Forwarded from Международная академия психодинамической психотерапии
Игра и реальность в психоанализе. Клинический метод и мышление Дональда Вудса Винникотта
Наша образовательная программа посвящена глубокому изучению идей и клинического наследия Уилфреда Биона (1897-1979), одного из самых значимых психоаналитиков и теоретиков прошлого века. Программа охватывает ключевые аспекты его работы, включая, помимо прочего, идеи о «достаточно хорошей матери», холдинге, переходных объектах и феноменах, способности быть в одиночестве, истинном и ложном Я, а также его понимание игры как пространства рождения субъективности — всё это радикально изменило клиническое мышление и психоаналитическую практику.
Двенадцать психоаналитиков, посвятивших многие годы исследованию наследия Винникотта, проведут нас через изучение его основных текстов и концепций, иллюстрируя их клиническими случаями. Эта программа не только расширит ваше понимание теорий Винникотта, но и значительно обогатит вашу профессиональную практику, предоставляя новые возможности для понимания пациентов.
Вот список занятий, а подробное описание каждого можно прочитать на нашем сайте (https://iappsy.org/winnicott).
1. Биография доктора Дональда Вудса Винникотта (1896–1971): становление гениального психоаналитика. Б. Кар
2. Две лекции: о холдинге и умении видеть в пациенте хорошее. С. Ахтар
3. Мать и семья: роль отзеркаливания. А. Джойс
4. Особенности потенциального пространства: способность к переходным феноменам. А. Джойс
5. "Луна" Винникотта: чуткость и становление профессионального психоаналитика. Д. Голдман
6. Развитие интереса к другому. Л. Колдуэлл
7. Быть в одиночестве и быть с другими. Л. Колдуэлл
8. Воображаемое и действительное в психической жизни. Переходные объекты и переходные феномены. Д. Голдман
9. О чем идет речь, когда мы говорим об агрессии? Д. Голдман
10. Чтение статьи Винникотта «Коммуникация и отсутствие коммуникации: исследование противоположностей» глазами Огдена. Б. Рейс
11. Игра: творческая активность и поиск собственного Я. Б. Рейс
12. Игра и её связь с психо-сомой. М. Кирчхели
13. Д. Винникотт и теория развития Мелани Кляйн. Дж. Агуайо
14. Использование объекта и отношения через идентификацию. А. Джойс
15. Ненависть в контрпереносе. Дж. Агуайо
16. О ядре самости, недоступном для идентификаций. А. Феррута
17. Последние пациенты Винникотта: интервью с тремя анализандами, 1969–1971. Б. Кар
18-19. Психоанализ как игра и игра психоанализа. С. Купер
20. Пигля: психоаналитическое лечение маленькой девочки. К. Масур
21. Как Винникотт понимал психическое здоровье. Н. Викерс
⏳ Продолжительность программы: 60 ак. часов, 21 занятие по 2 и 3 часа.
🗓 Даты: программа будет проходить в течение 7 месяцев, с 11 июля 2025 г. по 19 января 2025 г. Полное расписание есть на сайте: https://iappsy.org/winnicott
🎓 Занятия будут включать лекции, дискуссии и презентацию случаев преподавателей. Мы также предложим статьи для чтения, которые будут переведены на русский язык для этой программы.
🎬 Записи занятий будут доступны в течение года, на русском языке (в переводе).
📝 По окончании программы будет выдан сертификат.
💳 Стоимость: $264 за всю программу или $140 долларов при оплате 2-я частями.
Мы стараемся поддерживать доступные цены, чтобы как можно больше коллег смогли принять участие. Возможна оплата картами всех стран, стоимость будет сконвертирована в национальную валюту.
Регистрация и оплата на сайте: https://iappsy.org/winnicott
Наша образовательная программа посвящена глубокому изучению идей и клинического наследия Уилфреда Биона (1897-1979), одного из самых значимых психоаналитиков и теоретиков прошлого века. Программа охватывает ключевые аспекты его работы, включая, помимо прочего, идеи о «достаточно хорошей матери», холдинге, переходных объектах и феноменах, способности быть в одиночестве, истинном и ложном Я, а также его понимание игры как пространства рождения субъективности — всё это радикально изменило клиническое мышление и психоаналитическую практику.
Двенадцать психоаналитиков, посвятивших многие годы исследованию наследия Винникотта, проведут нас через изучение его основных текстов и концепций, иллюстрируя их клиническими случаями. Эта программа не только расширит ваше понимание теорий Винникотта, но и значительно обогатит вашу профессиональную практику, предоставляя новые возможности для понимания пациентов.
Вот список занятий, а подробное описание каждого можно прочитать на нашем сайте (https://iappsy.org/winnicott).
1. Биография доктора Дональда Вудса Винникотта (1896–1971): становление гениального психоаналитика. Б. Кар
2. Две лекции: о холдинге и умении видеть в пациенте хорошее. С. Ахтар
3. Мать и семья: роль отзеркаливания. А. Джойс
4. Особенности потенциального пространства: способность к переходным феноменам. А. Джойс
5. "Луна" Винникотта: чуткость и становление профессионального психоаналитика. Д. Голдман
6. Развитие интереса к другому. Л. Колдуэлл
7. Быть в одиночестве и быть с другими. Л. Колдуэлл
8. Воображаемое и действительное в психической жизни. Переходные объекты и переходные феномены. Д. Голдман
9. О чем идет речь, когда мы говорим об агрессии? Д. Голдман
10. Чтение статьи Винникотта «Коммуникация и отсутствие коммуникации: исследование противоположностей» глазами Огдена. Б. Рейс
11. Игра: творческая активность и поиск собственного Я. Б. Рейс
12. Игра и её связь с психо-сомой. М. Кирчхели
13. Д. Винникотт и теория развития Мелани Кляйн. Дж. Агуайо
14. Использование объекта и отношения через идентификацию. А. Джойс
15. Ненависть в контрпереносе. Дж. Агуайо
16. О ядре самости, недоступном для идентификаций. А. Феррута
17. Последние пациенты Винникотта: интервью с тремя анализандами, 1969–1971. Б. Кар
18-19. Психоанализ как игра и игра психоанализа. С. Купер
20. Пигля: психоаналитическое лечение маленькой девочки. К. Масур
21. Как Винникотт понимал психическое здоровье. Н. Викерс
⏳ Продолжительность программы: 60 ак. часов, 21 занятие по 2 и 3 часа.
🗓 Даты: программа будет проходить в течение 7 месяцев, с 11 июля 2025 г. по 19 января 2025 г. Полное расписание есть на сайте: https://iappsy.org/winnicott
🎓 Занятия будут включать лекции, дискуссии и презентацию случаев преподавателей. Мы также предложим статьи для чтения, которые будут переведены на русский язык для этой программы.
🎬 Записи занятий будут доступны в течение года, на русском языке (в переводе).
📝 По окончании программы будет выдан сертификат.
💳 Стоимость: $264 за всю программу или $140 долларов при оплате 2-я частями.
Мы стараемся поддерживать доступные цены, чтобы как можно больше коллег смогли принять участие. Возможна оплата картами всех стран, стоимость будет сконвертирована в национальную валюту.
