Поэтический текст из книги Александры Петровой "Вид на жительство", которую я когда-то случайно нашел на книжном развале в "Проекте ОГИ" (помните такое?). Непростой для артикуляции и не короткий текст, который можно представить поставленным на сцене Робертом Уилсоном, не расстающимся со сборником пьес Бертольта Брехта.А кто бы мог написать к этому спектаклю музыку?
Темнеет. Смердяков натягивает лопнувшую струну. Неприбранная Фортуна в закутке прикладывается к вину. Стряпает у жаровни. Капли пота ползут по гриму. В трактир постепенно заходят прогуливающиеся по Риму. Впереди долгая ночь. Захожу и я. Выпить и превозмочь.
Гитара не строит. Он пробует пальцы в прелюде. Сползаются пьяные люди, ощупывают темноту.
О, она тоже нечистая, как отношенье между мной и предметом. Между мной и предметом любви.
Связь, бегущую по проводам, рвет непогода. В нашей – помехи невыравненных скоростей. Выпьем-ка лучше за навык складывать чемоданы, а потом их вовсе не разбирать.
Осенний ветер подтянет к открытой раме ворох старых билетов: вылет в двенадцать, прибытие в пять. Глянь-ка, вот они полетели, что твои голуби у Сан-Пьетро.
Смердяков, откашлявшись, затягивает неаполитанскую, старая тоже ему подпевает: про карий глаз, разлуку-зиму, про то, что не успел... Ах, фата, ты аляповата. Зачем мешаешь слезы к Риму, мне доктор не велел.
Хор странниц:
Судьба – это душный запах портьеры, пыль плюшевых стульев. Постоянство пространства хуже холеры и погубительней пьянства.
Хор странниц справа заглушает другой, Хор пьяниц неопределенного пола:
Шартрез, Ширин, Охотничья, Грозвино. Поедем в Брянск, в Царское, хоть на Марс. Все равно.
(Серафимы и ангелы толпятся у касс, поглядывают тяжело.)
Нам бесклассовый, пожалуйста, билет. Да, дорога нам известна прекрасно. Как и всякая, она выведет в Рим. В этом смысле, судьба решается единогласно.
Красной Армии бойцы уходят за границы дозволенного им.
Прорвутся два, а то и один. Матрос. Звать, наверное, Саня. Тот, кто там его встретит, поцелует взасос, в шелковой вымоет бане, обует, оденет и на обратный билет выдаст денег: Хочешь, езжай, голубчик, ты теперь легкий, без родины. И свободен.
Зажигают плошки. Звон стекла. Ухает откупоренная бутылка. В наступившей тишине слышно чавканье. На вилки наматывается сужающееся пространство. Лишь по углам затаилось испуганное постоянство.
Фортуна нервничает. Смердяков бормочет заговоры против фальши. Кто-то резко включает свет. Смердяков узнает: это тот самый банщик. Все посетители поднимаются с мест, выходят за ним. Садятся на мотороллеры. Шум моторов.
Смердяков и Фортуна остаются одни. Старые куклы, брошенные выросшими детьми в гулких комнатах. Выставленные у окон трактира их лица, отдаляясь, фарфорово светятся в блеске фар. Но надо бежать. Квартал охватывает пожар.
Это время наше горит. У него высокое РОЭ, воспалена его плевра. Пред тобою оно вырастет грозно и неизменно из желтеющей тьмы, погоняющей дальше армию мотоциклистов, двухголово сидящую в седлах.
Мчи, детвора двадцать первого века, ведь и я твой покорный калека. Если и есть мне наставник, это только движенье.
Поэтический текст из книги Александры Петровой "Вид на жительство", которую я когда-то случайно нашел на книжном развале в "Проекте ОГИ" (помните такое?). Непростой для артикуляции и не короткий текст, который можно представить поставленным на сцене Робертом Уилсоном, не расстающимся со сборником пьес Бертольта Брехта.А кто бы мог написать к этому спектаклю музыку?
Темнеет. Смердяков натягивает лопнувшую струну. Неприбранная Фортуна в закутке прикладывается к вину. Стряпает у жаровни. Капли пота ползут по гриму. В трактир постепенно заходят прогуливающиеся по Риму. Впереди долгая ночь. Захожу и я. Выпить и превозмочь.
