Несколько лет назад я прочитала книгу Марка Ферро «Как рассказывают историю детям в разных странах мира» (1981). Ферро разобрал перекосы школьной программы по истории в целом букете стран. Географический охват у книги впечатляющий: в ней нашлось место Карибскому региону, Африке южнее Сахары, арабским странам, Ирану, Китаю, Японии, Индии, Армении, Польше, Франции, СССР и США. Получилось не без недостатков (было бы лучше, если бы о каждом регионе писал соответствующий специалист), но с точки зрения общей идеи они, быть может, не так уж и важны.
Важно, что вопросы к программе нашлись везде, независимо от политического курса страны. Отчасти, конечно, из-за борьбы за власть и накопившейся там злости, но не только: что делать в некоторых ситуациях, просто непонятно. Например, как рассказывать индийским детям о конфликте между индуистами и мусульманами, который ещё не утих? Да так, чтобы и не замалчивать ничего, и масла в огонь не подливать? Это задачка даже не с тремя звёздочками.
Вероятно, где-то с момента выхода книги могло стать лучше, и всё же: по умолчанию лучше не ждать, что кто-то один тебе расскажет, «как всё было на самом деле», и учиться работать с историей самостоятельно.
С «как всё было на самом деле» много проблем. Из не самого очевидного: во-первых, разное настоящее задаёт прошлому разные вопросы, а во-вторых — гуманитарные науки, как и любые другие, постоянно меняются. Они расширяют как свой инструментарий, так и поле своей работы. Поэтому историческое прошлое постоянно меняется тоже. И поэтому точки, после которой можно будет сказать: «Вот теперь я знаю и понимаю об истории всё», не случится. (Ну, и ещё по куче причин.) Копаться в ней — бесконечный процесс. Который, к тому же, требует готовности бесконечно перестраивать свою картину мира.
Как помочь себе в этом нелёгком деле? В честь вчерашнего дня историка я решила оформить свои записи по теме в одну подборку:
▪️что собой представляют исторические нарративы, почему они по умолчанию неполны и почему противоречат друг другу;
▪️что может считаться историческим источником и какие к их анализу есть подходы;
▪️как отличить приличное историческое высказывание от неприличного;
▪️пример перестраивания своей картины мира;
▪️почему при погружении в историю важно постоянно мониторить свою предвзятость;
▪️хотя не всякое несогласие связано с ней;
▪️какие проблемы создаёт однобокий образ Другого и почему он вообще возникает;
▪️что даёт погружение в историю проигравших;
▪️и чего не даёт — погружение в историю великих людей;
▪️как история повседневностиbrings balance to the force корректирует историю великих людей и представление о золотом веке, а ещё — чем она может порадовать любителей художественной литературы (запись один, запись два);
▪️какое сомнение может быть полезно;
▪️и что всё-таки можно извлечь из исторических эпизодов, где установить «всю правду» не получается.
Дополнительно я хотела бы порекомендровать книжечку «История, или Прошлое в настоящем» из серии «Азбука понятий»: она позволяет лучше представить, как работают современные историки.
Важно, что вопросы к программе нашлись везде, независимо от политического курса страны. Отчасти, конечно, из-за борьбы за власть и накопившейся там злости, но не только: что делать в некоторых ситуациях, просто непонятно. Например, как рассказывать индийским детям о конфликте между индуистами и мусульманами, который ещё не утих? Да так, чтобы и не замалчивать ничего, и масла в огонь не подливать? Это задачка даже не с тремя звёздочками.
Вероятно, где-то с момента выхода книги могло стать лучше, и всё же: по умолчанию лучше не ждать, что кто-то один тебе расскажет, «как всё было на самом деле», и учиться работать с историей самостоятельно.
С «как всё было на самом деле» много проблем. Из не самого очевидного: во-первых, разное настоящее задаёт прошлому разные вопросы, а во-вторых — гуманитарные науки, как и любые другие, постоянно меняются. Они расширяют как свой инструментарий, так и поле своей работы. Поэтому историческое прошлое постоянно меняется тоже. И поэтому точки, после которой можно будет сказать: «Вот теперь я знаю и понимаю об истории всё», не случится. (Ну, и ещё по куче причин.) Копаться в ней — бесконечный процесс. Который, к тому же, требует готовности бесконечно перестраивать свою картину мира.
