Поэтический текст из книги Александры Петровой "Вид на жительство", которую я когда-то случайно нашел на книжном развале в "Проекте ОГИ" (помните такое?). Непростой для артикуляции и не короткий текст, который можно представить поставленным на сцене Робертом Уилсоном, не расстающимся со сборником пьес Бертольта Брехта.А кто бы мог написать к этому спектаклю музыку?
Темнеет. Смердяков натягивает лопнувшую струну. Неприбранная Фортуна в закутке прикладывается к вину. Стряпает у жаровни. Капли пота ползут по гриму. В трактир постепенно заходят прогуливающиеся по Риму. Впереди долгая ночь. Захожу и я. Выпить и превозмочь.
Гитара не строит. Он пробует пальцы в прелюде. Сползаются пьяные люди, ощупывают темноту.
О, она тоже нечистая, как отношенье между мной и предметом. Между мной и предметом любви.
Связь, бегущую по проводам, рвет непогода. В нашей – помехи невыравненных скоростей. Выпьем-ка лучше за навык складывать чемоданы, а потом их вовсе не разбирать.
Осенний ветер подтянет к открытой раме ворох старых билетов: вылет в двенадцать, прибытие в пять. Глянь-ка, вот они полетели, что твои голуби у Сан-Пьетро.
Смердяков, откашлявшись, затягивает неаполитанскую, старая тоже ему подпевает: про карий глаз, разлуку-зиму, про то, что не успел... Ах, фата, ты аляповата. Зачем мешаешь слезы к Риму, мне доктор не велел.
Хор странниц:
Судьба – это душный запах портьеры, пыль плюшевых стульев. Постоянство пространства хуже холеры и погубительней пьянства.
Хор странниц справа заглушает другой, Хор пьяниц неопределенного пола:
Шартрез, Ширин, Охотничья, Грозвино. Поедем в Брянск, в Царское, хоть на Марс. Все равно.
(Серафимы и ангелы толпятся у касс, поглядывают тяжело.)
Нам бесклассовый, пожалуйста, билет. Да, дорога нам известна прекрасно. Как и всякая, она выведет в Рим. В этом смысле, судьба решается единогласно.
Красной Армии бойцы уходят за границы дозволенного им.
Прорвутся два, а то и один. Матрос. Звать, наверное, Саня. Тот, кто там его встретит, поцелует взасос, в шелковой вымоет бане, обует, оденет и на обратный билет выдаст денег: Хочешь, езжай, голубчик, ты теперь легкий, без родины. И свободен.
Зажигают плошки. Звон стекла. Ухает откупоренная бутылка. В наступившей тишине слышно чавканье. На вилки наматывается сужающееся пространство. Лишь по углам затаилось испуганное постоянство.
Фортуна нервничает. Смердяков бормочет заговоры против фальши. Кто-то резко включает свет. Смердяков узнает: это тот самый банщик. Все посетители поднимаются с мест, выходят за ним. Садятся на мотороллеры. Шум моторов.
Смердяков и Фортуна остаются одни. Старые куклы, брошенные выросшими детьми в гулких комнатах. Выставленные у окон трактира их лица, отдаляясь, фарфорово светятся в блеске фар. Но надо бежать. Квартал охватывает пожар.
Это время наше горит. У него высокое РОЭ, воспалена его плевра. Пред тобою оно вырастет грозно и неизменно из желтеющей тьмы, погоняющей дальше армию мотоциклистов, двухголово сидящую в седлах.
Мчи, детвора двадцать первого века, ведь и я твой покорный калека. Если и есть мне наставник, это только движенье.
Поэтический текст из книги Александры Петровой "Вид на жительство", которую я когда-то случайно нашел на книжном развале в "Проекте ОГИ" (помните такое?). Непростой для артикуляции и не короткий текст, который можно представить поставленным на сцене Робертом Уилсоном, не расстающимся со сборником пьес Бертольта Брехта.А кто бы мог написать к этому спектаклю музыку?
Темнеет. Смердяков натягивает лопнувшую струну. Неприбранная Фортуна в закутке прикладывается к вину. Стряпает у жаровни. Капли пота ползут по гриму. В трактир постепенно заходят прогуливающиеся по Риму. Впереди долгая ночь. Захожу и я. Выпить и превозмочь.