Гитара не строит. Он пробует пальцы в прелюде. Сползаются пьяные люди, ощупывают темноту.
О, она тоже нечистая, как отношенье между мной и предметом. Между мной и предметом любви.
Связь, бегущую по проводам, рвет непогода. В нашей – помехи невыравненных скоростей. Выпьем-ка лучше за навык складывать чемоданы, а потом их вовсе не разбирать.
Осенний ветер подтянет к открытой раме ворох старых билетов: вылет в двенадцать, прибытие в пять. Глянь-ка, вот они полетели, что твои голуби у Сан-Пьетро.
Смердяков, откашлявшись, затягивает неаполитанскую, старая тоже ему подпевает: про карий глаз, разлуку-зиму, про то, что не успел... Ах, фата, ты аляповата. Зачем мешаешь слезы к Риму, мне доктор не велел.
Хор странниц:
Судьба – это душный запах портьеры, пыль плюшевых стульев. Постоянство пространства хуже холеры и погубительней пьянства.
Хор странниц справа заглушает другой, Хор пьяниц неопределенного пола:
Шартрез, Ширин, Охотничья, Грозвино. Поедем в Брянск, в Царское, хоть на Марс. Все равно.
(Серафимы и ангелы толпятся у касс, поглядывают тяжело.)
Нам бесклассовый, пожалуйста, билет. Да, дорога нам известна прекрасно. Как и всякая, она выведет в Рим. В этом смысле, судьба решается единогласно.
Красной Армии бойцы уходят за границы дозволенного им.
Прорвутся два, а то и один. Матрос. Звать, наверное, Саня. Тот, кто там его встретит, поцелует взасос, в шелковой вымоет бане, обует, оденет и на обратный билет выдаст денег: Хочешь, езжай, голубчик, ты теперь легкий, без родины. И свободен.
Зажигают плошки. Звон стекла. Ухает откупоренная бутылка. В наступившей тишине слышно чавканье. На вилки наматывается сужающееся пространство. Лишь по углам затаилось испуганное постоянство.
Фортуна нервничает. Смердяков бормочет заговоры против фальши. Кто-то резко включает свет. Смердяков узнает: это тот самый банщик. Все посетители поднимаются с мест, выходят за ним. Садятся на мотороллеры. Шум моторов.
Смердяков и Фортуна остаются одни. Старые куклы, брошенные выросшими детьми в гулких комнатах. Выставленные у окон трактира их лица, отдаляясь, фарфорово светятся в блеске фар. Но надо бежать. Квартал охватывает пожар.
Это время наше горит. У него высокое РОЭ, воспалена его плевра. Пред тобою оно вырастет грозно и неизменно из желтеющей тьмы, погоняющей дальше армию мотоциклистов, двухголово сидящую в седлах.
Мчи, детвора двадцать первого века, ведь и я твой покорный калека. Если и есть мне наставник, это только движенье.
BY Смерть студента
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
The picture was mixed overseas. Hong Kong’s Hang Seng Index fell 1.6%, under pressure from U.S. regulatory scrutiny on New York-listed Chinese companies. Stocks were more buoyant in Europe, where Frankfurt’s DAX surged 1.4%. The Security Service of Ukraine said in a tweet that it was able to effectively target Russian convoys near Kyiv because of messages sent to an official Telegram bot account called "STOP Russian War." The S&P 500 fell 1.3% to 4,204.36, and the Dow Jones Industrial Average was down 0.7% to 32,943.33. The Dow posted a fifth straight weekly loss — its longest losing streak since 2019. The Nasdaq Composite tumbled 2.2% to 12,843.81. Though all three indexes opened in the green, stocks took a turn after a new report showed U.S. consumer sentiment deteriorated more than expected in early March as consumers' inflation expectations soared to the highest since 1981. Emerson Brooking, a disinformation expert at the Atlantic Council's Digital Forensic Research Lab, said: "Back in the Wild West period of content moderation, like 2014 or 2015, maybe they could have gotten away with it, but it stands in marked contrast with how other companies run themselves today." In view of this, the regulator has cautioned investors not to rely on such investment tips / advice received through social media platforms. It has also said investors should exercise utmost caution while taking investment decisions while dealing in the securities market.
from us
