходило и происходит в республике. И дальше именно на башкортостанском материале – ими и внешними учеными – было написано много всякого хорошего конструктивизма.
Национальность как электростанция или механизмы этнической политики
Этническая, в наших широтах именуемая национальной, политика – всегда комбинирует институциональное и символическое. Институциональное – это, например, квоты на прием в вуз по национальностям, а также вся обширная административная машинерия, на которой квотирование и распределение строится – например, графа «национальность» в паспорте. Символическое – это смыслы, которые национальной политикой стягиваются и канализируются в нужном направлении. Вот, юноша, на фоне юрты, гуляет по горам, пьет чистую горную воду. Вот тот же юноша, но уже выросший, женился, у него родился сын, он дает сыну курай и говорит, что этот музыкальный инструмент свят для башкир. А вот – наступает война, и папа главного героя говорит, что башкиры всегда были патриотами, отправляет его на войну и говорит, что тот обязательно вернется с победой. Итого, мы имеем «стяжку» между свежим воздухом, башкирскостью, юртой, кураем и войной. Но успешной или неуспешной национальная политика в своем символическом ключе становится в зависимости от того, могут ли люди к этому символическому ряду (или сети) «подключиться». Если говорить в общем, это подключение происходит за счет обращения к безусловно позитивным непосредственно испытанным когда-то эмоциям – ну кто же не любит гулять по горам и пить кристально чистую воду, более того, скорее всего, если ЦА национально политики селяне, скорее всего они это делали в детстве, и эти воспоминания для них важны. Постоянно, впрочем, показывать воду и горы – накладно, поэтому надо создать «шорткат» в эти эмоции, которым и становится национальная категория. И получается такой треугольник: я – башкир – разные хорошие воспоминания. А дальше это энергетически наполненное ментальное (а иногда и социальное) пространство можно направить на разные надобности. «Башкиры не мусорят», и вот ты, бросив бычок на тротуар в Уфе, уже как бы предаешь своего сельского дедушку, который – пока ты гулял по горам – ругался на тебя по-башкирски. «Башкиры всегда были патриотами», и вот ты идешь воевать. Национальная категория здесь работает как своего рода электростанция, которая аккумулирует индивидуальные позитивные переживания, преобразуя их в коллективное действие. И с этим механизмом, чтобы понять, как работает (и почему не работает) национальная политика, разобраться необходимо.
Этническая, в наших широтах именуемая национальной, политика – всегда комбинирует институциональное и символическое. Институциональное – это, например, квоты на прием в вуз по национальностям, а также вся обширная административная машинерия, на которой квотирование и распределение строится – например, графа «национальность» в паспорте. Символическое – это смыслы, которые национальной политикой стягиваются и канализируются в нужном направлении. Вот, юноша, на фоне юрты, гуляет по горам, пьет чистую горную воду. Вот тот же юноша, но уже выросший, женился, у него родился сын, он дает сыну курай и говорит, что этот музыкальный инструмент свят для башкир. А вот – наступает война, и папа главного героя говорит, что башкиры всегда были патриотами, отправляет его на войну и говорит, что тот обязательно вернется с победой. Итого, мы имеем «стяжку» между свежим воздухом, башкирскостью, юртой, кураем и войной. Но успешной или неуспешной национальная политика в своем символическом ключе становится в зависимости от того, могут ли люди к этому символическому ряду (или сети) «подключиться». Если говорить в общем, это подключение происходит за счет обращения к безусловно позитивным непосредственно испытанным когда-то эмоциям – ну кто же не любит гулять по горам и пить кристально чистую воду, более того, скорее всего, если ЦА национально политики селяне, скорее всего они это делали в детстве, и эти воспоминания для них важны. Постоянно, впрочем, показывать воду и горы – накладно, поэтому надо создать «шорткат» в эти эмоции, которым и становится национальная категория. И получается такой треугольник: я – башкир – разные хорошие воспоминания. А дальше это энергетически наполненное ментальное (а иногда и социальное) пространство можно направить на разные надобности. «Башкиры не мусорят», и вот ты, бросив бычок на тротуар в Уфе, уже как бы предаешь своего сельского дедушку, который – пока ты гулял по горам – ругался на тебя по-башкирски. «Башкиры всегда были патриотами», и вот ты идешь воевать. Национальная категория здесь работает как своего рода электростанция, которая аккумулирует индивидуальные позитивные переживания, преобразуя их в коллективное действие. И с этим механизмом, чтобы понять, как работает (и почему не работает) национальная политика, разобраться необходимо.
