Нашел интересную книжку "Основные вопросы теории диагноза". Написали ее в соавторстве врач И.Осипов и философ-марксист П.Копнин.
Копнин крут и я видел его книжки по теории познания, а тут по сути тот же вопрос познания, но в очень специальной предметной области - постановке медицинского диагноза.
Интересно, что в нашем психотерапевтическом сообществе часто говорят о "медицинской парадигме" и ее минусах для психотерапии, в частности о том, что она предполагает навешивание ярлыков, подведение пациента под какую-то категорию так, что теряются из виду его особенности, индивидуальность и т.д. И у меня всегда были сомнения, что такой грех - есть прям медицинская парадигма, а не отсталые взгляды и практики, которым внутри самой же медицины противостоят здоровые практики и взгляды.
Вот в этой книжке как раз эта тема разбирается. Прикрепляю фрагмент, в котором немного общих рассуждений о переходе от стадии формально-абстрактного диагноза, к стадии диагноза "именно этого" пациента.

А вот книжка целиком

У Карла Маркса была идея, которая, на мой взгляд, очень важна для психологии. В ранних экономическо-философских рукописях он разрабатывал проблему отчуждения труда (die entfremdete Arbeit), в частности, он утверждал примерно следующее: человек не принадлежит сам себе, если его продукты труда принадлежат кому-то другому. Всем людям для счастья нужно разное, но есть одна вещь, в которой универсально нуждаются все - это распоряжаться своей собственной жизнью, т.е. тем, что мы производим и как мы этим пользуемся. Есть люди, которым нравится быть рабами, но это лишь люди, которые очень хорошо себя обманывают. Здоровый человек будет сходить с ума, если то, чем он занимается, уходит в пустоту, пропадает в небытие, оседает в форме прибыли в чьих-то карманах, а сам человек не ощущает своей принадлежности к тому, что он делает. Эту сложную идею Маркса психологи формулируют проще: "Следует заниматься тем, что тебе нравится". Но что значит - то, что нравится? На самом деле, эта формулировка отчасти вводит в заблуждение. Человеку следует заниматься тем, к чему он ощущает принадлежность, и от чего затем чувствует эффект, что эта деятельность что-то приносит ему, что результаты деятельности можно ощутить на себе и это имеет для смысл. И в этой деятельности человек нуждается примерно как в том, чтобы есть или спать.

Многим людям трудно себе такое представить, потому что работа всегда представляется как что-то, ради чего ты обязан порвать задницу. И формируется соответствующее убеждение: "Доставать деньги можно только тяжёлым трудом". Психологи также возражают этой идее: от этого убеждения нужно избавляться, оно деструктивно. Да, оно деструктивно, но, как и всякая ложная установка, она является отражением травматического образа бытия, который является объективным, а не субъективным.

На этой мысли, кстати, Маркс строил фундамент «гедонистического» аспекта труда, то есть, общество, в котором люди трудятся осознанно, является свободным, и лишь тогда человек может испытывать истинное удовольствие от жизни. Для Маркса человек стиснут узкими рамками того, от чего человек может испытывать удовлетворение, до границ потребления. Но потреблять собственный труд и его творчески-продуктивную силу дозволено не каждому.

...когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права...
(Критика Готской программы, 1875)

Основатели гештальт-терапии в свое время выступили против идеи, что человек (в нашем случае - клиент психотерапевта) полностью обусловлен своим прошлым, структурой характера, патологическими механизмами и т.д., а его сознание – эпифеномен, сознание слепо, оно лишь следствие внешних для него сил/причин.
Они выступили против терапии, которая такого взгляда придерживается, а значит обращается не к сознанию клиента, а к тому, чем он обусловлен - к структурам характера, механизмам, внешним причинам и пытается что-то с ними сделать так, чтобы плохую обусловленность переделать в хорошую.

С точки зрения гештальт-терапии такой подход способствует отчуждению субъектности клиента, его свободы. Сама терапия тогда расщепляет его, полагает его как пассивное следствие внешних причин и не помогает стать в большей степени субъектом, а лишь изменяет одни причины на другие, сохраняя за клиентом пассивную, несвободную, заданную чем-то внешним роль.

ГТ исходит из того, что человек таки имеет относительную свободу обращения с тем, чем он обусловлен и творчески пользуется этой свободой. Его текущая ситуация – результат его продолжающихся творческих усилий, его относительной свободы.

Этим в частности объясняется то, что ни одного клиента нельзя без оговорок отнести к какой-то диагностической категории - человек со своим диагнозом тоже как-то творчески обращается, вмешивается в его течение и путает диагносту карты.

С точки зрения ГТ проблемы клиента не имеют причин в прошлом или чем-то внешнем для его свободы. Сами проблемы человека (депрессию, например) ГТ рассматривает как творческие достижения человека, творческие приспособления.
Он сам их творит и воспроизводит здесь и сейчас. Но эти приспособления, будучи относительно полезными, являются в то же время и относительно вредными для него, т.е. приходящими в противоречие с его интересами в целом.