Как помочь себе в этом нелёгком деле? В честь вчерашнего дня историка я решила оформить свои записи по теме в одну подборку:
▪️что собой представляют исторические нарративы, почему они по умолчанию неполны и почему противоречат друг другу;
▪️что может считаться историческим источником и какие к их анализу есть подходы;
▪️как отличить приличное историческое высказывание от неприличного;
▪️пример перестраивания своей картины мира;
▪️почему при погружении в историю важно постоянно мониторить свою предвзятость;
▪️хотя не всякое несогласие связано с ней;
▪️какие проблемы создаёт однобокий образ Другого и почему он вообще возникает;
▪️что даёт погружение в историю проигравших;
▪️и чего не даёт — погружение в историю великих людей;
▪️как история повседневности
▪️какое сомнение может быть полезно;
▪️и что всё-таки можно извлечь из исторических эпизодов, где установить «всю правду» не получается.
Дополнительно я хотела бы порекомендровать книжечку «История, или Прошлое в настоящем» из серии «Азбука понятий»: она позволяет лучше представить, как работают современные историки.
Прочитано в марте:
▪️«Улитка на склоне Фудзи» Кобаяси Исса;
▪️«Сборник летописей» Рашида ад-Дина, том I, часть 1 (персидско-монгольская хроника 14-го века; часть книги прочитана, часть — просмотрена);
▪️«Япония. История и культура» Нэнси Сталкер и ▪️«Краткая история Японии» Ричарда Мэйсона и Джона Кайгера (начало перечитано и законспектировано);
▪️«Тёмная сторона средневековой Японии» Дианы Кикнадзе (частично перечитана);
▪️«Древняя Япония. Культура и текст» Александра Мещерякова;
🎧«Лисьи чары» и 🎧«Монахи-волшебники» Пу Сунлина;
▪️«Мир блистательного принца: придворная жизнь в древней Японии» Айвана Морриса (прочитана про рекомендации Иры как компаньон к «Повести о Гэндзи»).
В февральских итогах я рассказывала о странной избирательности ранних японских дневников и Нидзё. Теперь, после монографии Мещерякова, у меня есть предположение, с чем она может быть связана.
В эпоху Хэйан престиж поэзии был настолько высок, что за удачное стихотворение можно было получить повышение по службе, а неспособность слагать вирши могла наоборот стоить карьеры (она была фатальнее профессиональной некомпетентности). Хэйанские аристократы писали стихи пачками и гоняли с ними посыльных туда-сюда.
Даже в их прозаических текстах стихотворных вставок было море. Неисторическая и нерелигиозная проза началась в Японии с разросшихся пояснений к стихам. Только, в отличие от жизни, тематический диапазон стихов в этих произведениях — ута-моногатари — сводился к любовной тоске. Авторы считали её главной стихопорождающей стихией и вне её своими персонажами интересовались не сильно. Судя по словам Мещерякова.
Автобиографическая проза, возникшая позже ута-моногатари, такой скованностью уже не отличалась. Но, может, представление о том, какие ситуации поэтичны, и о том, что изображения заслуживают в первую очередь они, в какой-то степени сохранилось и в ней?
В комментариях, к слову, покажу своё новое любимое хайку. Как раз весеннее.
#читательский_дневник
▪️«Улитка на склоне Фудзи» Кобаяси Исса;
▪️«Сборник летописей» Рашида ад-Дина, том I, часть 1 (персидско-монгольская хроника 14-го века; часть книги прочитана, часть — просмотрена);
▪️«Япония. История и культура» Нэнси Сталкер и ▪️«Краткая история Японии» Ричарда Мэйсона и Джона Кайгера (начало перечитано и законспектировано);
▪️«Тёмная сторона средневековой Японии» Дианы Кикнадзе (частично перечитана);
▪️«Древняя Япония. Культура и текст» Александра Мещерякова;
🎧«Лисьи чары» и 🎧«Монахи-волшебники» Пу Сунлина;
▪️«Мир блистательного принца: придворная жизнь в древней Японии» Айвана Морриса (прочитана про рекомендации Иры как компаньон к «Повести о Гэндзи»).
