Друзья, заглядывайте в следующий четверг в Дом кино на заключительную лекцию о документалистике. Расскажу опять о личных фильмах — но не в целом, а конкретно о поисках возможности говорить от первого лица в постсоветском и российском контексте.

Анонс такой:
С конца 1960-х годов в мировой документалистике набирает силу движение к личному. На лекции поговорим, почему этот важный для мирового кино поворот почти не проник в советский контекст, а потом сложно и долго приживался в российском. Вспомним ранние личные опыты Виктора Косаковского и Виталия Манского*, революционную интонацию Любови Аркус, эксперименты Александра Расторгуева и Павла Костомарова, а также — познакомимся с работами последних лет, для авторов и авторок которых разговор от первого лица из новации превратился в норму.

Билеты уже доступны в кассе Дома кино, а когда-нибудь появятся и по ссылке.

Правда, приходите!
Буду рада встретиться перед долгой летней паузой.

* только что признан иноагентом

Почти три часа зависала на полинезийских островах с Альбертом Серра. В Pacifiction (или Мучения на островах) повзрослевший со времен Пианистки Бенуа Мажимель в белобрючном образе Остапа Бендера кутит с местными жителями на фоне пальм и золотисто-сиреневых закатов, пока не прознает, что за его спиной французское правительство вновь подумывает использовать этот кусочек рая в качестве плацдарма для ядерных испытаний.

История про праздного героя, который, видимо, долгое время жил в уверенности, что по-хозяйски контролирует положение дел в своем домене, пока власть не начала — в тягучем ритме самого фильма — безвозвратно утекать (хорош обиженный монолог про политику как модную закрытую тусовку, существование которой особенно раздражает [персонажа], если на нее не зовут).

Но самое притягательное в Pacifiction, как по мне, это кадры. Не знаю, намеренно или нет, но мир Мучений на островах напоминает огромный, дорогой аквариум. Не могу разобрать, что здесь натура, а что — павильон цифровых эффектов, но как раз эта неразличимость, пожалуй, и занятна: как будто кто-то повторяет в оформлении природные мотивы, но делает это так идеально, что сходство начинает сбоить. Второстепенные герои — тоже, считай, часть ландшафта, — периодически странно зависают, выпадают из действия, как рыбы, которых хочется разбудить, постучав по стеклу.

В общем, чтобы приманить потенциальных зрителей изображения сработают тут, пожалуй, лучше, чем слова (тем более, формулирую я не очень сейчас, так как после недельной температуры на второстепенных героев, вперившихся в разноцветные стены, похожа больше, чем на авторку текстоцентричного тг-канала):

— книги
Оливия Мэннинг. Балканская трилогия.

Вторую половину июня провела в обнимку с трехтомником Оливии Мэннинг, спотыкаясь разве что о непривычное сочетание очень спокойной, прозрачной по стилю прозы и зернистых адмаргинемских страниц. В Балканской трилогии и вправду совсем не узнается современница произведений Берроуза и Пинчона, скорее романы напоминают какую-нибудь Анну Каренину — гладкий, бесшовный (на мой взгляд, литературоведы наверняка оспорят) текст, от которого в первую очередь ждешь увлекательного рассказа, а не языковых эквилибров, с готовностью погружаешься в жизнь многочисленных персонажей и сходишься с ними так близко, будто ежедневно встречаешь всех на светских обедах и коротаешь в такой компании вечера, пропуская стаканчик-другой. Размах у Мэннинг, конечно, не толстовский (не хватает как минимум пространной несобственно-прямой речи, как максимум — достаточной развертки мировоззренческих позиций), но заявка — вполне. В Бухаресте (а потом и в Афинах) конца 1930-х годов, который то собирается вступать в войну, то временит с этим, встречаются участники британской миссии, представители белой русской эмиграции, немцы, венгры, греки, румыны всех социальных слоёв и политических позиций.