Национальность как повод поговорить
Классическая дагестанская история. Центр Москвы. Вызвал такси. Ко мне приедет Магомедсалам. В голове сразу: ну, дагестанец, но кто по нации. А в Дагестане – помимо борьбы и последнее время ММА – есть еще один национальный вид спорта. Он называется «угадай национальность собеседника». Начинаю рассуждать. Хм, Магомедсалам – так звали главу Дагестана. Глава был даргинец. Теперь посмотрим на фотографию. Если в ней не будет ничего резко не-даргинского (что это может быть – отдельный интересный вопрос), приму за рабочую версию, что он даргинец, а в конце поездки (чтоб не сразу спрашивать и вежливо было) – проверю.
Сажусь. Едем. Почти приехали. Я: «Извиняюсь за вопрос, а по нации Вы не даргинец?». Он (поворачивается, смотрит удивленно): «Даргинец. А мы знакомы?». Я: «Нет, я просто бываю в Дагестане часто». Он: «А как понял, что я даргинец?» Я: «Ну, главу республики так звали, может Вас в честь него назвали» (Тут я перепутал Магомедсалама Магомедова и Магомедали, его папу, который тоже был главной республики). Он: «Так это дядька мой». И бросился мне рассказывать про то, как Магомедсалама засекли в Дубае с проститутками, после чего с поста главы его сняли. И дальше бы мы много всего обсудили, если бы мне не надо было выходить.
Примерно так и работают смолтоки в Дагестане, в рамках которых национальности оказываются поводом поговорить. И это еще одна важная функция дагестанских национальностей: они работают как социальный, коммуникативный клей, и оттого продолжают быть нужными.
Классическая дагестанская история. Центр Москвы. Вызвал такси. Ко мне приедет Магомедсалам. В голове сразу: ну, дагестанец, но кто по нации. А в Дагестане – помимо борьбы и последнее время ММА – есть еще один национальный вид спорта. Он называется «угадай национальность собеседника». Начинаю рассуждать. Хм, Магомедсалам – так звали главу Дагестана. Глава был даргинец. Теперь посмотрим на фотографию. Если в ней не будет ничего резко не-даргинского (что это может быть – отдельный интересный вопрос), приму за рабочую версию, что он даргинец, а в конце поездки (чтоб не сразу спрашивать и вежливо было) – проверю.
Сажусь. Едем. Почти приехали. Я: «Извиняюсь за вопрос, а по нации Вы не даргинец?». Он (поворачивается, смотрит удивленно): «Даргинец. А мы знакомы?». Я: «Нет, я просто бываю в Дагестане часто». Он: «А как понял, что я даргинец?» Я: «Ну, главу республики так звали, может Вас в честь него назвали» (Тут я перепутал Магомедсалама Магомедова и Магомедали, его папу, который тоже был главной республики). Он: «Так это дядька мой». И бросился мне рассказывать про то, как Магомедсалама засекли в Дубае с проститутками, после чего с поста главы его сняли. И дальше бы мы много всего обсудили, если бы мне не надо было выходить.
Примерно так и работают смолтоки в Дагестане, в рамках которых национальности оказываются поводом поговорить. И это еще одна важная функция дагестанских национальностей: они работают как социальный, коммуникативный клей, и оттого продолжают быть нужными.
Кто этнизирует?
Считается, что конструктивизм в исследованиях этничности и когнитивный поворот как его подраздел – удел качественников. Ничего подобного. Вот (готовлюсь к докладу на апрельской конференции, наконец посчитал) пример того, как можно изучать этнизирующий взгляд (а мы помним, что Роджерс Брубекер завещал нам, что этничность – это не вещь в мире, а взгляд на мир) количественно. Опрошенным было показано изображение и предложено описать, что они видят на этом изображении. Затем ответы были закодированы, и если в ответах упоминались этнические категории и производные, а также категория «мигрант» -- переменной «этнизация» придавалось значение 1. Если такого не было, переменная кодировалась как 0. Затем – методом логистической регрессии – выявлялись факторы, которые делают этнизирующий ответ более или менее вероятным. Получилось, что, при том, что этнизирующих не так много (14%), этнизируют: люди в возрасте, из национальных регионов, хуже относящиеся к миграции, а также менее удовлетворенные жизнью. Однако % объясненного распределения – всего 10, а значит есть что-то еще важное, что делает этнизирующий взгляд более вероятным и что не было учтено. Ну и статистическая связь – это только первый шаг на пути к объяснению, и дальше надо разбираться с тем, почему те или иные связи возникают. Но – при том, что я сдержан и лаконичен – такие исследования это важный шаг вперед в деле упрочения когнитивного поворота в исследованиях этничности.