Это происходит в силу стихийности процесса творческого приспособления. Т.е. клиент творит, но плохо ориентируется в том, чего он там и как творит.

И тогда задача терапии (гештальт-терапии) в том, чтобы помочь человеку овладеть этим процессом (творческим приспособлением), сделать его сознательно управляемым умением.

Таково, по крайней мере, было намерение и обещание того же Ф.Перлза.
Т.е. задача не в том, чтобы лечить причины депрессии, лежащие где-то вне, в прошлом, в характере, еще где-то. А в том, чтобы научить клиента видеть свою депрессию, как творческое приспособление, видеть, чего он пытается ею сделать, получить. А так же видеть ограниченность и противоречивость этого приспособления и продолжить приспосабливаться более сознательно и адекватно своим интересам.
Т.е. задача в том, чтобы "прокачать" субъектность клиента.

Основатели ГТ справедливо критиковали подход, оценивающий какие-то проявления человека (определенное поведение, переживания, структуры, механизмы и т.д.) как патологические сами по себе.
"Сами по себе" - значит взятые в отрыве от конкретных условий, взятые как абстракции, неизменные, вечно равные себе значения.
Но любое явление меняет свой смысл вместе с переменой контекста, конкретных условий, перемены роли в этих условиях.
ГТ делает точкой отсчета конкретный, здесь и сейчас происходящий процесс творческого приспособления. И только относительно него можно судить - в данном случае нечто патологично (разрушает это творческое приспособление) или здорово.

Стремясь не быть абстрактными, оторванными от актуальных "конкретно-исторических" условий клиента, не искать причины в прошлом и вообще вовне, гештальтисты стали фокусироваться на именно этом клиенте, на именно этих, здесь и сейчас условиях, на уникальном и особенном. И стали задвигать на задний план личную историю клиента, а так же диагностические абстракции.

Это помимо пользы принесло и вред. Дало обратный эффект.
Уникальный смысл здесь и сейчас поведения человека не ясен вне контекста истории его жизни.
А диагностические абстракции (хотя бы такие, как пограничный, невротический или психотический уровень организации личности) помогают понять как раз специфический, особенный опыт клиента.
И если отбросить историю клиента и отбросить специальные диагностические категории, то мы получаем максимально пустую абстракцию - человек вообще, в этом, оторванном от контекста моменте вообще. Он здесь и сейчас уклоняется от контакта с терапевтом, но уникальное содержание и смысл этого уклонения нам сложно понять в "актуальных" рамках. Это как пялиться в одно слово, силясь понять его уникальный здесь и сейчас смысл, но не смотреть, в какое предложение это слово сейчас входит.

Как нам сохранить правильное стремление основателей преодолеть абстрактность, сохранить поддержку субъектности клиента, не искать причины во внешнем для субъектности, но при этом вернуть (или добавить) в гештальт-терапию историчность и умную диагностику?

А думать над этим вопросом нам поможет текст Ильенкова про различие абстрактного и конкретного историзма
http://caute.ru/ilyenkov/texts/daik/5_3.html

Часто встречаю тексты, в которых авторы воюют с понятием нормы/патологии.
Обычно это или
1) борьба за то, чтобы какое-то явление перенести из группы "патология" в группу "норма".
или
2) борьба за полную отмену понятия нормы/патологии, потому что оно не более, чем навешивание ярлыков, за которым теряется уникальность каждого отдельного человека.

В обоих случаях авторы исходят из того, что оказаться носителем патологии для человека - социальная беда. Т.е. он как "ненормальный" будет подвергнут некоторым репрессиям. Это может быть, например, принудительное лечение, лишение каких-то прав, даже уголовное преследование. Или это может быть общественное осуждение, высмеивание, отвержение и т.д.
К сожалению, это не напрасные опасения, такое бывает - где-то больше, где-то меньше, где-то в одной форме, где-то в другой, но оно есть.

Но при этом, мне кажется, что авторы воюют не совсем туда.
Борясь с понятием нормы или пытаясь расширить его границы, они косвенно соглашаются с тем, что к "не норме" по-человечески относиться нельзя. Т.е. нельзя считать что-то одновременно патологией и относиться к этому по человечески, не репрессировать, не высмеивать, не ущемлять в правах и т.д.
Получается, они соглашаются, что не относиться к человеку по скотски можно только если признать его нормальным. Или признать его не ненормальным (это когда мы отменяем само понятие нормы/ненормы).

Если бы люди, которых относят к группе "патология" встречали человеческое отношение со стороны общественных институтов и общества вообще, получали бы достаточно поддержки и помощи, не преследовались бы, не были поражены в правах и т.д. разве был бы какой-то смысл в том, чтобы бороться за их исключение из этой группы, за то, чтобы считать их вариантом нормы, бороться за "не стигматизирующие" названия для них и т.д.?