В февральских итогах я рассказывала о странной избирательности ранних японских дневников и Нидзё. Теперь, после монографии Мещерякова, у меня есть предположение, с чем она может быть связана.
В эпоху Хэйан престиж поэзии был настолько высок, что за удачное стихотворение можно было получить повышение по службе, а неспособность слагать вирши могла наоборот стоить карьеры (она была фатальнее профессиональной некомпетентности). Хэйанские аристократы писали стихи пачками и гоняли с ними посыльных туда-сюда.
Даже в их прозаических текстах стихотворных вставок было море. Неисторическая и нерелигиозная проза началась в Японии с разросшихся пояснений к стихам. Только, в отличие от жизни, тематический диапазон стихов в этих произведениях — ута-моногатари — сводился к любовной тоске. Авторы считали её главной стихопорождающей стихией и вне её своими персонажами интересовались не сильно. Судя по словам Мещерякова.
Автобиографическая проза, возникшая позже ута-моногатари, такой скованностью уже не отличалась. Но, может, представление о том, какие ситуации поэтичны, и о том, что изображения заслуживают в первую очередь они, в какой-то степени сохранилось и в ней?
В комментариях, к слову, покажу своё новое любимое хайку. Как раз весеннее.
#читательский_дневник
«Доколумбовы плавания в Америку» Валерия Гуляева (2010)
Если собрать все гипотезы о первооткрывателях Америки, то может сложиться впечатление, что её существование было тем ещё секретом Полишинеля. До конца 15-го века там будто бы успели побывать египтяне, финикийцы, греки, римляне, африканцы, арабы, викинги, китайцы, японцы и полинезийцы. (Ещё я читала про английских купцов и баскских рыбаков, но не здесь.) Эти гипотезы дополняются весьма специфическими идеями о происхождении индейцев от десяти колен Израилевых, атлантов, отбившихся солдат Александра Македонского и кого только не. С Атлантидой веселее всего: тут полёт фантазии не сковывают вообще никакие материальные свидетельства.
У Валерия Гуляева получилось очень интересное и понятное введение в доколумбовы плавания. Из его книги можно узнать, на чём держится этот массив предположений и как оценивается степень их обоснованности.
Оценить эту степень не всегда просто. Что в принципе можно считать надёжным доказательством ранних контактов между Старым и Новым Светом? И как понять, что это были за контакты? В каких условиях они происходили, как часто и по каким причинам?
Скажем, как на тихоокеанский берег Северной Америки попали старинные китайские предметы — через людей или по волнам? А в Африку — семена тыквы-горлянки?
Такие ситуации чреваты неприятными сюрпризами. Древние предметы могли очутиться в Новом Свете сильно позже своего времени. В книге приводятся случаи вроде этого: как-то раз в Мексике на глубине два метра нашли римские древности, но потом выяснилось, что в 19-м веке на этом месте жил их ценитель, а два метра набросал при извержении ближайший вулкан.
Зато римскую статуэтку нашли ещё в одной ацтекской гробнице приблизительно 13–15 веков.
Скорее всего, до Колумба контакты между двумя мирами были случайными (если не считать плаваний викингов и полинезийцев), и люди, которых занесли в Америку штормы или течения, не могли вернуться обратно и рассказать об увиденном. Хотя и тут не обходится без поводов для сомнений. Вы знали, что на одной из помпейских фресок изображён плод, подозрительно напоминающий ананас, и что по его поводу сломана куча копий?
Что, однако, точно: первооткрывателем Америки Колумб не стал. Его историческое значение в другом — в том, что после плавания «Санта-Марии», «Пинты» и «Ниньи» связи между отдалёнными частями суши стали регулярными.