Считается, что конструктивизм в исследованиях этничности и когнитивный поворот как его подраздел – удел качественников. Ничего подобного. Вот (готовлюсь к докладу на апрельской конференции, наконец посчитал) пример того, как можно изучать этнизирующий взгляд (а мы помним, что Роджерс Брубекер завещал нам, что этничность – это не вещь в мире, а взгляд на мир) количественно. Опрошенным было показано изображение и предложено описать, что они видят на этом изображении. Затем ответы были закодированы, и если в ответах упоминались этнические категории и производные, а также категория «мигрант» -- переменной «этнизация» придавалось значение 1. Если такого не было, переменная кодировалась как 0. Затем – методом логистической регрессии – выявлялись факторы, которые делают этнизирующий ответ более или менее вероятным. Получилось, что, при том, что этнизирующих не так много (14%), этнизируют: люди в возрасте, из национальных регионов, хуже относящиеся к миграции, а также менее удовлетворенные жизнью. Однако % объясненного распределения – всего 10, а значит есть что-то еще важное, что делает этнизирующий взгляд более вероятным и что не было учтено. Ну и статистическая связь – это только первый шаг на пути к объяснению, и дальше надо разбираться с тем, почему те или иные связи возникают. Но – при том, что я сдержан и лаконичен – такие исследования это важный шаг вперед в деле упрочения когнитивного поворота в исследованиях этничности.
Еще о повседневной этнизации
Все же этнизация – почему мы иногда «видим» национальности и описываем ситуации через их призму, а иногда нет – это невероятно интригующая тема. Есть клиника, в которой я регулярно лечу свой уже дряхлеющий скелет. Клиника – чеченская. То есть я ее так описываю. Доктор, а ныне и главврач, чеченец, похож на Кадырова, когда мнет спину мне или слышит стоны тех, спину кого мнут в соседнем кабинете, с удовольствием и характерным чеченским акцентом говорит «ооо, пИтки, дон». Как будто грех такое не этнизировать. Но в ответ этнизирует и он меня. Прихожу сегодня по поводу «прихватившей спины». На что он и говорит – своему ассистенту, но и мне заодно: «Есть у меня пациент, как у них там фамилия бывает – Левитин [тут, спасибо, он проговорил свой группистский ход мысли]. У евреев это считается самый авторитетный клан. Приходит он и говорит, что так активно сексом занимался, что спину прихватило и не отпускает». Я, понимая, что был считан в качестве еврея, и оттого эта история и была рассказана, говорю, что у меня причины прозаичнее. «К сожалению», смеется он, и мы приступаем. Примерно так оно и работает, но в каких случаях происходит такая этнизация, а когда нет – пока неотвеченный вопрос в исследованиях этничности.
Все же этнизация – почему мы иногда «видим» национальности и описываем ситуации через их призму, а иногда нет – это невероятно интригующая тема. Есть клиника, в которой я регулярно лечу свой уже дряхлеющий скелет. Клиника – чеченская. То есть я ее так описываю. Доктор, а ныне и главврач, чеченец, похож на Кадырова, когда мнет спину мне или слышит стоны тех, спину кого мнут в соседнем кабинете, с удовольствием и характерным чеченским акцентом говорит «ооо, пИтки, дон». Как будто грех такое не этнизировать. Но в ответ этнизирует и он меня. Прихожу сегодня по поводу «прихватившей спины». На что он и говорит – своему ассистенту, но и мне заодно: «Есть у меня пациент, как у них там фамилия бывает – Левитин [тут, спасибо, он проговорил свой группистский ход мысли]. У евреев это считается самый авторитетный клан. Приходит он и говорит, что так активно сексом занимался, что спину прихватило и не отпускает». Я, понимая, что был считан в качестве еврея, и оттого эта история и была рассказана, говорю, что у меня причины прозаичнее. «К сожалению», смеется он, и мы приступаем. Примерно так оно и работает, но в каких случаях происходит такая этнизация, а когда нет – пока неотвеченный вопрос в исследованиях этничности.
Об эпистемологическом неравенстве
Индикатором эпистемологического неравенства является то, кто кого реально изучает. Берем весь глобус и строим сеть, которая, по сути, сводится к трем столбикам. Столбик А – откуда финансируется исследовательский проект (что – если речь идет о международных структурах – можно операционализировать как месторасположение офиса, где принималось решение о выделении денег на проект), столбик Б – где базируются его исполнители, столбик В – исследуемые локации. Будучи реализованным, такой дизайн ярко покажет, что мир эпистемологически unequal, и, грубо говоря, глобальные центры изучают весь мир, локальные центры изучают свои периферии, а периферии изучают в лучшем случае сами себе, а зачастую вообще ничего. Описанный дизайн, однако, это лишь структура, скелет этого неравенства. Де-факто оно проявляется в мириадах фреймов, способов правильно говорить, знакомств с нужными людьми, правильной «конверсией» труда в символический капитал и проч. (все по Бурдье), в результате чего периферия центр изучать не имеет ни возможности, ни такая идея в голову ей не придет.
Интересно и важно в этой связи рефлексировать собственную – промежуточную – позицию на этой эпистемологической «лестнице». В условные нью-йоркские эпистемологические салоны я вхож в лучшем случае на правах наблюдателя и эмпирика, в тоже условных ижевских эпистемологических салонах – мне в целом рады и готовы слушать мои теоретические построения.