Совершенно понятно, почему Балканскую трилогию именно сейчас перевели для российских читателей, и лично в меня актуальность её настроения попала на предельный процент. Что может переживаться острее, чем возможность читать о людях, замерших в состоянии перманентного кризиса, ежедневно ждущих чего-то — то ли катастрофы, которая теперь уже безапелляционно обрушится им на головы, то ли чудесного спасения. Новый день для героев Мэннинг начинается со сплетен о последних фронтовых новостях, и зависимость от них превратилась в рутину, о неестественности которой все уже позабыли. Тем более, политика все равно с ними только случается, совершенно не беря в расчет ни одного героя как действующее и мыслящее лицо. В городе появляются представители пронацистской гвардии, которую, кажется, запрещали только полгода назад, короля, ходят слухи, попытается сместить с трона военный диктатор, поговаривают, летняя школа по изучению английской литературы завтра может не открыться — зависит от переменчивого геополитического партнерства, черт его знает. Все эти события оставляют героев без возможности заглядывать в будущее (разве что в формате пустоватых предположений: ну не может же война длиться вечно!) но в целом не сильно препятствуют проживать настоящее — во всяком случае, пока не закрыли привычный английский паб.

Но, пожалуй, главным достоинством Балканской трилогии (не зависимым от моего текущего настроения) мне кажется интереснейший выбор перспективы. Мы так много читали / смотрели о Второй мировой войне с точки зрения разных очевидно заинтересованных и определенных в своем интересе сторон (будь то СССР, США, Британия, Германия), но много ли мы знаем о самочувствии Румынии в тот период? Каково это вообще — быть страной, лишенной права голосовать за свое будущее, когда ставки так высоки, и суетливо пытающейся понять, на чью сторону встать безопаснее? Этот взгляд сбоку на большое историческое событие — то, что меня интригует больше всего (сразу вспоминается мой любимый Бумажный солдат, показывающий первый полет человека в космос глазами врача, следящего за самочувствием Гагарина).

Вообще, я бы сказала, что вся трилогия Мэннинг — переплетение этих периферийных взглядов: Румыния смотрит на враждующие стороны во Второй мировой, жители Румынии смотрят на своих неуклюжих политиков, британка Гарриет (альтер эго самой писательницы) смотрит на жителей Румынии. Ну и мы с вами смотрим на все это из России 2023 года.

Только что случайно увидела, что мой текст про Нейтана Филдера, опубликованный в последнем печатном номере ИК, оказывается, уже размещен на сайте издания. Ну, что ж, тогда предлагаю к прочтению здесь.

Нейтан становится исследователем, у которого есть позаимствованная у предшественников гипотеза — ее проверкой и становится «Репетиция». Он обещает участникам проекта сделать их жизнь более безопасной, предполагая, что от фундаментального, встроенного в экзистирование страха перед неопределенным будущим можно избавиться, если предусмотреть и прожить в форме черновика все его варианты. Но, как выясняется, сфабрикованное проживание не имеет ничего общего с реальным переживанием, в чем Нейтан убеждается, вводя себя на правах героя в ткань собственного грандиозного спектакля.

Очень-очень-очень люблю Нейтана. Познакомьтесь с ним, пожалуйста.

[тексту, как по мне, немного не хватило внимательной финальной редактуры, но уж как есть]

Никак не могу спокойно уехать в отпуск и помолчать, но!

Коллеги сообщают, что вышел второй номер элегантного самиздата Синема Рутин, собравшего портретные тексты про не слишком популярных режиссеров. Хотелось бы написать, что моим героем стал Хэл Хартли, но, увы, меня подрезал дорогой Паша Пугачев, который тоже его очень любит и быстрее отвечает на сообщения)

В итоге написала про Шанталь Акерман. Хотя о ней уже и без того сказано достаточно чутких слов, мне все равно очень хотелось что-то к ним прибавить, потому что Акерман — с фундаментальным для нее ощущением собственной неуместности — мне именно по-человечески очень близка (вообще, я, скорее всего, еще вернусь к этой параллели в более личном посте, но для него сейчас не тот момент). В общем, там несколько интуиций — об этой неуместности, об особенностях ее взгляда как одинокого, о провальных попытках пользоваться [английским] языком, чтобы быть понятой.