Регистрация и оплата на сайте: https://iappsy.org/winnicott
Forwarded from чело/век психоанализа
искусство пре-рывания
пре-пинание (punctuation) и пре-рывание (scansion)
Остановка сеанса в лакановской практике может иметь два статуса:
1) знак пунктуации (пре-пинания)
2) разрез (пре-рывание)
✵ Не точка, но запятая
Когда аналитик пунктуирует речь завершением сеанса, он старается поставить не точку, но запятую, то есть не остановиться в пункте ясного смысла или утверждения, но подтолкнуть анализанта, чтобы он споткнулся и продвинулся по пути анализа уже за пределами кабинета. Тогда, например, 2 минуты сеанса могут растянуться на часы/дни/месяцы/годы продуктивной работы [сопоставимо ли это хоть как-то с цифрой, например, 55 минут?].
Анализант, остановленный на полуслове, не закончивший свою мысль, не получивший понятный ответ, обретает замечательный импульс, известный в психологии как «эффект Зейгарник». «Незавершённая задача» открывает поле для производства своих собственных, ценных для анализа, интерпретаций.
Это работа в русле осмысления и реконструкции истории субъекта, которая сопровождается производством смысла и разворачиванием цепочек означающих в произносимой в анализе речи.
✵ Раз-рыв-раз-рез
Остановка сеанса другого рода ориентирована в противоположном направлении: не на производство смысла, но на столкновение с твердыней бессмыслицы, на обнаружение объекта наслаждения, на встречу с Реальным.
Здесь важен лакановский термин scansion, который лучше всего переводить на русский по кальке как скандирование уже потому, что сохраняется важная этимологическая отсылка к скандалу, который непременно возникает вместе с приближением к объекту-причине желания. Речь идёт о скандале несусветности жизни человека как таковой. Именно нонсенс бытия лежит на горизонте анализа каждого говорящего телом существа.
Scander происходит от латинского scandere – подниматься, взбираться, лезть. Первоначальный его смысл касается именно физического действия. Далее в ораторском, декламационном искусстве скандирование означает ритмичное членение по слогам, акцентируемое телесно в мимике, жестах, движениях, ходьбе.В поэтике, политике, мистике скандирование завязано на пульсацию живого тела.
В аналитической практике скандирование способно превратить речь говорящего существа в событие тела. Пре-рывание сеанса способно столкнуть с сингулярным способом его наслаждения за пределами всякого смысла.
✵ Итак
Разница между пре-пинанием и пре-рыванием, демонстрирует эпистемологический разрыв лакановского учения, знаменуя переход от герменевтической модели (поиск смысла) к логической модели (обращение к Реальному, не поддающемуся осмыслению).
Пунктуация ведёт к смыслу через недосказанность, тогда как скандирование – к встрече с Реальным через разрыв. И первое, и второе имеет этическую ориентацию на особенность каждой речи, каждого отдельного анализанта, на каждом отдельном сеансе каждой отдельной, соответственно, переменной длительности.
картина "Разрыв"
художник Лучо Фонтана
#ШколаКлиническогоОбразовыванияЛакановскихАналитиков
#znakperemen
#ZeNтерапия
пре-пинание (punctuation) и пре-рывание (scansion)
Остановка сеанса в лакановской практике может иметь два статуса:
1) знак пунктуации (пре-пинания)
2) разрез (пре-рывание)
✵ Не точка, но запятая
Когда аналитик пунктуирует речь завершением сеанса, он старается поставить не точку, но запятую, то есть не остановиться в пункте ясного смысла или утверждения, но подтолкнуть анализанта, чтобы он споткнулся и продвинулся по пути анализа уже за пределами кабинета. Тогда, например, 2 минуты сеанса могут растянуться на часы/дни/месяцы/годы продуктивной работы [сопоставимо ли это хоть как-то с цифрой, например, 55 минут?].
Анализант, остановленный на полуслове, не закончивший свою мысль, не получивший понятный ответ, обретает замечательный импульс, известный в психологии как «эффект Зейгарник». «Незавершённая задача» открывает поле для производства своих собственных, ценных для анализа, интерпретаций.
Это работа в русле осмысления и реконструкции истории субъекта, которая сопровождается производством смысла и разворачиванием цепочек означающих в произносимой в анализе речи.
✵ Раз-рыв-раз-рез
Остановка сеанса другого рода ориентирована в противоположном направлении: не на производство смысла, но на столкновение с твердыней бессмыслицы, на обнаружение объекта наслаждения, на встречу с Реальным.
Здесь важен лакановский термин scansion, который лучше всего переводить на русский по кальке как скандирование уже потому, что сохраняется важная этимологическая отсылка к скандалу, который непременно возникает вместе с приближением к объекту-причине желания. Речь идёт о скандале несусветности жизни человека как таковой. Именно нонсенс бытия лежит на горизонте анализа каждого говорящего телом существа.
Scander происходит от латинского scandere – подниматься, взбираться, лезть. Первоначальный его смысл касается именно физического действия. Далее в ораторском, декламационном искусстве скандирование означает ритмичное членение по слогам, акцентируемое телесно в мимике, жестах, движениях, ходьбе.В поэтике, политике, мистике скандирование завязано на пульсацию живого тела.
В аналитической практике скандирование способно превратить речь говорящего существа в событие тела. Пре-рывание сеанса способно столкнуть с сингулярным способом его наслаждения за пределами всякого смысла.
✵ Итак
Разница между пре-пинанием и пре-рыванием, демонстрирует эпистемологический разрыв лакановского учения, знаменуя переход от герменевтической модели (поиск смысла) к логической модели (обращение к Реальному, не поддающемуся осмыслению).
Пунктуация ведёт к смыслу через недосказанность, тогда как скандирование – к встрече с Реальным через разрыв. И первое, и второе имеет этическую ориентацию на особенность каждой речи, каждого отдельного анализанта, на каждом отдельном сеансе каждой отдельной, соответственно, переменной длительности.
картина "Разрыв"
художник Лучо Фонтана
#ШколаКлиническогоОбразовыванияЛакановскихАналитиков
#znakperemen
#ZeNтерапия
Всё-таки социальные сети по-прежнему могут быть полезными — сегодня, например, наткнулся на интересные размышления о ИИ от психоаналитикини Надежды Кривули. Она пишет: мы имеем дело не с машиной, а с проекциями, которые, если не распознаны, начинают казаться истиной. Разговор об ИИ — это не о будущем, а о том, кем мы уже являемся.
Аналитик — вовсе не нейтральный слушатель. Он ясно дает понять, что определённые моменты — почти всегда связанные с проявлением бессознательного желания и ранее не признанного удовольствия — являются ключевыми. Он направляет внимание пациента на эти моменты, более или менее прямо предлагая обдумать их, поассоциировать вокруг них и отнестись к ним серьёзно.
Пациенты не склонны спонтанно сосредотачиваться на темах, которые действительно важны с точки зрения психоанализа; скорее наоборот — они склонны их избегать. Даже если пациент понимает, что, к примеру, стоит остановиться на теме сексуальности, он всё равно, как правило, будет избегать ассоциаций к самым насыщенным сексуальным элементам снов и фантазий.
«Свободные ассоциации» — вещь прекрасная (хотя на более глубоком уровне и пронизанная парадоксами), но часто нужно немало усилий, чтобы пациент действительно высвободил то, что наиболее важно. Аналитику не стоит бояться выделять тот материал, который он считает значимым. Конечно, не в ущерб всему остальному — ведь аналитик не может точно знать, что скрывается за каждым элементом; но акцентируя бессознательное, аналитик выражает «желание аналитика» услышать именно это.