Из правила «периферия не изучает центр» есть как будто бы одно значимое исключение, оно называется «изучение зарубежного опыта», но такие «исследования» на поверку исключением не оказываются, потому что, (еще одна структура неравенства) – их результаты никому не интересны в странах, которым они посвящены. По сути, это тип легального шпионажа. Впрочем, мы некогда это правило в некоторой степени нарушили, по гранту государственного фонда вполне официально облазив мигрантские районы Сиднея, Сингапура, Лондона, Парижа, Дубая и проч. и попытавшись ответить на широкий научный вопрос, какие в мире вообще есть модели складывания таких районов.
В этом контексте приведу, кажется, первый пост этого канала – когда у него было подписчика четыре (а значит, можно повториться):
«По-настоящему деколонизированное исследование должно быть устроено так: из провинций или отдаленных бедных стран в условную Москву приезжают исследователи изучать разные аспекты жизни этих странных москвичей. Особенно не рассказывают про тематику исследований (все равно не поймут), эксплицитно и чуть избыточно сопереживают информантам по поводу экологии и дороговизны жизни в столице, для аутентичности пытаются вести себя как москвичи, но у них не очень получается. Собрав данные -- с облегчением берут билет обратно, возвращаются в свою провинцию или отдаленную бедную страну, собирают друзей в баре, рассказывают им про "этих диких москвичей", это попахивает расизмом, но им можно -- потому что как-то надо снимать полевой стресс (тем более у них много друзей-москвичей, так что они норм), затем пишут статью в местный журнал о "практиках потребления общественных пространств москвичами" или "москвефикации одежды как элементе локальной политической борьбы", получают свои институциональные плюшки и переключаются на изучение чего-нибудь такого же в Нью-Йорке».
Эти все соображения у меня возникли в преддверии одного предприятия, о котором уже скоро расскажу.
Индикатором эпистемологического неравенства является то, кто кого реально изучает. Берем весь глобус и строим сеть, которая, по сути, сводится к трем столбикам. Столбик А – откуда финансируется исследовательский проект (что – если речь идет о международных структурах – можно операционализировать как месторасположение офиса, где принималось решение о выделении денег на проект), столбик Б – где базируются его исполнители, столбик В – исследуемые локации. Будучи реализованным, такой дизайн ярко покажет, что мир эпистемологически unequal, и, грубо говоря, глобальные центры изучают весь мир, локальные центры изучают свои периферии, а периферии изучают в лучшем случае сами себе, а зачастую вообще ничего. Описанный дизайн, однако, это лишь структура, скелет этого неравенства. Де-факто оно проявляется в мириадах фреймов, способов правильно говорить, знакомств с нужными людьми, правильной «конверсией» труда в символический капитал и проч. (все по Бурдье), в результате чего периферия центр изучать не имеет ни возможности, ни такая идея в голову ей не придет.
Интересно и важно в этой связи рефлексировать собственную – промежуточную – позицию на этой эпистемологической «лестнице». В условные нью-йоркские эпистемологические салоны я вхож в лучшем случае на правах наблюдателя и эмпирика, в тоже условных ижевских эпистемологических салонах – мне в целом рады и готовы слушать мои теоретические построения.
Из правила «периферия не изучает центр» есть как будто бы одно значимое исключение, оно называется «изучение зарубежного опыта», но такие «исследования» на поверку исключением не оказываются, потому что, (еще одна структура неравенства) – их результаты никому не интересны в странах, которым они посвящены. По сути, это тип легального шпионажа. Впрочем, мы некогда это правило в некоторой степени нарушили, по гранту государственного фонда вполне официально облазив мигрантские районы Сиднея, Сингапура, Лондона, Парижа, Дубая и проч. и попытавшись ответить на широкий научный вопрос, какие в мире вообще есть модели складывания таких районов.
В этом контексте приведу, кажется, первый пост этого канала – когда у него было подписчика четыре (а значит, можно повториться):
«По-настоящему деколонизированное исследование должно быть устроено так: из провинций или отдаленных бедных стран в условную Москву приезжают исследователи изучать разные аспекты жизни этих странных москвичей. Особенно не рассказывают про тематику исследований (все равно не поймут), эксплицитно и чуть избыточно сопереживают информантам по поводу экологии и дороговизны жизни в столице, для аутентичности пытаются вести себя как москвичи, но у них не очень получается. Собрав данные -- с облегчением берут билет обратно, возвращаются в свою провинцию или отдаленную бедную страну, собирают друзей в баре, рассказывают им про "этих диких москвичей", это попахивает расизмом, но им можно -- потому что как-то надо снимать полевой стресс (тем более у них много друзей-москвичей, так что они норм), затем пишут статью в местный журнал о "практиках потребления общественных пространств москвичами" или "москвефикации одежды как элементе локальной политической борьбы", получают свои институциональные плюшки и переключаются на изучение чего-нибудь такого же в Нью-Йорке».