Тогда возникает вопрос, почему бы не бороться за человеческое отношение? Ну, например, начать с борьбы за то, чтобы работники психиатрических клиник имели достаточно комфортные условия, чтобы не выгорать, не раздражаться на пациентов, могли бы учиться и развиваться, т.е. чтобы у них была комфортная нагрузка, терапевтическая и супервизорская поддержка.
А клиник и врачей было бы столько, что попасть на прием было бы не проблемой, а нахождение в клиниках не было бы унизительным кошмаром.
Еще можно побороться за создание достаточного количества (и качества) социальных служб, которые помогают действительно (а не формально) людям с какой-либо патологией адаптироваться, социализироваться.
А еще можно бороться за переустройство образовательной системы, чтобы средняя школа была не школой выживания, а учила бы на деле человеческим отношениям, а не скотским, казарменным.
Еще можно побороться за доступность качественной психологической помощи для всех желающих, чтобы люди учились понимать себя и окружающих массово.
Ну и т.д., есть куча подобной работы, которая должна быть сделана, чтобы "ненормальные" люди, могли хорошо интегрироваться в общество, и чтобы "нормальные" люди умели не быть свиньями по отношению к непонятным и сложным для них соседям.

Но вероятно, вам уже пришло в голову, что все это выглядит нереалистично. Да, лучшее что может предложить современное (т.е. капиталистическое) общество людям с какой-либо патологией или какими-то специфическими сложностями, особенностями и т.д. - это не трогать их, оставить их в покое. Нечто больше требует уже серьезных общественных преобразований, вложений, которые противоречат логике "каждый за себя и сам по себе".
Поэтому борьба в основном ведется за то, чтобы на особенности людей просто поменьше обращали внимание, игнорировали, не дергали за них и не обижали словесно.
Это относительно неплохая задача (если смириться с невозможностью социальных преобразований), но она не стоит того, чтобы ради нее произвольно кроить научную теорию отменяя в ней как бы обидные слова.
Лучше включать в теорию и научно обосновывать необходимость человечности.

Придумал термин "художественные желания". Это желания, в которых человеческая составляющая заметно преобладает над нечеловеческой.
Ну, например, предположим человек говорит своей собаке (или корове): я хочу поесть. И начинает готовить еду, накрывает стол скатертью, достает посуду, раскладывает еду аккуратно, берет вилку, нож, может быть даже зовет кого-то еще за стол, садится на специальный кухонный стул и ест.
Собака (или корова) могла бы это прокомментировать так: зачем так сложно? К чему все эти игры и ритуалы? Хватаешь еду с земли и ешь ртом, жуешь зубами и проглатываешь - всё, дело сделано, желание удовлетворено.
И хотя желание поесть за столом на кухне я бы еще не назвал художественным, но человеческая составляющая в нем уже заметно больше, чем у собаки с коровой (этих двоих я для примера взял, хотя можно было взять и других, а лучше было, наверное остановиться на одной собаке, потому что корова ничего нам тут не добавила в плане смысла, но всё же оставлю, потому что мне нравится как звучит слово "корова").
Человек тоже может есть с земли сырое мясо, но обычно ему больше нравится более замороченный вариант с вилкой, тарелкой и т.д. Такая заморочка - это уже человеческая составляющая желания поесть, ставшая для большинства из нас неотъемлемой.
А вот если эту человеческую часть усилить, если она будет более развитой (глазами коровы - замороченной), более индивидуальной, то желание уже можно назвать художественным.
Например, человек хочет идти под дождем и слушая печальную музыку подумать о жизни. Это не самый удачный пример, но всё же идея, надеюсь, ясна. Тут человек уже испытывает сложно устроенное желание, похожее на желание кинорежиссера создать ту или иную атмосферу в кадре и для него важны многие детали, которые кажутся (корове с собакой) неважными, смехотворными, бесполезными.
Или другой пример: человек хочет учить английский, но определенным образом - например, посещая какой-то класс на 5-6 человек, с желтоватым освещением, с чаепитием и т.д. т.е. какими-то важными ему особенностями формы, не существенными казалось бы для эффективности освоения языка.
Но время, которое он посвятит изучению английского - это время его жизни, и он хочет, чтобы жизнь его проходила в определенной атмосфере и форме, так же как режиссер, хочет, чтобы цвет кадра, музыка и т.д. были такими, как ему нравится.
Человеку может казаться странным так подходить к вопросу "чего я хочу", с режиссерской, художественной точки зрения. Но интересно, что его потребность может требовать именно определенного художественного решения, а абстрактная, универсальная форма - хочу учить английский (есть, работать дизайнером, гулять и т.д.) не будет соответствовать ей и не будет приносить удовлетворения.