Именно это — а не рассказ о том, как прошла субботняя ночь с клубами, не теории пациента о поэтике Достоевского и не прочая болтовня, которой люди обмениваются с друзьями, семьей или коллегами, — то, что они думают, будто «должны» обсуждать в терапии, или то, что начинают обсуждать просто потому, что не знают, что ещё сказать, или боятся того, что могли бы сказать. Прерывание сессии, или «скандирование», — это инструмент, с помощью которого аналитик может не дать пациенту заполнять сессию пустыми разговорами. Как только сказано нечто важное — нет нужды продолжать сессию; более того, если аналитик не завершит её в этот момент, пациент, скорее всего, начнёт заполнять оставшееся время пустыми словами и вскоре забудет о важном, сказанном в начале.
Завершение сессии на особенно выразительной формулировке пациента помогает удержать внимание на существенном.
Анализ не требует пересказа всей жизни в деталях, всей недели — в четырёхголосной гармонии, или каждой мимолётной мысли и впечатления. Такой подход превращает терапию в бесконечный процесс, на который не хватит и целой жизни. Однако многие терапевты боятся прерывать пациентов, менять тему, которую те выбрали сами, или проявить скуку или раздражение. Раздражение, впрочем, часто указывает на то, что аналитик упустил момент — момент, когда можно было бы сменить тему, задать вопрос, углубиться — и теперь не может найти «элегантного» способа вернуться назад. Это, по сути, отражение фрустрации аналитика от собственной нереализованной интервенции.
Если аналитик действительно хочет вовлечь пациента в подлинную аналитическую работу, он не должен бояться дать понять, что рассказы, пошаговые описания недели и прочие поверхностные разговоры — не материал для анализа (хотя, разумеется, иногда они могут быть использованы аналитически). Лучше сменить тему, чем упрямо искать смысл в бесконечных подробностях повседневной жизни пациента.
Брюс #Финк
Пациенты не склонны спонтанно сосредотачиваться на темах, которые действительно важны с точки зрения психоанализа; скорее наоборот — они склонны их избегать. Даже если пациент понимает, что, к примеру, стоит остановиться на теме сексуальности, он всё равно, как правило, будет избегать ассоциаций к самым насыщенным сексуальным элементам снов и фантазий.
«Свободные ассоциации» — вещь прекрасная (хотя на более глубоком уровне и пронизанная парадоксами), но часто нужно немало усилий, чтобы пациент действительно высвободил то, что наиболее важно. Аналитику не стоит бояться выделять тот материал, который он считает значимым. Конечно, не в ущерб всему остальному — ведь аналитик не может точно знать, что скрывается за каждым элементом; но акцентируя бессознательное, аналитик выражает «желание аналитика» услышать именно это.
Именно это — а не рассказ о том, как прошла субботняя ночь с клубами, не теории пациента о поэтике Достоевского и не прочая болтовня, которой люди обмениваются с друзьями, семьей или коллегами, — то, что они думают, будто «должны» обсуждать в терапии, или то, что начинают обсуждать просто потому, что не знают, что ещё сказать, или боятся того, что могли бы сказать. Прерывание сессии, или «скандирование», — это инструмент, с помощью которого аналитик может не дать пациенту заполнять сессию пустыми разговорами. Как только сказано нечто важное — нет нужды продолжать сессию; более того, если аналитик не завершит её в этот момент, пациент, скорее всего, начнёт заполнять оставшееся время пустыми словами и вскоре забудет о важном, сказанном в начале.
Завершение сессии на особенно выразительной формулировке пациента помогает удержать внимание на существенном.
Анализ не требует пересказа всей жизни в деталях, всей недели — в четырёхголосной гармонии, или каждой мимолётной мысли и впечатления. Такой подход превращает терапию в бесконечный процесс, на который не хватит и целой жизни. Однако многие терапевты боятся прерывать пациентов, менять тему, которую те выбрали сами, или проявить скуку или раздражение. Раздражение, впрочем, часто указывает на то, что аналитик упустил момент — момент, когда можно было бы сменить тему, задать вопрос, углубиться — и теперь не может найти «элегантного» способа вернуться назад. Это, по сути, отражение фрустрации аналитика от собственной нереализованной интервенции.
Если аналитик действительно хочет вовлечь пациента в подлинную аналитическую работу, он не должен бояться дать понять, что рассказы, пошаговые описания недели и прочие поверхностные разговоры — не материал для анализа (хотя, разумеется, иногда они могут быть использованы аналитически). Лучше сменить тему, чем упрямо искать смысл в бесконечных подробностях повседневной жизни пациента.
Брюс #Финк
«Лакановское расщепление» касается не только самого Лакана. Оно множественно. Об этом говорилось в предыдущей главе — а в этой будет сказано прямо. Труды Лакана отмечены расщеплением. Они фрагментарны, двусмысленны и противоречивы. Но они также — глубокие, проницательные и блестящие. Поэтому мнения о них тоже расходятся.
Лакановское расщепление — ещё и «тематическое». Прежде всего — в его работах. Расщеплённость — одна из их тем. Иначе говоря, Лакан не только испытывал на себе расщеплённость, но и теоретизировал её. Он постоянно говорил о «расщеплённом субъекте», расщеплённом «законом означающего». Для Лакана расщепление — это неотъемлемое условие психической и человеческой жизни; его идеи исходят из этого и подчеркивают это.
Как будто этого было мало — институты, созданные Лаканом, тоже оказались «расщеплёнными». Причём расщеплённость эта сложна: историческая, теоретическая и симптоматическая. Лаканианцы исповедуют расщепление как догмат. Следуя за своим учителем, они описывают язык, человечество и даже «мир» как расщеплённые, наполненные конфликтами и амбивалентными желаниями. Они понимают современную культуру сквозь эту призму, видят это в любом проявлении человеческой жизни и стремятся через психоанализ развивать терпимость к этому — если не излечение. Короче, они ставят диагноз миру как расщеплённому. Но сами они тоже расщеплены — и в значительной степени: они мятежны, сектантски настроены и конфликтны. Лаканианцы были вынуждены отколоться от IPA (Международной психоаналитической ассоциации), которую они считают врагом. Они также постоянно ссорятся между собой — выясняя, кто из них «более лакановский». Так что расщепление — это не только их убеждение, но и их характеристика, даже симптом. Лаканианцы не только видят мир как расщеплённый — они сами такие.
Мартин #Мюррей
Лакановское расщепление — ещё и «тематическое». Прежде всего — в его работах. Расщеплённость — одна из их тем. Иначе говоря, Лакан не только испытывал на себе расщеплённость, но и теоретизировал её. Он постоянно говорил о «расщеплённом субъекте», расщеплённом «законом означающего». Для Лакана расщепление — это неотъемлемое условие психической и человеческой жизни; его идеи исходят из этого и подчеркивают это.
Как будто этого было мало — институты, созданные Лаканом, тоже оказались «расщеплёнными». Причём расщеплённость эта сложна: историческая, теоретическая и симптоматическая. Лаканианцы исповедуют расщепление как догмат. Следуя за своим учителем, они описывают язык, человечество и даже «мир» как расщеплённые, наполненные конфликтами и амбивалентными желаниями. Они понимают современную культуру сквозь эту призму, видят это в любом проявлении человеческой жизни и стремятся через психоанализ развивать терпимость к этому — если не излечение. Короче, они ставят диагноз миру как расщеплённому. Но сами они тоже расщеплены — и в значительной степени: они мятежны, сектантски настроены и конфликтны. Лаканианцы были вынуждены отколоться от IPA (Международной психоаналитической ассоциации), которую они считают врагом. Они также постоянно ссорятся между собой — выясняя, кто из них «более лакановский». Так что расщепление — это не только их убеждение, но и их характеристика, даже симптом. Лаканианцы не только видят мир как расщеплённый — они сами такие.