Моя копия фильма «Там» была скачана в версии, где отсутствовал перевод на русский – ни субтитров, ни озвучки. Сперва Акерман говорила по телефону на французском, и внизу можно было читать английские субтитры. Потом почти все ее реплики превратились в монолог, который она отчего-то взялась произносить по-английски. К нему субтитры уже не полагались – подразумевалось, что англоговорящему зрителю речь будет понятна без перевода. Но на самом деле разобрать ее оказалось сложно, местами – практически невозможно, ведь говорила Шанталь с очень сильным акцентом. Я подумала тогда, что эта ситуация очень точно олицетворяет то, как характер Акерман проявлялся в кино. Она всегда стремилась выражать его как предельно личное, даже откровенное – и, вместе с тем, расписывалась в невозможности это сделать, все время говоря из-за занавесок очередного временного убежища, не рискуя прямо адресовать себя зрителю. И английский язык для иностранца ощущается таким же хиазмом: человек использует его как инструмент, который поможет быть понятым, но в процессе говорения все меньше на это надеется.

Номер уже можно заказать через тг-канал журнала, а скоро он появится и в книжных магазинах: https://www.group-telegram.com/cinemaroutine/1350

Шлю своим подписчикам краткий видеопривет из Териберки!

Проводить лето за полярным кругом — топ вариант ❄

В одной из серий Секса в большом городе Миранда знакомится с мужчиной, который сразу сообщает, что ни разу не выезжал с Манхэттена.
— И вы считаете, здесь есть, чем гордиться?
...

У меня не было риска стать таким человеком, ведь я не-коренная-петербурженка, прожившая все еще большую часть жизни в Архангельской и Вологодской области. И хотя с 2012 года Петербург стал для меня самым важным и любимым местом на свете, в какой-то момент родилась обсессивная страсть к путешествиям по России, которые кажутся мне не только приятными, но и важными, даже необходимыми — чтобы прочертить опытом собственного тела линии, связывающие между собой лоскуты гигантской, разнообразной страны, в которой мне довелось родиться и жить.

Я откровенно фетишизирую свои поездки через ведение списков посещенных субъектов (да, не городов и населенных пунктов) и зависание в онлайн-игре, где надо найти и отметить на карте все (95-100% правильности с первой попытки!). У меня нет иллюзии, что так я лучше узнаю Россию, превращу ее в какой-то понятный объект, по поводу которого, ссылаясь на опыт путешествий, можно будет разбрасываться авторитетными генерализирующими суждениями. Мне кажется, основная цель моих поездок — избавиться от соблазна упрощать ее образ, обращая внимание не на соборность, а на гетерогенность России, на не схожие друг с другом лица отдельных мест, послушать их индивидуальные голоса.

Как Екатеринбург говорит: расслабься, я не дам тебя в обиду.
Нижний: отдохни хорошо, подыши, вкусно поешь.
Мурманск: ты туристка? не уверен, что тебе тут место.
Новгород: моя жизнь могла бы сложиться совсем по-другому, я боролся за это, но проиграл.

Еще, путешествуя, я вспоминаю знакомых мне людей, живших в этих местах, и пытаюсь понять, как они могли на них повлиять, что они чувствовали, когда ходили, скажем, в детстве, по улицам, на которых я сейчас оказалась, в каком районе жили, учились, влюблялись, ругались с родителями. Еще думаю, какие фильмы были здесь сняты и почему им потребовался именно характер этого места.

Но главное, после каждой такой поездки, я чувствую, как нагруженное для меня эфемерными образами название обретает вещную наполненность, как в компьютерной игре с открытым миром, который становится доступен постепенно, через усилие.

Передаю привет тем, кто любит Архангельскую, Вологодскую, Волгоградскую, Владимирскую, Ивановскую, Калининградскую, Калужскую, Костромскую, Ленинградскую, Мурманскую, Новгородскую, Нижегородскую, Псковскую, Самарскую, Свердловскую, Тюменскую, Ярославскую области, Башкортостан, Татарстан, Карелию, Краснодарский край, Ненецкий АО, Москву и Санкт-Петербург. Я теперь пусть отчасти, но могу разделить вашу любовь!