Эти все соображения у меня возникли в преддверии одного предприятия, о котором уже скоро расскажу.
Мастерская исследования ценностей на Летней школе
Ну и последним пятничным аккордом расскажу о части своих летних планов. В общем, у меня есть друг Артем Земцов, который уже третий год на нашей Летней школе (той которая под Дубной) делает классное теоретико-полевое учебное мероприятие, которое в этом году посвящено труду и трудовым ценностям (whatever it means). Обещает быть очень круто, в особенности производит впечатление команда и лекторы. Если наконец до мастерской доедет Рогозин, а также действительно приедет Капелюшников (это я не говорю про уже наше и следующее поколение – Митю Серебренникова и Олю Пинчук, заявленных в качестве кураторов) – тусовка обещает быть очень крутой. А я там, как и в предыдущие годы, буду заниматься одним из любимых своих дел – буду «ставить» эмпирические исследования участников после того, как означенные звезды прочтут свои лекции, а участники – озвученную мудрость впитают. Набирает Артем в основном студентов, но кажется ими не ограничивается. Все детали – можно узнать по ссылке. А еще у Артема есть канал, посвященный ценностям. Ждем на Волге!
Ну и последним пятничным аккордом расскажу о части своих летних планов. В общем, у меня есть друг Артем Земцов, который уже третий год на нашей Летней школе (той которая под Дубной) делает классное теоретико-полевое учебное мероприятие, которое в этом году посвящено труду и трудовым ценностям (whatever it means). Обещает быть очень круто, в особенности производит впечатление команда и лекторы. Если наконец до мастерской доедет Рогозин, а также действительно приедет Капелюшников (это я не говорю про уже наше и следующее поколение – Митю Серебренникова и Олю Пинчук, заявленных в качестве кураторов) – тусовка обещает быть очень крутой. А я там, как и в предыдущие годы, буду заниматься одним из любимых своих дел – буду «ставить» эмпирические исследования участников после того, как означенные звезды прочтут свои лекции, а участники – озвученную мудрость впитают. Набирает Артем в основном студентов, но кажется ими не ограничивается. Все детали – можно узнать по ссылке. А еще у Артема есть канал, посвященный ценностям. Ждем на Волге!
Конференция ASEN
Мероприятие-предприятие, о котором шла речь двумя постами выше – это ASEN, конференция Ассоциации исследований этничности и национализма. Одна из важных международных площадок, на которой обсуждаются вопросы этничности. В этот раз – в Будапеште. Соображений и наблюдений много, пока – основные:
(1) Хотя конференция позиционируется как междисциплинарная, и междисциплинарность номинально приветствуется, основная междисциплинарность происходит по линии история-социология-политология. Где-то по краям «болтаются» – антропология и лингвистика. Психологии и когнитивистики (как и ожидалось) нет вообще.
(2) При этом «когнитивный поворот» -- как будто висит в воздухе. Все базово согласны, что этничность завязана на восприятии, исследуются в основном сложные и пестрые сюжеты, в которых эссенциализм (группизм) подрывается самой постановкой вопроса, а кто-то вполне уже кодирует эмоции при обсуждении этнических тем.
(3) Но серьезного обсуждения теоретических вопросов, в рамках которого когнитивный поворот единственно возможен – не происходит, а публичные лекции в основном – очень дисциплинарные, и базируются на довольно узких, хотя и хорошего уровня, эмпирических проектах.
(4) В основном, однако, доклады, а точнее проекты, на которых они базируются – средние или слабые. Небессмысленные содержательно, но именно методологически – допустимые на аспирантском уровне, а дальше как будто и данных бы побольше, и вопросы бы поострее (в научном смысле).
(5) Но самое главное – вряд ли тем, кто делает каждое конкретное исследование, понятно, зачем это все делается, какое знание здесь аккумулируется и для чего. Окей, еще одно исследование «идентичностей в смешанных немецко-датских семьях», но что дальше. Между тем, это важнейший вопрос в целом. Кто, для чего и в каком режиме это все будет слушать и читать, как и в каких формах знание будет аккумулироваться и к чему приводить? На этой конференции – в основном производится что-то типа когнитивного стиля. Это уже немало, но хотелось бы больше. А широкие вопросы – куда идет область – не обсуждаются.
(6) Отдельно интересно о самих участниках. Много британцев (ASEN – это, грубо говоря, конфа Геллнера и Смита), других европейцев, но большинство (и их, и всех остальных) – это сложные этнические и географические траектории, что как будто бы подчеркивает нетривиальность и «пестроту» обсуждаемого предмета, этничности.