В предыдущем посте мне не удалось достаточно точно сформулировать мысль.
Прозвучало так, что "художественное желание" - это желание, обставленное художественностью, как внешней декорацией. Т.е. так, будто есть само по себе желание, а есть внешние для него украшения, стимулы, прибамбасы косметические.
Но я хотел сказать другое.
Есть разные способы осмыслять свои желания.
На один важный нюанс указал еще Маркс - человек хочет чего-то весь, всей своей личностью, т.е. человек как целостность является фоном, определяющим каждое его отдельное желание как фигуру.
Эта же мысль хорошо отражена в системе Станиславского - чтобы понять, как персонаж совершает простое действие - зажигает спичку и закуривает, например, актеру нужно восстановить целостный контекст, фон - в каких обстоятельствах находится его персонаж, откуда пришел, куда идет, чего хочет вообще в жизни и в данный момент в частности.
Особенности фона определяют особенности фигуры, т.е. того, каким отдельное желание будет конкретно, каким оно будет "изнутри", а не чем оно будет обставлено, как внешней упаковкой.
Привычное, общепринятое понимание желаний - отрывает фигуру от фона. То есть конкретное желание (фигура) понимается, как независимое от особенностей фона, контекста, как равное себе и в этом смысле абстрактное.
Абстрактное желание можно описать парой-тройкой слов: хочу научиться играть на гитаре, хочу почитать книгу, хочу заработать денег. Это универсальные формочки, штампы, лишенные индивидуальных особенностей. В них никак не отражен фон в целом.
Но чтобы отразить фон в целом в отдельном желании, потребуется творческая работа. Такая же, какая нужна поэту, чтобы отразить некое особенное переживание, смыслы в коротком стихотворении. Поэт не может написать: очень ее люблю, очень мне одиноко. Это обобщенные, абстрактные фразы, не высекающие чувства.
Т.е. желание не дается человеку в готовом виде, а производится творчески или производится творчески его особенная форма, но форма не как внешняя декорация, а как конкретное воплощение чего-то до этого неоформленного.

Понял, что описывать какую-то психологическую штуку на примере еды - плохая идея. Все мы грешные, слабые люди и нам сложно сосредоточиться, когда речь заходит о еде. На этом чуть не погорел еще Перлз, когда описывал цикл контакта через еду. Но он спасся тем, что так же часто для примеров использовал секс, о котором нам, грешным и слабым людям так же сложно думать отвлеченно и отвлекаться на собственно мысль. Секс отвлекал от еды, еда от секса, в итоге баланс сил позволил читателям Перлза хоть немножко собраться с мыслями.
И всё равно, читатель вздыхал, что тяжеловато читать.

Слушаю иногда разговоры коллег-психологов про политику, про большие общественные явления и думаю: чуваки занимаются психологизацией социальных процессов, представляют общество как большую терапевтическую группу или даже как одного большого человека-клиента. Уместные в кабинете закономерности перекладывают на общество, которое всё-таки не является ни терапевтической группой, ни одним большим человеком-клиентом. От чего получаются довольно комичные рассуждения.

Но бывает и обратное – социологизация психологических процессов. Некоторые левые к этому склонны. Я такое много раз слышал или читал у себя в комментариях – психологические проблемы каждого человека у них вытекают прямо из капитализма, а их решение прямо следует из преодоления капитализма. Не нужна психотерапия, нужна борьба с капитализмом.

Да, психика обусловлена социально, но это не значит, что она обусловлена именно так, как тебе кажется, когда ты решил первый раз об этом подумать.
Отношения базиса и надстройки, бытия и сознания вырываются из адекватного контекста и переносятся на психику отдельного человека без специального научного анализа.
Настоящее теоретическое мышление не позволяет так делать. Такое наивное перенесение понятий из одной области в другую – это оперирование схемами, образами, отрывочными идеями.
Т.е. это то, что называется «комплексное мышление». Когда человек еще не может мыслить какой-то предмет в понятиях, системно, он мыслит его комплексно. На уровне наглядных образов, ощущений, изолированных островков смысла.

То, что у взрослых людей массово сохраняется комплексное мышление в конечном итоге, через сложную цепочку опосредований обусловлено капитализмом.
Если мы не будем разбираться как именно обусловлено, а пойдем по пути социологизации, то у нас получается такая многоходовочка:
1. Выводить все психологические проблемы непосредственно из капитализма – это проявление комплексного мышления
2. У человека комплексное мышление, потому что капитализм ему его сформировал
3. Тогда суммируем первое утверждение со вторым и получаем вывод: человек выводит все психологические проблемы непосредственно из капитализма, потому что капитализм заставляет его это делать, лишив возможности овладеть понятийным мышлением.

Поведение человека подчиняется каким-то закономерностям, причинно-следственным отношениям или воля человека абсолютно свободна и не определяется ни чем, кроме самой себя?
Люди об этом спорят, но давайте подумаем сначала, каков практический смысл этого вопроса, чтобы он не был для нас схоластическим.

Самые горячие споры начинаются, когда этот абстрактный вопрос о свободе и необходимости ставится в теме ответственности.
Ответственность преступника за его преступление, бедняка за его бедность, ответственность за «плохое» поведение, за неудачи и т.д.
А уже из этих горячих споров наиболее горячи про социальную детерминацию, т.е. виновата среда или виноват сам человек.

