Сущность позитивного права выражена в его относительном характере, построенном на принуждении. В истинной форме, государство есть институт европейского позитивного права, так как таковое право построено не на вере в него, но на принудительном характере права, а государство есть институт принуждения, из чего рождается модель относительного произвола, который мы, как мусульмане, вполне можем определить как фараонизм.
В отличие от позитивного права, соблюдение исламского хукма построено на вере в теологический характер хукма. Потому, из-за наличия Божественного принуждения, исламской системе не нужен настолько всеохватывающий институт относительного принуждения. Напротив, исламское правление имеет лишь представительных характер Божественного принуждение, которое в основе обеспечивается иманом, а иман сам по себе предполагает, что мусульманин склонен подчиняться Божественному произволу. И в реальности мы видим, как, из-за характера исламского хукма, мусульмане подчиняют себя ему без существования имманентного принуждения.
Потому идея Божественного произвола ислама предполагает наличие гораздо большей свободы, чем относительный произвол позитивного права; в нём характер правления есть лишь характер отдаленного смотрителя.
Однако, сам тот факт, что право обеспечивается верой, более того, оно само возможно лишь по факту веры, исключает из правового пространства вероотступника. Именно по факту такого исключения возможно, что правление сохраняет свой статус смотрителя, не превращаясь в институт позитивистского произвола. Такое исключение становится необходимым лишь в случае открытого подстрекательства, открытого выступления против самого Бога, но теоретически вероотступник может быть зындыком, подчиняясь праву, построенному на Божественном произволе, из-за его малой относительной составляющей.
Такое исключение может выражаться в двух формах: или через изгнание из правового пространства (дара), или через худуд. Но изгнанный из правового пространства неизбежно станет идейным врагом и подстрекателем, что необходимо иметь в виду, хотя оба варианта видятся допустимыми (не с точки зрения фетвы, но с точки зрения самой модели устройства). Преимущество изгнания представляется в сохранении человеческой жизни, что безусловно представляет из себя ценность. Но в иерархии ценностей (макасид) защита религии преобладает, ведь сама она делает возможным то пространство, о котором мы рассуждаем.
ЗЫ. Это лишь теоретические рассуждения, мы, проживая в РФ, живём в его правовом поле.
Сущность позитивного права выражена в его относительном характере, построенном на принуждении. В истинной форме, государство есть институт европейского позитивного права, так как таковое право построено не на вере в него, но на принудительном характере права, а государство есть институт принуждения, из чего рождается модель относительного произвола, который мы, как мусульмане, вполне можем определить как фараонизм.
В отличие от позитивного права, соблюдение исламского хукма построено на вере в теологический характер хукма. Потому, из-за наличия Божественного принуждения, исламской системе не нужен настолько всеохватывающий институт относительного принуждения. Напротив, исламское правление имеет лишь представительных характер Божественного принуждение, которое в основе обеспечивается иманом, а иман сам по себе предполагает, что мусульманин склонен подчиняться Божественному произволу. И в реальности мы видим, как, из-за характера исламского хукма, мусульмане подчиняют себя ему без существования имманентного принуждения.
Потому идея Божественного произвола ислама предполагает наличие гораздо большей свободы, чем относительный произвол позитивного права; в нём характер правления есть лишь характер отдаленного смотрителя.
Однако, сам тот факт, что право обеспечивается верой, более того, оно само возможно лишь по факту веры, исключает из правового пространства вероотступника. Именно по факту такого исключения возможно, что правление сохраняет свой статус смотрителя, не превращаясь в институт позитивистского произвола. Такое исключение становится необходимым лишь в случае открытого подстрекательства, открытого выступления против самого Бога, но теоретически вероотступник может быть зындыком, подчиняясь праву, построенному на Божественном произволе, из-за его малой относительной составляющей.
Такое исключение может выражаться в двух формах: или через изгнание из правового пространства (дара), или через худуд. Но изгнанный из правового пространства неизбежно станет идейным врагом и подстрекателем, что необходимо иметь в виду, хотя оба варианта видятся допустимыми (не с точки зрения фетвы, но с точки зрения самой модели устройства). Преимущество изгнания представляется в сохранении человеческой жизни, что безусловно представляет из себя ценность. Но в иерархии ценностей (макасид) защита религии преобладает, ведь сама она делает возможным то пространство, о котором мы рассуждаем.
ЗЫ. Это лишь теоретические рассуждения, мы, проживая в РФ, живём в его правовом поле.
BY فكردشلك | Единомыслие
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Andrey, a Russian entrepreneur living in Brazil who, fearing retaliation, asked that NPR not use his last name, said Telegram has become one of the few places Russians can access independent news about the war. Telegram does offer end-to-end encrypted communications through Secret Chats, but this is not the default setting. Standard conversations use the MTProto method, enabling server-client encryption but with them stored on the server for ease-of-access. This makes using Telegram across multiple devices simple, but also means that the regular Telegram chats you’re having with folks are not as secure as you may believe. Some people used the platform to organize ahead of the storming of the U.S. Capitol in January 2021, and last month Senator Mark Warner sent a letter to Durov urging him to curb Russian information operations on Telegram. So, uh, whenever I hear about Telegram, it’s always in relation to something bad. What gives? The picture was mixed overseas. Hong Kong’s Hang Seng Index fell 1.6%, under pressure from U.S. regulatory scrutiny on New York-listed Chinese companies. Stocks were more buoyant in Europe, where Frankfurt’s DAX surged 1.4%.
from in