(7) Да и сама по себе конференция – это отличный пример «ярмарки этничности», «трайбализма» в смысле манчестерской школы. Как очень интенсивное и спонтанное мероприятие – конференция заставляет всех ее участников постоянно навигировать в социальном, категориальном пространстве, представляться самим, задавать вопросы о других, с кем-то «работать», с кем-то «отдыхать». Это постоянное «пересечение границ», переопределение ситуации. И, в конечном счете, тот дюркгеймовский «ритуал», который создает социальную структуру… до следующей конференции, на которой все начинается заново. Это я к тому, что конференция по этничности сама оказывается важнейшим пространством ее производства.
(8) И – хотя значительная часть конференционной этничности происходит на базе национальных категорий, возвращаются в свои национальные контексты ее участники уже членами этого – эмерджентного – глобального сообщества. И именно этот «touch down» об национальный контекст и есть триггер, который и производит пресловутую глобальную идентичность. Это важный и интересный парадокс, который мы еще обсудим.
***
Я постепенно буду «переваривать» конференцию, что будет отражаться и здесь. Постов несколько еще точно ASEN посвящу. Так что stay tuned.
Мероприятие-предприятие, о котором шла речь двумя постами выше – это ASEN, конференция Ассоциации исследований этничности и национализма. Одна из важных международных площадок, на которой обсуждаются вопросы этничности. В этот раз – в Будапеште. Соображений и наблюдений много, пока – основные:
(1) Хотя конференция позиционируется как междисциплинарная, и междисциплинарность номинально приветствуется, основная междисциплинарность происходит по линии история-социология-политология. Где-то по краям «болтаются» – антропология и лингвистика. Психологии и когнитивистики (как и ожидалось) нет вообще.
(2) При этом «когнитивный поворот» -- как будто висит в воздухе. Все базово согласны, что этничность завязана на восприятии, исследуются в основном сложные и пестрые сюжеты, в которых эссенциализм (группизм) подрывается самой постановкой вопроса, а кто-то вполне уже кодирует эмоции при обсуждении этнических тем.
(3) Но серьезного обсуждения теоретических вопросов, в рамках которого когнитивный поворот единственно возможен – не происходит, а публичные лекции в основном – очень дисциплинарные, и базируются на довольно узких, хотя и хорошего уровня, эмпирических проектах.
(4) В основном, однако, доклады, а точнее проекты, на которых они базируются – средние или слабые. Небессмысленные содержательно, но именно методологически – допустимые на аспирантском уровне, а дальше как будто и данных бы побольше, и вопросы бы поострее (в научном смысле).
(5) Но самое главное – вряд ли тем, кто делает каждое конкретное исследование, понятно, зачем это все делается, какое знание здесь аккумулируется и для чего. Окей, еще одно исследование «идентичностей в смешанных немецко-датских семьях», но что дальше. Между тем, это важнейший вопрос в целом. Кто, для чего и в каком режиме это все будет слушать и читать, как и в каких формах знание будет аккумулироваться и к чему приводить? На этой конференции – в основном производится что-то типа когнитивного стиля. Это уже немало, но хотелось бы больше. А широкие вопросы – куда идет область – не обсуждаются.
(6) Отдельно интересно о самих участниках. Много британцев (ASEN – это, грубо говоря, конфа Геллнера и Смита), других европейцев, но большинство (и их, и всех остальных) – это сложные этнические и географические траектории, что как будто бы подчеркивает нетривиальность и «пестроту» обсуждаемого предмета, этничности.
(7) Да и сама по себе конференция – это отличный пример «ярмарки этничности», «трайбализма» в смысле манчестерской школы. Как очень интенсивное и спонтанное мероприятие – конференция заставляет всех ее участников постоянно навигировать в социальном, категориальном пространстве, представляться самим, задавать вопросы о других, с кем-то «работать», с кем-то «отдыхать». Это постоянное «пересечение границ», переопределение ситуации. И, в конечном счете, тот дюркгеймовский «ритуал», который создает социальную структуру… до следующей конференции, на которой все начинается заново. Это я к тому, что конференция по этничности сама оказывается важнейшим пространством ее производства.
(8) И – хотя значительная часть конференционной этничности происходит на базе национальных категорий, возвращаются в свои национальные контексты ее участники уже членами этого – эмерджентного – глобального сообщества. И именно этот «touch down» об национальный контекст и есть триггер, который и производит пресловутую глобальную идентичность. Это важный и интересный парадокс, который мы еще обсудим.
***
Я постепенно буду «переваривать» конференцию, что будет отражаться и здесь. Постов несколько еще точно ASEN посвящу. Так что stay tuned.
Как формируется «контент» этнической идентичности
Доклад, который на ASEN был для меня интереснее прочих, сделал, как ни странно, политолог-китаист из Манчестерского университета Питер Грис (Peter Gries), который, женившись на гречанке и проводя с ней медовый саббатикал в Салониках, решил заодно изучить то, как формируются и насколько гибки представления греков о государствах-предтечах современной Греции и что из этого следует. А версии (сочетаемые) две: это античная Греция и средневековая Византия. При этом «визитной карточкой» античной Греции считается демократия, а Византии – православие. И вот насколько люди, в большей степени находящиеся в «древнегреческой теме» будут чаще помещать в основание современной греческой идентичности демократию, а в византийской – православие – было решено замерить методом опросного эксперимента.