Мартин #Мюррей
Forwarded from чело/век психоанализа
текст в поле работы с «Направлением лечения…» в Артели БФЛ от Оксаны Кульчинской @psychoanalyst_Oksana_Kulchynska
https://m.vk.com/wall777634978_66?from=profile
https://m.vk.com/wall777634978_66?from=profile
VK
Оксана Кульчинская. Пост со стены.
Психоанализ и гештальт-психология
В своем выступлении 1958 года «Направление лечения» Жак Лак... Смотрите полностью ВКонтакте.
В своем выступлении 1958 года «Направление лечения» Жак Лак... Смотрите полностью ВКонтакте.
Forwarded from Заметки психолога
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Forwarded from Психоаналитик, психиатр Юрий Вольных (Yuri VOLNYKH)
14 июня состоялось важное мероприятие группы Инициатива Украина NLS - семинар с психоаналитиком из Лондона - Пегги Папада, под названием «От любви Одного к любви Другого».
Очень детальный доклад представила Пегги , про формирование двух типов нарциссизма и нарциссической любви к другому, тупики нарциссизма и технические возможности любви в начале анализа.
Вот некоторые тезисы семинара:
- согласно Фрейду, на уровне тела ребенка существует аутоэротизм, телесное наслаждение и намного позднее, согласно стадии Зеркала Лакана, что совпадает с процессом вторичного нарциссизма, конструируется инстанция собственного Я ребенка (Эго).
- Эго человека - это зеркальный телесный образ инвестированный либидо на основе первичного аутоэротизма, поэтому Фрейд разделяет сексуальное либидо и либидо Эго.
- чтобы полюбить другого необходимо часть либидо открепить от себя и направить на другого, таким образом происходит инвестиция в объект любви.
объект любви на воображаемом уровне эквивалентен идеалу Я, поэтому Лакан подчеркивает нарциссическую (воображаемую) функцию в самой основе любви.
- именно поэтому в феноменах суггестии, гипнозе формируется зависимость от другого, потому что происходит инверсия (подмена) реальности через очарованность, захваченность Эго образом объекта любви, и чрезмерную идеализацию.
- на этом уровне выделяет Фрейд два типа выбора объектов любви и две любовных фиксации. Нарциссический тип любви (любви к себе) и анаклитический тип любви формируется на основе инверсии идентификации. Субъект ориентирован на первичную ситуацию. Он любит женщину, которая заботится (кормит) и мужчину, который защищает.
Очень детальный доклад представила Пегги , про формирование двух типов нарциссизма и нарциссической любви к другому, тупики нарциссизма и технические возможности любви в начале анализа.
Вот некоторые тезисы семинара:
- согласно Фрейду, на уровне тела ребенка существует аутоэротизм, телесное наслаждение и намного позднее, согласно стадии Зеркала Лакана, что совпадает с процессом вторичного нарциссизма, конструируется инстанция собственного Я ребенка (Эго).
- Эго человека - это зеркальный телесный образ инвестированный либидо на основе первичного аутоэротизма, поэтому Фрейд разделяет сексуальное либидо и либидо Эго.
- чтобы полюбить другого необходимо часть либидо открепить от себя и направить на другого, таким образом происходит инвестиция в объект любви.
объект любви на воображаемом уровне эквивалентен идеалу Я, поэтому Лакан подчеркивает нарциссическую (воображаемую) функцию в самой основе любви.
- именно поэтому в феноменах суггестии, гипнозе формируется зависимость от другого, потому что происходит инверсия (подмена) реальности через очарованность, захваченность Эго образом объекта любви, и чрезмерную идеализацию.
- на этом уровне выделяет Фрейд два типа выбора объектов любви и две любовных фиксации. Нарциссический тип любви (любви к себе) и анаклитический тип любви формируется на основе инверсии идентификации. Субъект ориентирован на первичную ситуацию. Он любит женщину, которая заботится (кормит) и мужчину, который защищает.
После вчерашней первой встречи нашей ридинг-группы мы оказались на фестивале Средневековья в Провене — и неожиданно для себя заговорили о хронотропе в сновидениях. Атмосфера карнавала, перевёрнутое время и смена ролей словно стали живой метафорой сна. Возможно, мы расскажем вам об этих размышлениях на следующей встрече, где будем обсуждать седьмую главу «Толкования сновидений» — и попытаемся связать работу Фрейда с современными исследованиями и современной субъективностью.
Forwarded from phobosov
Бессознательное материально
Уже после Фрейда, благодаря в основном американским психотерапевтам, бессознательным стало именоваться всё что угодно, всё то, что можно интерпретировать: жесты, мимика, чуть ли не поза или манера одеваться, не говоря уже о любой пустой болтовне. Короче, бессознательным стал считаться любой повод для бреда. Можно в качестве примера вспомнить достаточно распространённый в определённых кругах опыт так называемой "групповой супервизии": кто-то рассказывает, описывает сеанс, а присутствующие специалисты будто соревнуются в том, чтобы придать смысл чему угодно: "а ещё у меня в связи с этим возникла фантазия об этом, а ещё тут можно подумать о том"...
На самом деле, это извращение открыто в обе стороны: почему вы молчите и не интерпретируете, я же вам столько всего дал, принёс; и точно также со стороны специалиста: на это я сказал это, а на вон то - вон то. Словно речь теперь идёт о появлении своего рода объекта потребления, который обязательно должен быть оценён.
Резюмируя: на место того, что открыл Фрейд в качестве бессознательного, пришёл капиталистический объект.
А где тогда бессознательное?
Подмывает написать сложный текст, но стилистика канала обязывает. Поговорим-ка лучше о том, как появление цифрового звука изменило слушание музыки, сведя его опять же к потреблению объекта.
Но, сначала был виниловый диск... Это материальный объект, обладающий самостоятельной ценностью: его можно крутить в руках, любоваться, он имеет свою историю, происхождение, степень качества...
Но его материальность, консистентность, устанавливает и особые отношения с музыкой. Существуют физические ограничения винила. Например, где-то через каждые 25 минут, необходимо вставать с дивана и переворачивать пластинку, а до этого вы извлекли её из конверта, протёрли пыль. Диск заставляет вас слушать активно, приводя в движение ваше тело. А музыканта он подталкивает к созданию двух частей альбома, каждая со своей атмосферой, что часто использовалось для драматургии.
Революция происходит с появлением компакт диска. И помимо изменения самого звука, ставшего стерильным, произошло, например, разрушение паузы: на виниле между треками были естественные, более продолжительные паузы. На CD эти паузы часто сокращались до минимума или вовсе исчезали. Также и порядок композиций: ты можешь нажать кнопку "сдедующая" не вставая с дивана, или включить понравившийся фрагмент на рипит. Но, музыка, даже сам звук, не обязаны только приносить удовольствие! Эпизод, музыкальный пассаж, могут вызывать раздражение, заставлять зажмуриваться или скрежетать зубами, а ты должен это, в некотором смысле "снести", как часть музыкального полотна, не имея возможности "сгладить" впечатление, срочно перейти к просто приятному и благостному. Слушание альбома было подчинено музыканту, а не твоему принципу удовольствия! Слушание альбома требует порой некоторой дисциплины: ты должен прослушать ещё и этот эпизод, эту композицию, продраться через непонятное и странное, а порой, о чудо, именно то, что хотелось проскочить, вдруг неожиданно становится самым сладостным через некоторое время.