Если поведение человека детерминировано социальной средой, то это значит, что сам он за свое поведение не отвечает, не может сам изменить свое поведение, свою жизнь. Причиной изменений его поведения и жизни могут стать только другие люди, которые изменят условия его жизни, изменят его среду.
Но откуда возьмутся эти люди? Ведь если человек детерминирован своей средой, то он уже всегда делает то, к чему среда его определяет. И если никто не меняет условия жизни нашего бедолаги, то значит среда никого к этому не определила и некого в этом винить, т.к. все делают то, что среда заставляет их делать.

С другой стороны, если поведение человека не детерминировано ничем, кроме его свободной воли, то это значит, что
а) мы никак не можем повлиять на поведение других людей, помочь им или помешать, бессмысленны кнут и пряник, воспитание, убеждение, психотерапия, педагогика, запрещающие или стимулирующие законы и т.д. Если свободная воля будет поддаваться влиянию, то она не свободна.
б) мы не можем влиять на свое собственное поведение больше, чем уже влияем, т.к. свободная воля, если она свободна, не может становиться еще свободнее (это значило бы, что до этого она была не вполне свободна и чем-то отчасти определялась). А значит, таких ситуаций, когда человек хочет изменить свое поведение, но у него не получается в этой картине мира не предполагается. И соответственно, какой-то работы над собой, развития и постепенных изменений по идее тоже быть не может – человек уже способен в любой момент времени вести себя так как захочет, потому что его воля свободна.

Легко заметить, что ни первый, ни второй подход не дает ответа на то, как человеку освободиться, изменить свою жизнь.
Социальный детерминизм предлагает изменить социальные условия, но непонятно, кому он это предлагает, если все детерминированы средой, а среда никем не детерминирована.
А идея абсолютно свободной воли предлагает каждому заняться собой и добиться какого-то самостоятельного успеха, прежде чем бухтеть на начальство, но непонятно, в чем может заключаться занятие собой, работа над собой, если воля уже свободна, если каждый уже управляет своей жизнью как хочет.

За каждым из этих двух взглядов легко заметить и политическую позицию, классовый интерес.
За свободную волю будет топить условный апологет капитализма, за социальную детерминацию условный левак.
Но если со стороны правящего класса это эффективная хитрость, соответствующая его интересам (не надо трогать общественное устройство, вы сами виноваты в своих бедах, начните с себя), то для классов угнетенных идея тотальной социальной детерминации лишь ситуативно и ограниченно полезна – она может помочь людям заметить, что их дурят и захотеть изменить социальные условия. Но стратегически эта идея вредна, потому что она предполагает, что люди не могут сами что-то делать для изменения социальных условий. И если эту идею совмещать с призывами к людям объединиться и бороться, то такое сочетание сильно запутывает: мы должны объединиться и бороться, но социальные условия такие, что не позволяют нам объединяться и бороться, поэтому будем ждать, когда социальные условия изменятся сами и заставят нас объединяться и бороться, а пока подождем.

Есть занятное наблюдение (читал про него у А.Тхостова, но само наблюдение вроде бы принадлежит А.Н.Леонтьеву):
если человек с помощью зонда ощупывает предмет, то по его субъективным впечатлениям, он ощущает не рукой, которая держит зонд, а той частью зонда, которая соприкасается с ощупываемым предметом.
Тхостов формулирует так:
Человек "локализует свои ощущения не на границе руки и зонда (объективно разделяющей его тело и не его зонд), а на границе зонда и объекта. Ощущение оказывается смещенным, вынесенным за пределы естественного тела в мир внешних вещей. Зонд, включенный в схему тела и подчиненный движению, воспринимается как его продолжение...".

И следующее за этим важное наблюдение: если зонд ведет себя в руке не так, как ожидает человека, т.е. оказывается в какой-то мере неуправляемым, оказывает сопротивление человеку, то он перестает ощущаться как продолжение руки и человек ощущает уже не зондом предмет, а своей рукой зонд, как внешний ему объект.

Т.е. в первом случае (управляемый зонд) зонд был "освоен" человеком и как бы вошел в его состав, ситуативно оказался в границах его Я, его субъектности, стал его продолжением.
А во втором случае (неуправляемый, сопротивляющийся зонд) - он оказался не освоен человеком, остался за пределами границ его Я, как внешний, противостоящий ему объект.

Теперь давайте проделаем такой мысленный эксперимент: представим, что руку человека привязали к зонду так, что не отвязаться (я не знаю, как выглядит этот пресловутый зонд, но представим, что это прочная железная палка). А сам зонд прикрепили к какому-то станку, который двигает зондом туда-сюда по какой-то своей траектории. И вот привязанная рука человека двигается за зондом, повторяя его траекторию, не имея возможности оказать сопротивление. Двигается за зондом послушно, как его продолжение.
И тогда, в некотором смысле, уже зонд «освоил» руку человека, сделал ее продолжением себя (ну или не зонд, а станок, не суть — внешняя человеку сила). А границы Я человека могут при этом сдвинуться вглубь его тела, туда, где тело будет оказывать движению руки какое-то сопротивление. Например, рука двигается за зондом и выгибается так, что в плече у человека возникает напряжение, и в это точке тело человека как бы мешает свободному движению руки, следующей за зондом.
Вот в этой точке может в данной ситуации и пройти граница Я человека. Рука от плеча до зонда — уже действует как внешняя человеку, неуправляемая им сила и ощущается почти как внешний объект.