В ходе этого эксперимента, инкорпорированного в онлайн-опрос, все опрошенные были случайным образом разделены на три группы, одной группе показывалась эмуляция страницы в Википедии, посвященная древнегреческой истории, другой – такая же эмуляция, но посвященная Византии. Третьей, плацебо, группе – ничего не показывалось. Затем – замерялись представления о «греческости». И действительно – те люди, которым показывалась древнегреческая история, чаще соглашались, что Греция стоит на демократии. А вот византийский «прайм» (термин, который в этой методологии означает предоставляемую респондентам информацию) соответствующего эффекта не дал.
Конечно, чтобы это исследование прозвучало, нужно было бы еще замерить, например, поддержку демократических институтов, и тогда бы все было бы еще задорнее. Он, к сожалению, этого не сделал. Кроме того, у самого метода есть ограничения. В частности, полезно было бы замерять устойчивость формируемых праймами установок, но это предполагает куда более сложный дизайн. Но есть и плюсы – методология позволяет фиксировать причинно-следственные связи (что редкость и «золото» общественно-научных методологий), а также выйти на исследование «слепков» ассоциативных связей, которыми люди мыслят социальные явления. В любом случае это исследование помещается в нашу библиотечку когнитивного поворота в исследованиях этничности.
Доклад, который на ASEN был для меня интереснее прочих, сделал, как ни странно, политолог-китаист из Манчестерского университета Питер Грис (Peter Gries), который, женившись на гречанке и проводя с ней медовый саббатикал в Салониках, решил заодно изучить то, как формируются и насколько гибки представления греков о государствах-предтечах современной Греции и что из этого следует. А версии (сочетаемые) две: это античная Греция и средневековая Византия. При этом «визитной карточкой» античной Греции считается демократия, а Византии – православие. И вот насколько люди, в большей степени находящиеся в «древнегреческой теме» будут чаще помещать в основание современной греческой идентичности демократию, а в византийской – православие – было решено замерить методом опросного эксперимента.
В ходе этого эксперимента, инкорпорированного в онлайн-опрос, все опрошенные были случайным образом разделены на три группы, одной группе показывалась эмуляция страницы в Википедии, посвященная древнегреческой истории, другой – такая же эмуляция, но посвященная Византии. Третьей, плацебо, группе – ничего не показывалось. Затем – замерялись представления о «греческости». И действительно – те люди, которым показывалась древнегреческая история, чаще соглашались, что Греция стоит на демократии. А вот византийский «прайм» (термин, который в этой методологии означает предоставляемую респондентам информацию) соответствующего эффекта не дал.
Конечно, чтобы это исследование прозвучало, нужно было бы еще замерить, например, поддержку демократических институтов, и тогда бы все было бы еще задорнее. Он, к сожалению, этого не сделал. Кроме того, у самого метода есть ограничения. В частности, полезно было бы замерять устойчивость формируемых праймами установок, но это предполагает куда более сложный дизайн. Но есть и плюсы – методология позволяет фиксировать причинно-следственные связи (что редкость и «золото» общественно-научных методологий), а также выйти на исследование «слепков» ассоциативных связей, которыми люди мыслят социальные явления. В любом случае это исследование помещается в нашу библиотечку когнитивного поворота в исследованиях этничности.
Академический пограничный контроль
Ну и последний пост по мотивам ASEN. На такого рода конференциях есть вполне обычный жанр – встреча с главредами основных журналов области. Для этой конфы (да и для области в целом) – это Studies in Ethnicity and Nationalism и Nations and Nationalism.
А «цветовое разнообразие» на конфе в целом присутствовало, но в глаза ни в каком смысле не бросалось. И вот, прихожу на встречу с главредами, и понимаю, что попадаю… буквально на паспортный контроль при въезде в европейскую страну. Два пожилых доброжелательных белых мужчины рассказывают очень разнообразной и почти исключительно не-белой аудитории, как публиковаться в журналах. А надо ли говорить, что публикация в журналах – это не только (и частно не столько) содержательная коммуникация, но, в первую очередь, доступ к карьерам, деньгам, хорошей жизни. Но на входе в эту жизнь стоят они – главреды и принимают судьбоносные решения.
Впрочем, хотя сама по себе ситуация структурно оказалась довольно-таки карикатурной, нужно все же отметить, что само по себе мероприятие (и конфа в целом) – скорее призвано купировать неравенство, нежели его воспроизвести. В конечном счете, главреды транслировали свой взгляд, которым они смотрят на получаемые статьи, на публикационную активность в принципе, и это действительно подспорье для публикации. Так что это скорее не пограничный контроль, а консультация при подаче на визы. Но, но, но.