Если собрать все гипотезы о первооткрывателях Америки, то может сложиться впечатление, что её существование было тем ещё секретом Полишинеля. До конца 15-го века там будто бы успели побывать египтяне, финикийцы, греки, римляне, африканцы, арабы, викинги, китайцы, японцы и полинезийцы. (Ещё я читала про английских купцов и баскских рыбаков, но не здесь.) Эти гипотезы дополняются весьма специфическими идеями о происхождении индейцев от десяти колен Израилевых, атлантов, отбившихся солдат Александра Македонского и кого только не. С Атлантидой веселее всего: тут полёт фантазии не сковывают вообще никакие материальные свидетельства.
У Валерия Гуляева получилось очень интересное и понятное введение в доколумбовы плавания. Из его книги можно узнать, на чём держится этот массив предположений и как оценивается степень их обоснованности.
Оценить эту степень не всегда просто. Что в принципе можно считать надёжным доказательством ранних контактов между Старым и Новым Светом? И как понять, что это были за контакты? В каких условиях они происходили, как часто и по каким причинам?
Скажем, как на тихоокеанский берег Северной Америки попали старинные китайские предметы — через людей или по волнам? А в Африку — семена тыквы-горлянки?
Такие ситуации чреваты неприятными сюрпризами. Древние предметы могли очутиться в Новом Свете сильно позже своего времени. В книге приводятся случаи вроде этого: как-то раз в Мексике на глубине два метра нашли римские древности, но потом выяснилось, что в 19-м веке на этом месте жил их ценитель, а два метра набросал при извержении ближайший вулкан.
Зато римскую статуэтку нашли ещё в одной ацтекской гробнице приблизительно 13–15 веков.
Скорее всего, до Колумба контакты между двумя мирами были случайными (если не считать плаваний викингов и полинезийцев), и люди, которых занесли в Америку штормы или течения, не могли вернуться обратно и рассказать об увиденном. Хотя и тут не обходится без поводов для сомнений. Вы знали, что на одной из помпейских фресок изображён плод, подозрительно напоминающий ананас, и что по его поводу сломана куча копий?
Что, однако, точно: первооткрывателем Америки Колумб не стал. Его историческое значение в другом — в том, что после плавания «Санта-Марии», «Пинты» и «Ниньи» связи между отдалёнными частями суши стали регулярными.
Прочитано в мае:
🎧«Тайна леди Одли» Мэри Элизабет Брэддон;
▪️«Доколумбовы плавания в Америку» Валерия Гуляева;
🎧«Энн из Зелёных Крыш» Люси Мод Монтгомери;
▪️«Становление писательницы: мифы и факты викторианского книжного рынка» Линды Петерсон;
🎧«Вэкфильдский священник» Оливера Голдсмита;
🎧 рассказы Кэтрин Мэнсфилд: «Блаженство», «Маленькая гувернантка», «Солёные огурцы с укропом» и «День мистера Реджинольда Пикока».
С учётом того, в каком напряжении я провела почти весь месяц, объём прочитанного даже удивляет.
24-го числа у меня был экзамен по финскому. По-моему, чтобы его сдать, нужно не только знать язык достаточно хорошо, но и быстро соображать в стрессовых условиях. Потому что заданий в каждом блоке много, а времени на подготовку, как правило, мало. И в ряде случаев для ответа надо изобрести подробности ситуации (например, сосед заявляет, что ты поцарапал его машину, и ты должен как-то отвести от себя его наезд). Если в похожую ситуацию ты никогда не попадал, то на само по себе продумывание деталей 20–30 секунд может не хватить. К тому же, при высоком напряжении моя голова вообще работает непредсказуемо. Иногда лучше обычного, иногда хуже, причём сильно. Из-за этого я очень нервничала.
Но в этот раз она меня, кажется, не подвела. Результаты узнаю в июле.
Из хорошего: на первом этаже моего дома открылись бар, рамочная мастерская и выставочное пространство в одном. Бар уже превращается во что-то вроде общесоседской гостиной, и я уже встретила там двоих классных людей, с которыми надеюсь подружиться. Ложка дёгтя в бочке мёда: туда захаживают и ребята, разъезжающие на машине с флагом Конфедерации.
