Кембриджская жизнь переполнена событиями и встречами, и порой трудно облечь впечатления в слова. Но вот кусочек из последних наблюдений:
Много общаюсь с английскими и американскими славистами, каждый раз поражаюсь их гигантскому интересу к русскому языку и советской истории. Когда обыкновенный студент четверокурсник или матерый phd-аспирант подходит и спрашивает по-русски, например, «как тебе Балабанов?», или от досады говорит «офигеть блин!», то это всегда забавляет и удивляет. Недавно одна студентка сказала, что ей задали эссе о разнице между москвичами и жителями других городов России. А мне есть, что рассказать!
Но показательно, что, например, на показ современного казахского фильма «Мадина», который мы проводили с Гульнарой Абикеевой и Катрионой Келли в конце февраля в Тринити Колледже, пришла пара десятков человек, а на авторскую документалку филолога Юрия Левинга про «ахматовский сирот», — только 5-6 человек. Как будто традиционный литературный канон, как тут говорят «белых великих мужчин», уже мало кому интересен. Я спрашивал нескольких англичан (которые далеки, но более-менее в курсе советской культуры), а им вообще имя Бродского малоизвестно. Фильм Левинга, который он сложил из многочасовых интервью с тем самым ахматовским кругом поэтов, тоже на самом деле об этом, — о старении и смерти мифа, о том, как все прекрасное, что связывало некогда этих людей, превратилось в груду обид, разочарований и раздражений. Все повторяют заезженные «пластинки», а на самом деле медленно теряют и голос, и смысл. Пустой зал, в котором шел фильм, как будто продолжал это ощущение умирания целого поколения.
Сейчас интересно про мультиидентичность, национальную специфику, про маргинализированное и не каноничное. Один из самых популярных советских фильмов здесь: «Первый учитель» Андрея Кончаловского, о котором я практически ни от кого не слышал в Москве. Здесь же он обсуждается на каждой второй лекции или докладе. Даже Дзига Вертов интересует не «Человеком с киноаппаратом», а «Шестой частью мира» и «Тремя песнями о Ленине», то есть, женщинами, которые снимают чадру. Сюжет более волнительный, чем приключения кино-глаза.
Исследовательница из Оксфорда как-то спросила меня, кем считал себя Вертов: евреем, украинцем или русским. Мне кажется, он видел себя советским космополитом, а домом своим считал Москву. Но, если подумать, он сочетал в себе сразу все. Пожалуй, в целом эта мультиидентичность советских людей страшно захватывает новые поколения славистов: как один человек мог мыслить себя сразу внутри разных культур и национальностей, быть разным на бумаге, на работе, в семье и среди друзей. При желании все это можно найти у Бродского и его товарищей, но пока они продолжают растворяться в своем утраченном времени, бессильные достучаться до сердца современности.
Кембриджская жизнь переполнена событиями и встречами, и порой трудно облечь впечатления в слова. Но вот кусочек из последних наблюдений:
Много общаюсь с английскими и американскими славистами, каждый раз поражаюсь их гигантскому интересу к русскому языку и советской истории. Когда обыкновенный студент четверокурсник или матерый phd-аспирант подходит и спрашивает по-русски, например, «как тебе Балабанов?», или от досады говорит «офигеть блин!», то это всегда забавляет и удивляет. Недавно одна студентка сказала, что ей задали эссе о разнице между москвичами и жителями других городов России. А мне есть, что рассказать!
Но показательно, что, например, на показ современного казахского фильма «Мадина», который мы проводили с Гульнарой Абикеевой и Катрионой Келли в конце февраля в Тринити Колледже, пришла пара десятков человек, а на авторскую документалку филолога Юрия Левинга про «ахматовский сирот», — только 5-6 человек. Как будто традиционный литературный канон, как тут говорят «белых великих мужчин», уже мало кому интересен. Я спрашивал нескольких англичан (которые далеки, но более-менее в курсе советской культуры), а им вообще имя Бродского малоизвестно. Фильм Левинга, который он сложил из многочасовых интервью с тем самым ахматовским кругом поэтов, тоже на самом деле об этом, — о старении и смерти мифа, о том, как все прекрасное, что связывало некогда этих людей, превратилось в груду обид, разочарований и раздражений. Все повторяют заезженные «пластинки», а на самом деле медленно теряют и голос, и смысл. Пустой зал, в котором шел фильм, как будто продолжал это ощущение умирания целого поколения.
Сейчас интересно про мультиидентичность, национальную специфику, про маргинализированное и не каноничное. Один из самых популярных советских фильмов здесь: «Первый учитель» Андрея Кончаловского, о котором я практически ни от кого не слышал в Москве. Здесь же он обсуждается на каждой второй лекции или докладе. Даже Дзига Вертов интересует не «Человеком с киноаппаратом», а «Шестой частью мира» и «Тремя песнями о Ленине», то есть, женщинами, которые снимают чадру. Сюжет более волнительный, чем приключения кино-глаза.
Исследовательница из Оксфорда как-то спросила меня, кем считал себя Вертов: евреем, украинцем или русским. Мне кажется, он видел себя советским космополитом, а домом своим считал Москву. Но, если подумать, он сочетал в себе сразу все. Пожалуй, в целом эта мультиидентичность советских людей страшно захватывает новые поколения славистов: как один человек мог мыслить себя сразу внутри разных культур и национальностей, быть разным на бумаге, на работе, в семье и среди друзей. При желании все это можно найти у Бродского и его товарищей, но пока они продолжают растворяться в своем утраченном времени, бессильные достучаться до сердца современности.
BY Большой Пудовкин
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Stocks closed in the red Friday as investors weighed upbeat remarks from Russian President Vladimir Putin about diplomatic discussions with Ukraine against a weaker-than-expected print on U.S. consumer sentiment. In 2014, Pavel Durov fled the country after allies of the Kremlin took control of the social networking site most know just as VK. Russia's intelligence agency had asked Durov to turn over the data of anti-Kremlin protesters. Durov refused to do so. Since its launch in 2013, Telegram has grown from a simple messaging app to a broadcast network. Its user base isn’t as vast as WhatsApp’s, and its broadcast platform is a fraction the size of Twitter, but it’s nonetheless showing its use. While Telegram has been embroiled in controversy for much of its life, it has become a vital source of communication during the invasion of Ukraine. But, if all of this is new to you, let us explain, dear friends, what on Earth a Telegram is meant to be, and why you should, or should not, need to care. Under the Sebi Act, the regulator has the power to carry out search and seizure of books, registers, documents including electronics and digital devices from any person associated with the securities market. Despite Telegram's origins, its approach to users' security has privacy advocates worried.
from de