Гитара не строит. Он пробует пальцы в прелюде. Сползаются пьяные люди, ощупывают темноту.
О, она тоже нечистая, как отношенье между мной и предметом. Между мной и предметом любви.
Связь, бегущую по проводам, рвет непогода. В нашей – помехи невыравненных скоростей. Выпьем-ка лучше за навык складывать чемоданы, а потом их вовсе не разбирать.
Осенний ветер подтянет к открытой раме ворох старых билетов: вылет в двенадцать, прибытие в пять. Глянь-ка, вот они полетели, что твои голуби у Сан-Пьетро.
Смердяков, откашлявшись, затягивает неаполитанскую, старая тоже ему подпевает: про карий глаз, разлуку-зиму, про то, что не успел... Ах, фата, ты аляповата. Зачем мешаешь слезы к Риму, мне доктор не велел.
Хор странниц:
Судьба – это душный запах портьеры, пыль плюшевых стульев. Постоянство пространства хуже холеры и погубительней пьянства.
Хор странниц справа заглушает другой, Хор пьяниц неопределенного пола:
Шартрез, Ширин, Охотничья, Грозвино. Поедем в Брянск, в Царское, хоть на Марс. Все равно.
(Серафимы и ангелы толпятся у касс, поглядывают тяжело.)
Нам бесклассовый, пожалуйста, билет. Да, дорога нам известна прекрасно. Как и всякая, она выведет в Рим. В этом смысле, судьба решается единогласно.
Красной Армии бойцы уходят за границы дозволенного им.
Прорвутся два, а то и один. Матрос. Звать, наверное, Саня. Тот, кто там его встретит, поцелует взасос, в шелковой вымоет бане, обует, оденет и на обратный билет выдаст денег: Хочешь, езжай, голубчик, ты теперь легкий, без родины. И свободен.
Зажигают плошки. Звон стекла. Ухает откупоренная бутылка. В наступившей тишине слышно чавканье. На вилки наматывается сужающееся пространство. Лишь по углам затаилось испуганное постоянство.
Фортуна нервничает. Смердяков бормочет заговоры против фальши. Кто-то резко включает свет. Смердяков узнает: это тот самый банщик. Все посетители поднимаются с мест, выходят за ним. Садятся на мотороллеры. Шум моторов.
Смердяков и Фортуна остаются одни. Старые куклы, брошенные выросшими детьми в гулких комнатах. Выставленные у окон трактира их лица, отдаляясь, фарфорово светятся в блеске фар. Но надо бежать. Квартал охватывает пожар.
Это время наше горит. У него высокое РОЭ, воспалена его плевра. Пред тобою оно вырастет грозно и неизменно из желтеющей тьмы, погоняющей дальше армию мотоциклистов, двухголово сидящую в седлах.
Мчи, детвора двадцать первого века, ведь и я твой покорный калека. Если и есть мне наставник, это только движенье.
BY Смерть студента
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Additionally, investors are often instructed to deposit monies into personal bank accounts of individuals who claim to represent a legitimate entity, and/or into an unrelated corporate account. To lend credence and to lure unsuspecting victims, perpetrators usually claim that their entity and/or the investment schemes are approved by financial authorities. The original Telegram channel has expanded into a web of accounts for different locations, including specific pages made for individual Russian cities. There's also an English-language website, which states it is owned by the people who run the Telegram channels. Either way, Durov says that he withdrew his resignation but that he was ousted from his company anyway. Subsequently, control of the company was reportedly handed to oligarchs Alisher Usmanov and Igor Sechin, both allegedly close associates of Russian leader Vladimir Putin. The regulator said it has been undertaking several campaigns to educate the investors to be vigilant while taking investment decisions based on stock tips. What distinguishes the app from competitors is its use of what's known as channels: Public or private feeds of photos and videos that can be set up by one person or an organization. The channels have become popular with on-the-ground journalists, aid workers and Ukrainian President Volodymyr Zelenskyy, who broadcasts on a Telegram channel. The channels can be followed by an unlimited number of people. Unlike Facebook, Twitter and other popular social networks, there is no advertising on Telegram and the flow of information is not driven by an algorithm.
from de