А потом - потом появилось МP3. Происходит "синглизация" (от слова сингл) музыки: MP3 и появление файлообменных сетей (Spotify и др.) позволили скачивать отдельные песни, а не целые альбомы. Это привело к тому, что фокус сместился с альбома как единого произведения на отдельные "хиты" или "треки". То есть как минимум - произошла потеря последовательности: теперь слушатель мог сам выбирать порядок воспроизведения, создавать свои плейлисты. Это полностью убило художественный замысел альбома. Произведение искусства стало сводиться к некоей выжимке, "хиту".
Пример, который приходит в голову - так и не изданный альбом Beach Boys "Smile". Вы наверняка знаете некоторые из "хитов" этого альбома, но сам диск не увидел свет именно потому, что задумка выходила далеко за рамки успеха отдельного хита, и собрать единое полотно так и не удалось (см. компромиссный вариант "The Smile Sessions").
К чему я это всё наворотил? Слушайте винил ;)
Уже после Фрейда, благодаря в основном американским психотерапевтам, бессознательным стало именоваться всё что угодно, всё то, что можно интерпретировать: жесты, мимика, чуть ли не поза или манера одеваться, не говоря уже о любой пустой болтовне. Короче, бессознательным стал считаться любой повод для бреда. Можно в качестве примера вспомнить достаточно распространённый в определённых кругах опыт так называемой "групповой супервизии": кто-то рассказывает, описывает сеанс, а присутствующие специалисты будто соревнуются в том, чтобы придать смысл чему угодно: "а ещё у меня в связи с этим возникла фантазия об этом, а ещё тут можно подумать о том"...
На самом деле, это извращение открыто в обе стороны: почему вы молчите и не интерпретируете, я же вам столько всего дал, принёс; и точно также со стороны специалиста: на это я сказал это, а на вон то - вон то. Словно речь теперь идёт о появлении своего рода объекта потребления, который обязательно должен быть оценён.
Резюмируя: на место того, что открыл Фрейд в качестве бессознательного, пришёл капиталистический объект.
А где тогда бессознательное?
Подмывает написать сложный текст, но стилистика канала обязывает. Поговорим-ка лучше о том, как появление цифрового звука изменило слушание музыки, сведя его опять же к потреблению объекта.
Но, сначала был виниловый диск... Это материальный объект, обладающий самостоятельной ценностью: его можно крутить в руках, любоваться, он имеет свою историю, происхождение, степень качества...
Но его материальность, консистентность, устанавливает и особые отношения с музыкой. Существуют физические ограничения винила. Например, где-то через каждые 25 минут, необходимо вставать с дивана и переворачивать пластинку, а до этого вы извлекли её из конверта, протёрли пыль. Диск заставляет вас слушать активно, приводя в движение ваше тело. А музыканта он подталкивает к созданию двух частей альбома, каждая со своей атмосферой, что часто использовалось для драматургии.
Революция происходит с появлением компакт диска. И помимо изменения самого звука, ставшего стерильным, произошло, например, разрушение паузы: на виниле между треками были естественные, более продолжительные паузы. На CD эти паузы часто сокращались до минимума или вовсе исчезали. Также и порядок композиций: ты можешь нажать кнопку "сдедующая" не вставая с дивана, или включить понравившийся фрагмент на рипит. Но, музыка, даже сам звук, не обязаны только приносить удовольствие! Эпизод, музыкальный пассаж, могут вызывать раздражение, заставлять зажмуриваться или скрежетать зубами, а ты должен это, в некотором смысле "снести", как часть музыкального полотна, не имея возможности "сгладить" впечатление, срочно перейти к просто приятному и благостному. Слушание альбома было подчинено музыканту, а не твоему принципу удовольствия! Слушание альбома требует порой некоторой дисциплины: ты должен прослушать ещё и этот эпизод, эту композицию, продраться через непонятное и странное, а порой, о чудо, именно то, что хотелось проскочить, вдруг неожиданно становится самым сладостным через некоторое время.
А потом - потом появилось МP3. Происходит "синглизация" (от слова сингл) музыки: MP3 и появление файлообменных сетей (Spotify и др.) позволили скачивать отдельные песни, а не целые альбомы. Это привело к тому, что фокус сместился с альбома как единого произведения на отдельные "хиты" или "треки". То есть как минимум - произошла потеря последовательности: теперь слушатель мог сам выбирать порядок воспроизведения, создавать свои плейлисты. Это полностью убило художественный замысел альбома. Произведение искусства стало сводиться к некоей выжимке, "хиту".
Пример, который приходит в голову - так и не изданный альбом Beach Boys "Smile". Вы наверняка знаете некоторые из "хитов" этого альбома, но сам диск не увидел свет именно потому, что задумка выходила далеко за рамки успеха отдельного хита, и собрать единое полотно так и не удалось (см. компромиссный вариант "The Smile Sessions").
К чему я это всё наворотил? Слушайте винил ;)
Forwarded from чело/век психоанализа
escabeau
под-нож-ка / под-вязка / под-ставка
scandere (лат.) «подниматься, взбираться»
escabeau (лат.) от scabellum (уменьш. от scamnum «скамья, ступень»)
общий корень: skand = «прыгать, подниматься»
scandere = акт подъема, восхождения
escabeau = инструмент для подъема, опора, ступенька, подножка
✵ RSI и функция escabeau в Семинаре XXIII Синтом:
• Quatre-pattes = четыре лапы-подножки (опоры) = три кольца R-S-I + escabeau
• четвертый элемент, восполняющий сбой заузливания R-S-I = escabeau, как синтом
• искусственная опора для субъекта (протез-подвязка)
• подножка-приступок между кольцами R-S-I
✵ Письмо Джойса = escabeau
• заузливание через творческий акт
• протез форклюзированного Имени-Отца
• искусственная лестница там, где «естественной» нет
• восполнение через искусство, а не через смысл
✵ Лестница без восхождения
Классическая модель:
scandere → ascensio → transcendentia
от элементов к целому / от низшего к высшему / от материи к смыслу
✵ Лакановская деконструкция:
Escabeau ≠ scala paradisi:
ступенька/под-ножка/опора не ведет наверх / поддержка без трансценденции / имманентная функция стабилизации
С Лаканом:
Деррида (деконструкция иерархий), Делёз/Гваттари(ризома вместо дерева), Спиноза via Делез (плоскость имманентности)
✵ Лакановский escabeau:
• горизонтальная поддержка вместо вертикального восхождения
• искусственность вместо естественности
• изобретение вместо открытия
✵ в психоаналитической практике:
• симптом = опора
• фантазм = поддержка
• синтом = стабилизация
✵ от scansion (пре-рывания) к → escabeau (под-ножке) = сканdirование, как из-обретение
на иллюстрации фрагмент иконы Лествица Иоанна Лествичника
#ШколаКлиническогоОбразовыванияЛакановскихАналитиков
#znakperemen
#ZeNтерапия
под-нож-ка / под-вязка / под-ставка
scandere (лат.) «подниматься, взбираться»
escabeau (лат.) от scabellum (уменьш. от scamnum «скамья, ступень»)
общий корень: skand = «прыгать, подниматься»
scandere = акт подъема, восхождения
escabeau = инструмент для подъема, опора, ступенька, подножка
✵ RSI и функция escabeau в Семинаре XXIII Синтом:
• Quatre-pattes = четыре лапы-подножки (опоры) = три кольца R-S-I + escabeau
• четвертый элемент, восполняющий сбой заузливания R-S-I = escabeau, как синтом
• искусственная опора для субъекта (протез-подвязка)
• подножка-приступок между кольцами R-S-I
✵ Письмо Джойса = escabeau
• заузливание через творческий акт
• протез форклюзированного Имени-Отца
• искусственная лестница там, где «естественной» нет
• восполнение через искусство, а не через смысл
✵ Лестница без восхождения
Классическая модель:
scandere → ascensio → transcendentia
от элементов к целому / от низшего к высшему / от материи к смыслу
✵ Лакановская деконструкция:
Escabeau ≠ scala paradisi:
ступенька/под-ножка/опора не ведет наверх / поддержка без трансценденции / имманентная функция стабилизации
С Лаканом:
Деррида (деконструкция иерархий), Делёз/Гваттари(ризома вместо дерева), Спиноза via Делез (плоскость имманентности)
✵ Лакановский escabeau:
• горизонтальная поддержка вместо вертикального восхождения
• искусственность вместо естественности
• изобретение вместо открытия
✵ в психоаналитической практике:
• симптом = опора
• фантазм = поддержка
• синтом = стабилизация
✵ от scansion (пре-рывания) к → escabeau (под-ножке) = сканdirование, как из-обретение
на иллюстрации фрагмент иконы Лествица Иоанна Лествичника
#ШколаКлиническогоОбразовыванияЛакановскихАналитиков
#znakperemen
#ZeNтерапия
Лучшее в работе психоаналитика — это удовольствие быть свидетелем того, как проявляется психика другого. Каждая — как отдельная вселенная, рождающая своих существ, образы, поэмы.
