critique-fail-again

Танцующий Агамбен (6): другой «Анти-Эдип»

Читательская ажитация вокруг «Анти-Эдипа» Делёза/Гваттари отбросила тень на иные попытки заново истолковать миф об Эдипе, указав на его пределы и лакуны. Вышедшая через 5 лет после хита Д/Г вторая книга Агамбена «Станцы. Слово и фантазм в западной культуре» (1977) на последних страницах предложила в чем-то более радикальную критику «Эдипа», чем французский дуэт. Хотя масштаб двух замыслов не сопоставим – почти 700-страничный синтез истории мысли с одной стороны и чуть более 20 страниц, не притязающих на систематичность с другой, – всё это не должно скрыть значение жеста Агамбена, представляющего собой не столько критический выпад, сколько «археологическое» открытие: итальянец копнул не глубже Д/Г, он просто воткнул лопату в другом месте.

История Эдипа плотно связана с историей мысли в силу того, что она определяется двумя базовыми запретами: убийство и инцест. Соответственно, толкования этого сюжета, как правило, представляют собой движение мысли между двумя полюсами: на одной стороне вопрос о (не)дозволенном сексуальном опыте и сопряженная с ним проблематика желания (Фрейд etc); на другой стороне вопрос о власти, её (насильственных) истоках, которые вскрыл Фуко. То, что предложили Д/Г – не выход за рамки двух запретов, а опыт ускорения между двумя пределами (их «машины желания» стремятся разогнаться так, чтобы на больших скоростях семейно-государственные границы превратились в нечеткую линию пейзажа, для восприятия которого требуется более нюансированная оптика (микрополитика шизоанализа)). «Анти-Эдип» Д/Г – несмотря на всю революционность – оставляет нетронутой базовую предпосылку двух «первичных» запретов: история об Эдипе здесь всё еще история про захват власти (убийство отца) и про негативность желания (брак с матерью).

Агамбен делает нечто совершенно иное. В разделе «Перверсивный образ: семиология с точки зрения Сфинкса» он уклоняется от обсуждения двух форм запрета и ищет точку не первичной нормы, а локус изначального разделения (исключения), что сделало возможной нормативность. Для него миф об Эдипе – это не история бессознательных желаний и поступков героя, а история первичного исключения, которое производит сам Эдип. Hybris Эдипа направлен не на отца, не на мать и не на семейно-государственный порядок; его вызов адресован опыту языка.

Для Агамбена в основе истории Эдипа – столкновение со Сфинксом, без которого невозможно дальнейшее царствование и отношения с матерью. Разгадка загадки Сфинкса проявляет не хитрость Эдипа, а его неспособность понять, что загадка не требует решения. Точнее Сфинкс предлагает не ребус, ожидающий дешифровки (как сновидение – толкования), а иной модус речи, в котором «означаемое не скрыто “загадочным” означающим», а где явлена «изначальная трещина» опыта языка. Эдип своим «правильным» ответом решил не загадку Сфинкса, а предал забвению этот разлом, эхом чего стал миф о прозрачности языка, его способности гарантировать присутствие прямого значения и верного смысла. По Агамбену Эдип предложил модерную модель интерпретации символического – ainigma стала кодом, который надлежит вскрыть. «Анти-Эдип» Агамбена – это опыт десинхронизации означающего и означаемого, который не допускает, что есть языковой способ его преодоления. Напротив, «эдипальна» всякая мысль, притязающая на снятие языкового раскола средствами языка. В этом ракурсе понятны последние страницы книги: критика Деррида обусловлена тем, что деконструкция хотя и являет собой предельный опыт подвешивания (присутствия) смысла, однако она остаётся в рамках «эдипального» опыта языка, акцентируя роль письма. Тогда как итальянский философ указывает на утраченный в истории об Эдипе горизонт: его последующие работы о языке – попытка опыта мысли под знаком Сфинкса.