И вот используя эту историю с зондом как метафору можно провести примерную границу между тем, чем помогает человеку психотерапия, а чем, так сказать, революция.

В психотерапии мы сталкиваемся с тем, что в роли неуправляемого зонда оказываются какие-то части личности человека. Они оказываются для него неуправляемыми и воспринимаются им как внешние по отношению к его Я силы, с которыми он борется. Почему так происходит — это целая история. Но работа психотерапии в том, что бы эти части были освоены человеком и оказались внутри границ его Я.

Но есть объективные внешние силы и процессы, которые стремятся освоить человека. Любая работа, где ты наемный работник, стремится освоить тебя, сделать тебя продолжением руки начальника. Любой крупный общественный процесс управляется внешними для тебя силами, стремящимися освоить тебя и продолжать этот процесс тобой.
И тут психотерапия уже максимум что может сделать — это помочь тебе не терять личностную целостность, не раскалываться на части, которые друг с другом воюют, чтобы ты хотя бы сам себе не мешал.Но этого недостаточно, чтобы освоить эти общественные силы и процессы. Их освоить можно только коллективно, сумев организовать коллективную целенаправленную деятельность, где все участники участвуют в управлении.
Если группа людей может так самоорганизоваться, то ей по силам освоить, сделать продолжением воли каждого входящего в нее участника соразмерный этой группе процесс, явление, события.

Психологическое развитие человека социально, культурно-исторически обусловлено. Но есть несколько причин, по которым это сложно понять, сложно думать в эту сторону.
1. У большинства людей (даже у психологов) есть иллюзия, что психологическое развитие аналогично физиологическому, т.е. что оно разворачивается по врожденной программе, в которой уже заложен определенный порядок стадий развития и содержание каждой стадии.
Откуда такая иллюзия?
Физиологическое становление человека (вернее, человеческого организма) задает ограничения и требования к его включению в социальную жизнь: например, младенец не может ходить, и пока его тело не созреет для ходьбы, он никуда не пойдет, как ты его к этому не склоняй социально. Тут социальное вынуждено приспособиться к физиологии и включать младенца в социум, учитывая его неходячесть (неспособность самостоятельно есть, засыпать и т.д.).
Подрос ребенок, изменились физиологические ограничения - требуются другие социальные способы обращения с ним.
Приспособление социального обращения к физиологии создает иллюзию, что социальное – пассивно следует за физиологией и никак не формирует человека в ходе взросления, а только пользуется возможностями, которые предлагает физиологическое развитие.
Но способы, формы социального обращения с физиологическими ограничениями детей имеют свою историю.
Т.к. история эта длинная (каким-то формам 100 лет, каким-то 1000), нам эти формы могут казаться естественными и единственно возможными.
Чем ближе к младенчеству, тем фундаментальнее физиологические ограничения, поэтому и формы социального обхождения тут менее изменчивы, более консервативны.
Но вот обращение с детьми, начиная с 5-7 лет уже сильно разнится в разные эпохи.
Например, такой штуки как школа когда-то не существовало и дети "школьного" возраста начинали работать практически наравне со взрослыми.
Общественные требования к юному работнику совсем другие, нежели к школьнику. Другие вызовы, другие конфликты, точки напряжения, кризисы. Соответственно, другие и решения всех этих проблем, а значит и другие личностные новообразования из этого вытекающие.
Если сейчас во многих периодизациях возрастного развития стадии так и называются: дошкольный возраст, младший школьный и т.д., то вероятно, в эпоху отсутствия школ стадии были иные и не только по названию, а по содержанию.
Кстати, то, что большинство теорий психологического развития описывают развитие только как возрастное и только до момента наступления физиологической взрослости (18-20 лет) - подкрепляет иллюзию аналогии психологического и физиологического развития.
И многие психологи думают, что стадии психологического развития прямо определены физиологическим возрастом: со стольки-то до стольки лет такая задача развития у ребенка, а потом вот такая. Независимо от общественной ситуации, в которой он живет.
Т.к. социальные формы (наличие той же школы), как уже было сказано, существуют подолгу, мы рождаемся и умираем, не увидев в некоторых из них никаких перемен, то мы воспринимаем их как нечто естественное и вечное, как нашу природу.
И вот эта сложность различать физиологическое и социальное, физиологическое и собственно психологическое в психологическом развитии человека - первая проблема, мешающая нам думать о развитии в культурно-историческом ключе.
Есть еще и вторая проблема.