Есть психики суровые и молчаливые, как Арктика. Есть такие, которые пульсируют жизнью, как джунгли. Одни — хрупкие, как снежинки, другие — крепкие, как сталь. В одних — туман, в других — музыка, в некоторых — хаос, который вдруг складывается в симфонию.
Быть рядом с этим — не только этическая ответственность, но и форма эстетического удовольствия.
Есть психики суровые и молчаливые, как Арктика. Есть такие, которые пульсируют жизнью, как джунгли. Одни — хрупкие, как снежинки, другие — крепкие, как сталь. В одних — туман, в других — музыка, в некоторых — хаос, который вдруг складывается в симфонию.
Быть рядом с этим — не только этическая ответственность, но и форма эстетического удовольствия.
Что остаётся от фигуры отца в момент её исчезновения? Во времена, когда отцовский авторитет и его нормативная сила, кажется, полностью себя исчерпали. Должны ли мы теперь избавиться от всего отцовского? Не пора ли сказать: «Хватит с нас этих отцов»? Констатировать их безнадёжное коматозное состояние? Признать, что отец — пережиток патриархальной культуры, который должен быть безвозвратно отправлен на свалку истории, не вызывая никакой ностальгии?
Неолиберальный характер эпохи, в которой мы живём, кажется, не оставляет сомнений: речь идёт о немедленном устранении отца как невыносимого ограничителя свободы и безудержной воли к наслаждению. В этом смысле наше время — это, по сути, время отцеубийства. Если фигура отца выступает прежде всего как страж смысла невозможного, то доминирующая сегодня социальная заповедь гласит: всё возможно. Она отвергает опыт границ, нехватки и недостатка, прокладывает путь к иллюзорной свободе — вопреки всем отцам.
На фоне этого поворота, характерного не только для психоанализа, но и для культуры в целом, я хотел бы выразить свою точку зрения. Не просто из стремления избежать общего хора, воспевающего смерть отца (то, что «король голый», стало очевидным для всех), и не из желания присоединиться к тем, кто ностальгически оплакивает его отсутствие (в моих глазах нет ничего более отталкивающего, чем патернализм и всё, что от него происходит), а из стремления переосмыслить саму отцовскую функцию.
Что на самом деле остаётся от отца? Как пересмотреть эту фигуру не с высоты его прежней славы, непогрешимости и власти, а, напротив, перевернув её с ног на голову — подобно тому, как молодой Маркс перевернул гегелевскую диалектику? Это и есть суть моей книги: попытка переосмыслить фигуру отца «с ног до головы».
Я вовсе не стремился отказаться от самой фигуры отца — лишь от его вертикальной позиции Идеала, Господина, непререкаемого авторитета, который всегда оставляет за собой последнее слово о добре и зле, жизни и смерти, истине и лжи. Я попытался освободиться от патриархального образа отца — бородатого, мужественного, строгого самца, «хозяина дома», кладезя мудрости, символа Закона, который подавляет желание, питаясь его силой.
Но разве этим патриархальным образом — суровый взгляд, громогласный голос — исчерпывается отцовская функция? И разве не наоборот — именно в момент его исчезновения, на закате патриархата, мы начинаем по-настоящему понимать, что такое быть отцом?
Отец, который остаётся после заката своего патриархального двойника, — это тот, кто дарует слово, а не забирает его. Это символ Закона, который не только запрещает, но и открывает силу желания, направляя её к жизни. Это тот, кто умеет заслужить уважение не страхом, а свидетельством — своим собственным человеческим примером.
Осмыслить фигуру отца «с ног до головы» — значит признать в нём того, кто даёт право голоса, а не присваивает его, кто начинает диалог, а не прерывает его, кто становится не образцом для подражания, а свидетелем. Свидетелем чего? Того, что жизнь может иметь смысл и сияние. Того, что её можно спасти от соблазна разрушения.
В том, что остаётся от отца — после падения его патриархального пьедестала, — и кроется его подлинная функция: очеловечивать Закон, освобождать его от слепой жестокости, соединять, а не противопоставлять. Как напоминает Лакан, Закон должен быть связан с желанием, а не вставать ему поперёк.
Массимо #Рекалькати
Неолиберальный характер эпохи, в которой мы живём, кажется, не оставляет сомнений: речь идёт о немедленном устранении отца как невыносимого ограничителя свободы и безудержной воли к наслаждению. В этом смысле наше время — это, по сути, время отцеубийства. Если фигура отца выступает прежде всего как страж смысла невозможного, то доминирующая сегодня социальная заповедь гласит: всё возможно. Она отвергает опыт границ, нехватки и недостатка, прокладывает путь к иллюзорной свободе — вопреки всем отцам.
На фоне этого поворота, характерного не только для психоанализа, но и для культуры в целом, я хотел бы выразить свою точку зрения. Не просто из стремления избежать общего хора, воспевающего смерть отца (то, что «король голый», стало очевидным для всех), и не из желания присоединиться к тем, кто ностальгически оплакивает его отсутствие (в моих глазах нет ничего более отталкивающего, чем патернализм и всё, что от него происходит), а из стремления переосмыслить саму отцовскую функцию.
Что на самом деле остаётся от отца? Как пересмотреть эту фигуру не с высоты его прежней славы, непогрешимости и власти, а, напротив, перевернув её с ног на голову — подобно тому, как молодой Маркс перевернул гегелевскую диалектику? Это и есть суть моей книги: попытка переосмыслить фигуру отца «с ног до головы».
Я вовсе не стремился отказаться от самой фигуры отца — лишь от его вертикальной позиции Идеала, Господина, непререкаемого авторитета, который всегда оставляет за собой последнее слово о добре и зле, жизни и смерти, истине и лжи. Я попытался освободиться от патриархального образа отца — бородатого, мужественного, строгого самца, «хозяина дома», кладезя мудрости, символа Закона, который подавляет желание, питаясь его силой.
Но разве этим патриархальным образом — суровый взгляд, громогласный голос — исчерпывается отцовская функция? И разве не наоборот — именно в момент его исчезновения, на закате патриархата, мы начинаем по-настоящему понимать, что такое быть отцом?
Отец, который остаётся после заката своего патриархального двойника, — это тот, кто дарует слово, а не забирает его. Это символ Закона, который не только запрещает, но и открывает силу желания, направляя её к жизни. Это тот, кто умеет заслужить уважение не страхом, а свидетельством — своим собственным человеческим примером.