Из важных тем, которые поднимались на этой встрече:
1. Нет, нельзя по-английски подавать тот же текст, который уже был подан в журнал на «национальном» языке. Даже несмотря на то, что после всех ревью и редактуры тексты окажутся де-факто разными. И ничего, что с работой по результату познакомится гораздо меньше людей. Налицо конфликт между «национальной» и «глобальной» научными карьерами, а страдает – распространение знания.
2. Нон-нейтив-инглиш-спикерс публиковаться как было, так и остается сложнее. То есть, уровень языка продолжает считаться вторичным по отношению к содержанию статьи, но признается существование целой серии «фильтров», на которых даже не ошибки, но нон-нейтив стиль может сыграть роль, а с учетом того, что в этом деле все на тоненького – структурное неравенство воспроизводится.
3. Инструменты ИИ пока никак не регламентируются, но скоро будут. При этом главреды или не поняли вопроса или не захотели его понимать. Нон-нейтив аудитория, добравшаяся до ASEN, разумеется, уже активно использует ИИ для редактирования и стилизации текстов. Но поскольку нет позиции, аппрувнуть это редактора не могут и отмораживаются.
Основная проблема глобального академического неравенства – во всяком случае по идее – это недостаточная циркуляция идей и зависимость их успешности от мир-системной позиции их высказывающего. Но с другой стороны – в ситуации невероятного перепроизводства текстов, большинство из которых ни разу не цитируется, это понятные правила игры. Хочешь, чтобы твои идеи «сыграли» -- будь любезен учи английский и выстраивай свою траекторию так, чтобы она как минимум прошла через мир-системные центры, на которых сфокусировано внимание. В общем, есть над чем подумать и что обсудить.
Ну и последний пост по мотивам ASEN. На такого рода конференциях есть вполне обычный жанр – встреча с главредами основных журналов области. Для этой конфы (да и для области в целом) – это Studies in Ethnicity and Nationalism и Nations and Nationalism.
А «цветовое разнообразие» на конфе в целом присутствовало, но в глаза ни в каком смысле не бросалось. И вот, прихожу на встречу с главредами, и понимаю, что попадаю… буквально на паспортный контроль при въезде в европейскую страну. Два пожилых доброжелательных белых мужчины рассказывают очень разнообразной и почти исключительно не-белой аудитории, как публиковаться в журналах. А надо ли говорить, что публикация в журналах – это не только (и частно не столько) содержательная коммуникация, но, в первую очередь, доступ к карьерам, деньгам, хорошей жизни. Но на входе в эту жизнь стоят они – главреды и принимают судьбоносные решения.
Впрочем, хотя сама по себе ситуация структурно оказалась довольно-таки карикатурной, нужно все же отметить, что само по себе мероприятие (и конфа в целом) – скорее призвано купировать неравенство, нежели его воспроизвести. В конечном счете, главреды транслировали свой взгляд, которым они смотрят на получаемые статьи, на публикационную активность в принципе, и это действительно подспорье для публикации. Так что это скорее не пограничный контроль, а консультация при подаче на визы. Но, но, но.
Из важных тем, которые поднимались на этой встрече:
1. Нет, нельзя по-английски подавать тот же текст, который уже был подан в журнал на «национальном» языке. Даже несмотря на то, что после всех ревью и редактуры тексты окажутся де-факто разными. И ничего, что с работой по результату познакомится гораздо меньше людей. Налицо конфликт между «национальной» и «глобальной» научными карьерами, а страдает – распространение знания.
2. Нон-нейтив-инглиш-спикерс публиковаться как было, так и остается сложнее. То есть, уровень языка продолжает считаться вторичным по отношению к содержанию статьи, но признается существование целой серии «фильтров», на которых даже не ошибки, но нон-нейтив стиль может сыграть роль, а с учетом того, что в этом деле все на тоненького – структурное неравенство воспроизводится.
3. Инструменты ИИ пока никак не регламентируются, но скоро будут. При этом главреды или не поняли вопроса или не захотели его понимать. Нон-нейтив аудитория, добравшаяся до ASEN, разумеется, уже активно использует ИИ для редактирования и стилизации текстов. Но поскольку нет позиции, аппрувнуть это редактора не могут и отмораживаются.
Основная проблема глобального академического неравенства – во всяком случае по идее – это недостаточная циркуляция идей и зависимость их успешности от мир-системной позиции их высказывающего. Но с другой стороны – в ситуации невероятного перепроизводства текстов, большинство из которых ни разу не цитируется, это понятные правила игры. Хочешь, чтобы твои идеи «сыграли» -- будь любезен учи английский и выстраивай свою траекторию так, чтобы она как минимум прошла через мир-системные центры, на которых сфокусировано внимание. В общем, есть над чем подумать и что обсудить.