#читательский_дневник
🎧«Тайна леди Одли» Мэри Элизабет Брэддон;
▪️«Доколумбовы плавания в Америку» Валерия Гуляева;
🎧«Энн из Зелёных Крыш» Люси Мод Монтгомери;
▪️«Становление писательницы: мифы и факты викторианского книжного рынка» Линды Петерсон;
🎧«Вэкфильдский священник» Оливера Голдсмита;
🎧 рассказы Кэтрин Мэнсфилд: «Блаженство», «Маленькая гувернантка», «Солёные огурцы с укропом» и «День мистера Реджинольда Пикока».
С учётом того, в каком напряжении я провела почти весь месяц, объём прочитанного даже удивляет.
24-го числа у меня был экзамен по финскому. По-моему, чтобы его сдать, нужно не только знать язык достаточно хорошо, но и быстро соображать в стрессовых условиях. Потому что заданий в каждом блоке много, а времени на подготовку, как правило, мало. И в ряде случаев для ответа надо изобрести подробности ситуации (например, сосед заявляет, что ты поцарапал его машину, и ты должен как-то отвести от себя его наезд). Если в похожую ситуацию ты никогда не попадал, то на само по себе продумывание деталей 20–30 секунд может не хватить. К тому же, при высоком напряжении моя голова вообще работает непредсказуемо. Иногда лучше обычного, иногда хуже, причём сильно. Из-за этого я очень нервничала.
Но в этот раз она меня, кажется, не подвела. Результаты узнаю в июле.
Из хорошего: на первом этаже моего дома открылись бар, рамочная мастерская и выставочное пространство в одном. Бар уже превращается во что-то вроде общесоседской гостиной, и я уже встретила там двоих классных людей, с которыми надеюсь подружиться. Ложка дёгтя в бочке мёда: туда захаживают и ребята, разъезжающие на машине с флагом Конфедерации.
#читательский_дневник
«Становление писательницы: мифы и факты викторианского книжного рынка» Линды Петерсон (2009)
Литературная жизнь Великобритании 18-го века была турбулентной. С одной стороны, британский книжный рынок переживал мощный приток авторов, в том числе романисток. С другой — повальное зачитывание романами вызывало что-то вроде моральной паники. Да и женское авторство, которое предполагало выход за пределы домашней сферы в общественную, провоцировало беспокойство.
Чтобы отбиваться от критики романа как такового, писатели и писательницы обращались к сентиментальной нравоучительности в духе Сэмюэла Ричардсона (одним из главных авторов своего века он стал не на ровном месте). А беспокойство из-за авторства если не породило, то по крайней мере подпитало один устойчивый миф: пишущие женщины будто бы сплошь были любительницами и идеалистками, которые занимались сочинительством в качестве досуга и совсем не претендовали ни на славу, ни на материальное вознаграждение. Такой образ, например, старался создать брат Джейн Остин после её смерти в 1817-м году.
Эти проблемы достались в наследство и писательницам 1830–1890-х годов, чьи творческие судьбы разобрала в своей монографии Линда Петерсон.
Викторианские модели женского авторства тоже вращались вокруг служения обществу, хоть и представляли его по-разному. Согласно одной модели домашнюю сферу можно и нужно было расширить. Скажем, если женщина умела управлять домашней экономикой, то её умения могли пригодиться и на национальном уровне. От этой идеи отталкивалась одна из героинь книги — писательница Гарриет Мартино, прославившаяся в первую очередь трудом по политэкономии. С точки зрения другой модели писательство могло быть и частью домашней сферы, и инструментом национального воспитания, если в него вовлекалась вся семья. Её пыталось реализовать семейство Хоувиттов. Если верить третьей, разработанной Элизабет Гаскелл в биографии Шарлотты Бронте, то развивать свой талант — общественный долг любого человека. Эти и другие модели показаны в движении: с помощью «Становления писательницы» можно проследить, как они возникали, к каким последствиям приводили и в каких условиях теряли актуальность.
Новый век ставил и новые вопросы. В викторианскую эпоху процесс профессионализации писательства набирал обороты, а с ними обретала остроту своя полемика. Кого, например, можно считать профессиональным автором? Насколько это вообще желательный статус? Каким должен быть порог входа в писательскую профессию? Как соотносятся литературная ценность произведения и его рыночный успех? Как и зачем выстраивать имидж? Какие авторам нужны права и как их защищать?