Осмыслить фигуру отца «с ног до головы» — значит признать в нём того, кто даёт право голоса, а не присваивает его, кто начинает диалог, а не прерывает его, кто становится не образцом для подражания, а свидетелем. Свидетелем чего? Того, что жизнь может иметь смысл и сияние. Того, что её можно спасти от соблазна разрушения.
В том, что остаётся от отца — после падения его патриархального пьедестала, — и кроется его подлинная функция: очеловечивать Закон, освобождать его от слепой жестокости, соединять, а не противопоставлять. Как напоминает Лакан, Закон должен быть связан с желанием, а не вставать ему поперёк.
Массимо #Рекалькати
Чтобы воспользоваться Отцом, нужно сначала научиться обходиться без него — но это «без» не означает отмену символического долга перед Другим. Напротив, умение обходиться без Отца открывает возможность действительно им воспользоваться, а не аннулировать его существование. Ведь если попытаться просто избавиться от Отца, отвергнуть символический долг, то утратить возможность унаследовать что-либо — и превратиться в вечно обиженных сирот, как предупреждал Ницше. Разрыв с Отцом не несёт в себе ненависти, если он предполагает не отрицание, а переосмысление: согласие на наследство, его повторное завоевание, как говорил Фрейд, ссылаясь на Гёте. Чтобы по-настоящему унаследовать, надо сперва потерять и вновь обрести — отпустить первое наследство (кровь и наслаждение), чтобы достигнуть второго — символического желания и человечности. И лишь испытав нехватку, лишь захлебнувшись в крови первого, можно родиться в желании и знаке. Наследство — это не то, что приходит по крови или по праву, его нужно захотеть, принять, отвоевать.
Массимо #Рекалькати
Массимо #Рекалькати
Кровосмесительная природа наслаждения, отсутствие границ и символических запретов, нерегулируемое поведение, «Оно», лишенное бессознательного, смерть желания, насилие и расизм, отвержение Другого, нарциссический культ «Я», циничное равнодушие, безразличие, безудержное влечение к смерти – такова психопатологическая картина современной эпохи, на фоне которой происходит процесс «испарения» Отца, торжествует объект, который становится единственно возможной ценностью, установленной капиталистическим дискурсом. Стоит ли нам в таком случае скорбеть по Отцу в смысле окончательного отказа от закона кастрации, или все же следует попытаться переосмыслить его функцию в момент наибольшего упадка? В этой книге мы берем за основу вторую гипотезу и в том, что осталось от отца, видим отказ от любых универсальных Идеалов, единичную версию Закона в период исчезновения его духовной значимости, Закон, который можно свести к этическому измерению ответственности.
Массимо #Рекалькати
Массимо #Рекалькати
Совсем не случайно Лакан заводит разговор о необратимом упадке образа отца и утрате им идеально-нормативной функции в поворотные моменты современной истории — в 1938 и в 1969 годах. В 1938 году, когда Европа стоит на пороге Второй мировой войны, а тоталитарные режимы достигают своего пика, Лакан в «Семейных комплексах» вводит понятие «упадка отцовского образа». Он показывает, как усиление позиций обезумевших отцов тоталитарных режимов компенсирует ослабление фигуры отца в западном обществе.
Массимо #Рекалькати
Массимо #Рекалькати
В прошлую субботу была первая встреча ридинг-группы по работам Фрейда. Мы начали с очерков по сексуальности, которые остаются фундаментальными для понимания психоаналитического взгляда на человеческое желание, влечение и телесность.
Это тексты, которые впервые поставили сексуальность в центр психической жизни субъекта, выведя её из тени морализаторских и медицинских дискурсов конца XIX века.
Тем не менее, сами тексты Фрейда несут на себе следы своего времени. Они впитали в себя представления сексологии и биомедицины конца XIX — начала XX века, включая гетеронормативность, бинарность гендера, эволюционную телесность и культурную иерархию.
Его идеи о «женской сексуальности», например, уже не могут быть восприняты без критического дистанцирования. То, что казалось естественным и универсальным в сексуальных теоретизациях Фрейда, сегодня читается как исторически обусловленное и частично репрессивное.
Но дело не только в историческом контексте. Мы можем сказать, что сексуальность, о которой говорил Фрейд, принадлежит дискурсу господина — как это формулируется в лакановской перспективе. Это сексуальность, встроенная в вертикальные структуры власти, репрессии, закона, где сексуальное наслаждение всегда сталкивается с цензурой и запретом. В этом дискурсе субъект подчинён Закону Отца, а желание организуется вокруг потери и запрета.
Современный же субъект, субъект постмодерна, живёт уже в другом дискурсе — в дискурсе капиталиста, где сексуальность перестаёт быть табуированной и вместо этого превращается в товар, в элемент самопрезентации, в проект самореализации. Здесь больше нет репрессии в классическом фрейдовском смысле — есть избыток, навязчивое предъявление, императив наслаждения. В этом контексте сексуальность становится чем-то иным: не вытесненным, а чрезмерно экспонируемым; не запретным, а обязательным.
Поэтому возвращение к «Очеркам сексуальности» — это не просто жест уважения к истории психоанализа, а также способ понять, как изменилось само устройство сексуального в субъективности. Мы возвращаемся к Фрейду не ради догмы, а чтобы, вопреки им, снова задаться вопросом: что значит желать сегодня?
Больше можно узнать, купив запись встречи, стоимость эквивалентна 10€
Это тексты, которые впервые поставили сексуальность в центр психической жизни субъекта, выведя её из тени морализаторских и медицинских дискурсов конца XIX века.
Тем не менее, сами тексты Фрейда несут на себе следы своего времени. Они впитали в себя представления сексологии и биомедицины конца XIX — начала XX века, включая гетеронормативность, бинарность гендера, эволюционную телесность и культурную иерархию.
Его идеи о «женской сексуальности», например, уже не могут быть восприняты без критического дистанцирования. То, что казалось естественным и универсальным в сексуальных теоретизациях Фрейда, сегодня читается как исторически обусловленное и частично репрессивное.
Но дело не только в историческом контексте. Мы можем сказать, что сексуальность, о которой говорил Фрейд, принадлежит дискурсу господина — как это формулируется в лакановской перспективе. Это сексуальность, встроенная в вертикальные структуры власти, репрессии, закона, где сексуальное наслаждение всегда сталкивается с цензурой и запретом. В этом дискурсе субъект подчинён Закону Отца, а желание организуется вокруг потери и запрета.
Современный же субъект, субъект постмодерна, живёт уже в другом дискурсе — в дискурсе капиталиста, где сексуальность перестаёт быть табуированной и вместо этого превращается в товар, в элемент самопрезентации, в проект самореализации. Здесь больше нет репрессии в классическом фрейдовском смысле — есть избыток, навязчивое предъявление, императив наслаждения. В этом контексте сексуальность становится чем-то иным: не вытесненным, а чрезмерно экспонируемым; не запретным, а обязательным.
Поэтому возвращение к «Очеркам сексуальности» — это не просто жест уважения к истории психоанализа, а также способ понять, как изменилось само устройство сексуального в субъективности. Мы возвращаемся к Фрейду не ради догмы, а чтобы, вопреки им, снова задаться вопросом: что значит желать сегодня?