2. Вторая проблема - то, что в развитии определенные сложные психологические структуры возможны только на основе наличия каких-то определенных более простых. И это задает необходимость последовательности - сначала одно должно развиться, затем на его основе - другое.
Например, без достаточно развитого восприятия, не сформируется способность запоминать, без запоминания не разовьется мышление, а без мышления - мышление о мышлении и т.д.
И вот это обстоятельство может нас полностью отвлечь от анализа социальной обусловленности развития и мы можем начать думать, что психика развивается сама из себя по своим имманентным закономерностям, полностью заложенным уже в начале, при рождении.
Но и отбросить необходимость определенной последовательности мы не можем, нам необходимо соотнести эту необходимость с социальной обусловленностью психологического развития.
Еще и третья проблема есть.

3. Третья проблема.
Предположим, что нам как-то удалось решить первые две проблемы и мы смогли построить какую-то концепцию психологического развития, культурно-исторически специфическую, т.е. справедливую для определенного общества в определенную историческую эпоху. Но при этом, отражающую и что-то всеобщее для психологического развития человека, какие-то необходимые стадии в необходимой последовательности.
Нечто подобное уже проделали, например, Л.Выготский, Д.Эльконин, Л.Божович.
Когда такая концепция готова, возникает новая (третья) проблема:
как нам соотнести эту концепцию, эту модель развития с развитием конкретного, отдельного человека?
Например, у Выготского одно из важнейших понятий соответствующей теории - "социальная ситуация развития". Но он рассматривает социальные ситуации, специфические для того или иного возраста.
Однако, если мы возьмем конкретного человека, то специфика его социальной ситуации задается не только возрастом. Он может расти в благополучной семье, а может в неблагополучной, может оказаться в детдоме, у него может быть какая-то социально значимая травма (слепота, глухота, неспособность ходить и т.д.), он может расти в условиях войны или быть представителем притесняемого нацменьшинства, он может оказаться объектом травли в школе или наоборот, оказаться лидером хулиганской банды в школе и т.д., и т.п.
Перечисленные обстоятельства могут складываться в очень отличающиеся социальные ситуации, каждая из которых имеет свою существенную специфику (и всё это в рамках одного и того же общества, в одно и то же историческое время).
Можно сказать, что стадии, которые выделяет, например, Выготский, схватывают фундаментальные повороты в развитии. А перечисленные выше специфические обстоятельства - это частности внутри широкой рамки фундаментальных поворотов.
И это скорее всего так. Но социальная ситуация человека может оказаться такой, что частности станут жизненно важными, определяющими для его судьбы.
Тогда получается, что есть разный масштаб теории развития. Есть крупный масштаб, про фундаментальное, про эпохи в развитии психики. А есть масштаб, улавливающий более специальное и конкретное.
И вот третья проблема - это проблема соотношения этих масштабов, переходы между ними, их единство и различие.
В психотерапии перед нами стоит задача понять социальную ситуацию развития именно этого человека в ее предельной специфике. Понять особенности именно его стадии развития, его кризисов и т.д.
Поэтому нам важно разобраться, как от "широкой" концепции развития перейти к схватыванию индивидуальной специфики нашего клиента. Как нам широкая концепция тут может помочь.
И чего ей не хватает, чтобы нам тут помочь.

Нужна методика (методология?) анализа социальной ситуации клиента.
Нам социальная ситуация клиента дана через его переживание, как он его способен нам выразить.
В том, что он выражает, мы можем замечать слепые пятна и противоречия, которые могут отсылать нас к аспектам социальной ситуации клиента, не выраженной прямо в его переживании, транслируемом нам.
Какие аспекты социальной ситуации важны мы не можем заранее категорично определить (потому что тогда мы скатимся к идее среды в «абсолютных показателях»), мы это можем понять через переживание клиента.
Но, наверное, есть какие-то важные всеобщие аспекты социальной ситуации, конкретное содержание которых будет очень разным.

Отношения клиента и терапевта – это клеточка его социальной ситуации? Правильнее, наверное, сказать так: отношения клиента и терапевта – это клеточка воспроизведения каких-то аспектов социальной ситуации клиента. В отношениях с терапевтом воспроизводится то же, что и в жизненной ситуации клиента, которая как раз воспроизводится как-то, что делает какие-то проблемы повторяющимися, постоянными.

Тут, наверное, можно провести аналогию с идеей Выготского про стабильные и критические стадии, но применительно к проблемам:
– Бывает, социальная ситуация стабильна и она производит какие-то проблемные переживания, новообразования, воспроизводящие проблемную ситуацию в ее стабильности.
– А бывает, что социальная ситуация переворачивается (по тем или иным причинам), и это приводит к кризису переживания, потому что оно тоже должно перестроиться.