Чем ближе к концу книги, тем яснее, как книгоиздание в итоге пришло к тому, к чему пришло. И не только это: благодаря «Становлению писательницы» можно лучше понять, во-первых, как именно известные авторы стоят на плечах забытых, а во-вторых — почему, собственно, те забываются. «Плохо, значит, писали» — не единственное возможное объяснение.
P. S. Вдохновившись «Вавилонской библиотекой» Хорхе Луиса Борхеса, под хэштэгом #книжкипрокнижки Настя запустила проект-карусель. Сегодня, завтра и послезавтра пара десятков человек вместе разметит карту этой обширной местности. Я перехватываю эстафету у Тани, которая рассказала о «Дневнике книготорговца» Шона Байтелла, и передаю её Наташе, которая поделится удовольствием от текста Ролана Барта (кавычки вольно опущены).
Литературная жизнь Великобритании 18-го века была турбулентной. С одной стороны, британский книжный рынок переживал мощный приток авторов, в том числе романисток. С другой — повальное зачитывание романами вызывало что-то вроде моральной паники. Да и женское авторство, которое предполагало выход за пределы домашней сферы в общественную, провоцировало беспокойство.
Чтобы отбиваться от критики романа как такового, писатели и писательницы обращались к сентиментальной нравоучительности в духе Сэмюэла Ричардсона (одним из главных авторов своего века он стал не на ровном месте). А беспокойство из-за авторства если не породило, то по крайней мере подпитало один устойчивый миф: пишущие женщины будто бы сплошь были любительницами и идеалистками, которые занимались сочинительством в качестве досуга и совсем не претендовали ни на славу, ни на материальное вознаграждение. Такой образ, например, старался создать брат Джейн Остин после её смерти в 1817-м году.
Эти проблемы достались в наследство и писательницам 1830–1890-х годов, чьи творческие судьбы разобрала в своей монографии Линда Петерсон.
Викторианские модели женского авторства тоже вращались вокруг служения обществу, хоть и представляли его по-разному. Согласно одной модели домашнюю сферу можно и нужно было расширить. Скажем, если женщина умела управлять домашней экономикой, то её умения могли пригодиться и на национальном уровне. От этой идеи отталкивалась одна из героинь книги — писательница Гарриет Мартино, прославившаяся в первую очередь трудом по политэкономии. С точки зрения другой модели писательство могло быть и частью домашней сферы, и инструментом национального воспитания, если в него вовлекалась вся семья. Её пыталось реализовать семейство Хоувиттов. Если верить третьей, разработанной Элизабет Гаскелл в биографии Шарлотты Бронте, то развивать свой талант — общественный долг любого человека. Эти и другие модели показаны в движении: с помощью «Становления писательницы» можно проследить, как они возникали, к каким последствиям приводили и в каких условиях теряли актуальность.
Новый век ставил и новые вопросы. В викторианскую эпоху процесс профессионализации писательства набирал обороты, а с ними обретала остроту своя полемика. Кого, например, можно считать профессиональным автором? Насколько это вообще желательный статус? Каким должен быть порог входа в писательскую профессию? Как соотносятся литературная ценность произведения и его рыночный успех? Как и зачем выстраивать имидж? Какие авторам нужны права и как их защищать?
Чем ближе к концу книги, тем яснее, как книгоиздание в итоге пришло к тому, к чему пришло. И не только это: благодаря «Становлению писательницы» можно лучше понять, во-первых, как именно известные авторы стоят на плечах забытых, а во-вторых — почему, собственно, те забываются. «Плохо, значит, писали» — не единственное возможное объяснение.
P. S. Вдохновившись «Вавилонской библиотекой» Хорхе Луиса Борхеса, под хэштэгом #книжкипрокнижки Настя запустила проект-карусель. Сегодня, завтра и послезавтра пара десятков человек вместе разметит карту этой обширной местности. Я перехватываю эстафету у Тани, которая рассказала о «Дневнике книготорговца» Шона Байтелла, и передаю её Наташе, которая поделится удовольствием от текста Ролана Барта (кавычки вольно опущены).