Больше можно узнать, купив запись встречи, стоимость эквивалентна 10€
Во Франции месяцы, предшествовавшие принятию закона о браке для всех (2013), были особенно горькими. Самым обидным, самым ранящим было для многих — услышать, как психоаналитики, полные предрассудков, с легкостью получали микрофоны и публичные трибуны, чтобы говорить за нас. Они считали себя вправе запрещать. Всё, что произносилось, не имело ничего общего с тем, кем мы были, кем остаёмся — мы, квиры. Каждый раз это был удар — прямой, глухой, в самое сердце — от тех, кто, казалось бы, должен был бы понимать нас лучше, если бы действительно слышал, что звучит на их собственных диванах.
Несколько недель назад я побывал(а) на свадьбе двух старых друзей. Утром, перед началом церемонии, я сидел(а) в саду, пил(а) кофе под солнцем и читал(а) Tacts — эссе Фабриса Бурлеза. Его ярко-розовая обложка сразу привлекла внимание молодой женщины, кажется, ей было около тридцати. Она спросила, что я читаю; я протянул(а) ей книгу. Её зацепило название, она пробежалась глазами по первым строкам аннотации:
Психоанализ переживает бурю. Под давлением самых разных терапий, под огнём критики со стороны активистов, упрекающих его в вопиющих ошибках в области гендера и сексуальности, он сегодня нуждается в глубокой перестройке.
Она замолчала, потом спросила, можно ли сфотографировать обложку. А затем начала рассказывать. С детства её принимали за мальчика; в подростковом возрасте её называли “пацанкой”; а недавно, на фестивале, её выгнали из женского туалета. И — что самое болезненное — её психоаналитик всего этого не услышал. Хуже того — рассказала, что как-то её саму назвали «мсье», и ей это показалось забавным. Что можно сказать о таком безразличии? О такой глухоте к уязвимому месту, к расщелине в душе анализантки. О неспособности быть тронутой — по-настоящему.
Эссе Фабриса Бурлеза питается именно такими историями — его личным и профессиональным опытом (он не боится говорить от первого лица), множеством чтений — как психоаналитических, так и философских. В нынешней ситуации, которая, кажется, лишь ухудшается, ясно одно: эта книга необходима. Как и многие другие, выходящие в серии Лорана де Сюттера «Perspectives critiques» в издательстве PUF. Она помогает понять общество, в котором мы живём, — а главное, искать иные ходы мысли. Пути преобразования.
Путь, который предлагает Фабрис Бурлез, — это придать центральное значение тактам (как тактике, как прикосновению) — и в самом процессе аналитической работы, и в том, как психоаналитики выступают в публичном, политическом пространстве. Он пишет tacts во множественном числе, в минорном регистре — чтобы избежать догмы, консервативного Закона, универсалистского насилия. Он открывает психоанализу возможность множиться, различаться, обновляться — в зависимости от момента, ситуации, опыта, субъективности и желания. Возможность выйти за пределы бинарности полов и гендеров.
Такты, по определению автора, — это буквально поворот, а может, и обход — через слово. Попытка дать услышать уязвимость — и самой речи, и того, кто её произносит. Его письмо — гибкое, метафорическое, внимательное — черпает силу из аналитической практики, квир- и феминистских подходов, деконструктивистской философии. Он выстраивает генеалогию этих тактoв от Фрейда — через Ференци, Лакана, Деррида, Нанси… и, к счастью, хоть и с осторожностью — через бельгийскую феминистскую психоаналитичку Люс Иригарей, чья работа, парадоксальным образом, больше признана за рубежом, чем у нас.
Это не место, чтобы подробно разбирать развитие его мысли, но важно подчеркнуть: Бурлез снова и снова возвращается к технике анализа — не чтобы её отвергнуть (как это делал, скажем, Дидье Эрибон, довольно бесплодно), а чтобы вдохнуть в неё новую жизнь. Чтобы она могла открыться современным чувствительностям, обрести подлинно преобразующий язык и продолжить своё спасающее действие. Хотя, как он сам напоминает, психоанализ не исцеляет. И никто никогда не исцеляется окончательно от своих психических ран…
Мишель #Цумкир
Несколько недель назад я побывал(а) на свадьбе двух старых друзей. Утром, перед началом церемонии, я сидел(а) в саду, пил(а) кофе под солнцем и читал(а) Tacts — эссе Фабриса Бурлеза. Его ярко-розовая обложка сразу привлекла внимание молодой женщины, кажется, ей было около тридцати. Она спросила, что я читаю; я протянул(а) ей книгу. Её зацепило название, она пробежалась глазами по первым строкам аннотации:
Психоанализ переживает бурю. Под давлением самых разных терапий, под огнём критики со стороны активистов, упрекающих его в вопиющих ошибках в области гендера и сексуальности, он сегодня нуждается в глубокой перестройке.
Она замолчала, потом спросила, можно ли сфотографировать обложку. А затем начала рассказывать. С детства её принимали за мальчика; в подростковом возрасте её называли “пацанкой”; а недавно, на фестивале, её выгнали из женского туалета. И — что самое болезненное — её психоаналитик всего этого не услышал. Хуже того — рассказала, что как-то её саму назвали «мсье», и ей это показалось забавным. Что можно сказать о таком безразличии? О такой глухоте к уязвимому месту, к расщелине в душе анализантки. О неспособности быть тронутой — по-настоящему.
Эссе Фабриса Бурлеза питается именно такими историями — его личным и профессиональным опытом (он не боится говорить от первого лица), множеством чтений — как психоаналитических, так и философских. В нынешней ситуации, которая, кажется, лишь ухудшается, ясно одно: эта книга необходима. Как и многие другие, выходящие в серии Лорана де Сюттера «Perspectives critiques» в издательстве PUF. Она помогает понять общество, в котором мы живём, — а главное, искать иные ходы мысли. Пути преобразования.
Путь, который предлагает Фабрис Бурлез, — это придать центральное значение тактам (как тактике, как прикосновению) — и в самом процессе аналитической работы, и в том, как психоаналитики выступают в публичном, политическом пространстве. Он пишет tacts во множественном числе, в минорном регистре — чтобы избежать догмы, консервативного Закона, универсалистского насилия. Он открывает психоанализу возможность множиться, различаться, обновляться — в зависимости от момента, ситуации, опыта, субъективности и желания. Возможность выйти за пределы бинарности полов и гендеров.
Такты, по определению автора, — это буквально поворот, а может, и обход — через слово. Попытка дать услышать уязвимость — и самой речи, и того, кто её произносит. Его письмо — гибкое, метафорическое, внимательное — черпает силу из аналитической практики, квир- и феминистских подходов, деконструктивистской философии. Он выстраивает генеалогию этих тактoв от Фрейда — через Ференци, Лакана, Деррида, Нанси… и, к счастью, хоть и с осторожностью — через бельгийскую феминистскую психоаналитичку Люс Иригарей, чья работа, парадоксальным образом, больше признана за рубежом, чем у нас.
Это не место, чтобы подробно разбирать развитие его мысли, но важно подчеркнуть: Бурлез снова и снова возвращается к технике анализа — не чтобы её отвергнуть (как это делал, скажем, Дидье Эрибон, довольно бесплодно), а чтобы вдохнуть в неё новую жизнь. Чтобы она могла открыться современным чувствительностям, обрести подлинно преобразующий язык и продолжить своё спасающее действие. Хотя, как он сам напоминает, психоанализ не исцеляет. И никто никогда не исцеляется окончательно от своих психических ран…
Мишель #Цумкир
Каждый человек — прежде всего прожитая история, уникальная и глубоко субъективная […] психика выражается только через слово и может быть понята только другой психикой.
Франсуа #Гонон
Франсуа #Гонон