Первый вариант чуть подробнее развернем:
Стабильная социальная ситуация так или иначе динамична, т.е. сложившиеся отношения человека и среды таки меняются (например, человек вырос и его потребности изменились) и наличные отношения оказываются в противоречии с новыми потребностями. Содержательно старые отношения тут уже разрушены, они больше не работают как раньше. Но их внешняя форма еще остается, и ее смена, поиск новой, подходящей потребностям формы отношения со средой – это задача, которая требует решения.Т.е. если смотреть на это как на развитие, то тут проделана (или, скорее, произошла) часть негативной работы развития, т.е. разрушение старого. Предстоит разрушение внешней формы (тоже негативная часть работы) и поиск, построение новой формы (позитивная часть работы). Достижение этого пункта можно считать завершением данного цикла развития и переходом к новой стабильной стадии.
Но в точке, где требуется разрушение и преобразование отживших форм, человек может выбрать поддержать эти формы, вложить силы в их сохранение и укрепление, в надежде на сохранение старых отношений со средой, возвращение к ним.
Он может добиться в этом относительного успеха ценой патологических новообразований - каких-то приспособлений, позволяющих сглаживать противоречие новых потребностей со старой формой отношений.
Сглаживание – это именно сглаживание, а не решение, поэтому противоречие будет временно притупляться, но постоянно возвращаться (порой – в усиленном виде). И когда оно будет возвращаться, человек может снова сглаживать его за счет старых приспособлений, возможно усиливая их, или добавляя к ним новые.
Это уже циклы патологического развития.

Второй вариант:
Социальная ситуация переворачивается, но не в силу собственной динамики, а в силу действующих извне сил.
Например, гибнет кто-то из родителей, или ребенок получает какую-то травму (физическую), или случается финансовый кризис, меняющий социальное положение семьи, или родители разводятся и т.д. Я все примеры привел из жизни ребенка, но для взрослого по аналогии тоже можно придумать ситуации, в которых сила извне переворачивает его социальную ситуацию так, что прежние отношения разрушаются, человек сталкивается с новыми нуждами и задачами, для которых еще у него нет формы.

Обычно мы имеем дело с обоими вариантами сразу. Постоянно происходят какие-то влияния на ситуацию извне, изменяющие ее в какой-то степени.
И постоянно динамика социальной ситуации делает какие-то формы отжившими, требующими преобразования.

В комментариях пишут:
"Я вижу в вашем посте рассуждение на тему того, что не все проблемы человека вытекают из капитализма. Вместе с тем, я не вижу объяснения какие еще есть факторы? Ок, может быть, генетика и органические особенности. Есть еще семья и ближайший круг общения. Но даже эти люди социально продукт капитализма) напишите подробнее о своей точке зрения и конкретнее пожалуйста".

Дело в том, что утверждение "психологические проблемы вытекают из капитализма", "являются продуктом капитализма", будучи в известной мере справедливыми, абсолютно бесполезны практически.
Что делать с этим утверждением? Бороть капитализм? Этим мы хотели заниматься и до этого утверждения. Оно не добавляет нам никакой информации.

Предположим, вдруг установился социализм. И нам нужно организовать систему образования, воспитания, организовать как-то отношения в коллективах, так чтобы они не производили психологических проблем.
Как нам в этом поможет идея "капитализм - причина психологических проблем"? Или нам просто надеяться, что теперь, когда средства производства в руках народа, все остальные вопросы решатся сами собой? С этого момента растворятся все проблемы воспитания, дети перестанут раздражать родителей, а родители станут внезапно мудрыми педагогами? Во всех коллективах сама собой возникнет у всех способность договариваться и учитывать интересы друг друга? Все пары внезапно научатся верно регулировать дистанцию в отношениях, не обижаться и не обижать друг друга?

Социализм, коммунизм, как следующая стадия развития общества, будет содержать в себе (в снятом, так сказать, виде) все предыдущие достижения социального устройства, со всеми присущими им сложностями. Сложности не испарятся, не растворятся. Но следующей стадией развития коммунизм будет за счет способности все эти сложности решать и воспроизводить их решение (а не потому, что он их каким-то чудом просто отменит). Т.е. психологические проблемы не пропадут, не рассосутся. А будут регулярно и систематически решаться, преодолеваться, превосходиться системой воспитания, образования и прочих социальных практик (в том числе и психотерапией в какой-то форме).

Решаться психологические проблемы будут по сути так же, как сейчас в психотерапии, только это будет иначе социально организовано. Это будет общественным делом, в том смысле, что у этого будет общественная поддержка, ресурсы и т.д.

Говорить, что "психологические проблемы - продукт капитализма" - это значит просто избегать исследования и разбирательства в вопросе. Всё, что психотерапия наработала за более чем 100 лет своего существования - в значительной мере верно отражает то, как и откуда берутся психологические проблемы.
Этим наработкам не хватает теоретической последовательности, системности, действительной научной грамотности, как всем наукам и практикам в нашу эпоху.
Но это значит, что эти знания нужно переработать на уровне марксистской теории познания, а не отмахиваться от них.

Если вернуться к исходному вопросу, откуда вытекают психологические проблемы, если не из капитализма? - они вытекают не из капитализма как такового. Они имеют социальное происхождение, но определяются они "социальной ситуацией развития", т.е. особенной социальной ситуацией и ее динамикой (в которую входит и собственная активность человека), а не капитализмом вообще.