www.group-telegram.com/us/critiquefailagain.com/79

507 viewsedited  Mar 5, 2023 at 08:25

Танцующий Агамбен (6): другой «Анти-Эдип»

Читательская ажитация вокруг «Анти-Эдипа» Делёза/Гваттари отбросила тень на иные попытки заново истолковать миф об Эдипе, указав на его пределы и лакуны. Вышедшая через 5 лет после хита Д/Г вторая книга Агамбена «Станцы. Слово и фантазм в западной культуре» (1977) на последних страницах предложила в чем-то более радикальную критику «Эдипа», чем французский дуэт. Хотя масштаб двух замыслов не сопоставим – почти 700-страничный синтез истории мысли с одной стороны и чуть более 20 страниц, не притязающих на систематичность с другой, – всё это не должно скрыть значение жеста Агамбена, представляющего собой не столько критический выпад, сколько «археологическое» открытие: итальянец копнул не глубже Д/Г, он просто воткнул лопату в другом месте.

История Эдипа плотно связана с историей мысли в силу того, что она определяется двумя базовыми запретами: убийство и инцест. Соответственно, толкования этого сюжета, как правило, представляют собой движение мысли между двумя полюсами: на одной стороне вопрос о (не)дозволенном сексуальном опыте и сопряженная с ним проблематика желания (Фрейд etc); на другой стороне вопрос о власти, её (насильственных) истоках, которые вскрыл Фуко. То, что предложили Д/Г – не выход за рамки двух запретов, а опыт ускорения между двумя пределами (их «машины желания» стремятся разогнаться так, чтобы на больших скоростях семейно-государственные границы превратились в нечеткую линию пейзажа, для восприятия которого требуется более нюансированная оптика (микрополитика шизоанализа)). «Анти-Эдип» Д/Г – несмотря на всю революционность – оставляет нетронутой базовую предпосылку двух «первичных» запретов: история об Эдипе здесь всё еще история про захват власти (убийство отца) и про негативность желания (брак с матерью).

Агамбен делает нечто совершенно иное. В разделе «Перверсивный образ: семиология с точки зрения Сфинкса» он уклоняется от обсуждения двух форм запрета и ищет точку не первичной нормы, а локус изначального разделения (исключения), что сделало возможной нормативность. Для него миф об Эдипе – это не история бессознательных желаний и поступков героя, а история первичного исключения, которое производит сам Эдип. Hybris Эдипа направлен не на отца, не на мать и не на семейно-государственный порядок; его вызов адресован опыту языка.

Для Агамбена в основе истории Эдипа – столкновение со Сфинксом, без которого невозможно дальнейшее царствование и отношения с матерью. Разгадка загадки Сфинкса проявляет не хитрость Эдипа, а его неспособность понять, что загадка не требует решения. Точнее Сфинкс предлагает не ребус, ожидающий дешифровки (как сновидение – толкования), а иной модус речи, в котором «означаемое не скрыто “загадочным” означающим», а где явлена «изначальная трещина» опыта языка. Эдип своим «правильным» ответом решил не загадку Сфинкса, а предал забвению этот разлом, эхом чего стал миф о прозрачности языка, его способности гарантировать присутствие прямого значения и верного смысла. По Агамбену Эдип предложил модерную модель интерпретации символического – ainigma стала кодом, который надлежит вскрыть. «Анти-Эдип» Агамбена – это опыт десинхронизации означающего и означаемого, который не допускает, что есть языковой способ его преодоления. Напротив, «эдипальна» всякая мысль, притязающая на снятие языкового раскола средствами языка. В этом ракурсе понятны последние страницы книги: критика Деррида обусловлена тем, что деконструкция хотя и являет собой предельный опыт подвешивания (присутствия) смысла, однако она остаётся в рамках «эдипального» опыта языка, акцентируя роль письма. Тогда как итальянский философ указывает на утраченный в истории об Эдипе горизонт: его последующие работы о языке – попытка опыта мысли под знаком Сфинкса.

BY critique-fail-again