Научный, как, впрочем, и обыденный взгляд на рождение и смерть не видит в них ничего загадочного. Не в смысле мистического, эзотерического, а в смысле таинственно-непостижимого, недоступного для рационального понимания и анализа.

Рождение, как и смерть для науки естественно. Только вот прогресса нет никакого относительно этих «естественных» вещей. Как сказано: «в болезни будешь рождать детей», и «прах ты и в прах возвратишься» так ничего с тех времен не изменилось. Можно чуть облегчить роды и умирание, но суть остается той же: никакой научный прогресс ничего не может сделать с рождением и смертью.

Не может сделать ни в плане преодоления, ни в плане постижения. Потому что, и смерть, и рождения – две предельные тайны, понимание которых может способствовать более глубокому пониманию жизни – ее парадоксальности, загадочности, многомерности, непостижимости. По сути, появиться из «ничто», и исчезнуть в «ничто» – величайшее чудо, которое разум пытается познать, то есть приручить, создавая научные и религиозные теории. Но здесь безмолвие абсолютно; в рождении смерти мы имеет дело с чистой непостижимостью.

Но это и прекрасно! Это дает возможность постигать непостижимое, раскрывая все новые удивительные вещи, которые ранее казались естественными.

Постепенно продвигаться к этому, избавляясь от «идолов» одномерного сознания о рождении смерти мы будем на курсе «Парадоксальная танатология».

На волне «танатологического ренессанса», который в нашей стране начал свое победное шествие с начала 90-х, получила, разумеется, развитие тема «Смерть и дети». Она имеет два плана: детское отношение к смерти и отношение к детской смерти.

Оба аспекта давно и глубоко промыслены в традициях русской философской культуры, и они очевидно выводят на проблему взрослых, а не детей. Стоит напомнить здесь некоторые имена, чей опыт на тему детства получил название «метафизика детства»: Ф.М. Достоевский, В.В. Зеньковский, В.В. Розанов, А.П. Чехов, А.П. Платонов и другие. Здесь детство воспринимается как чудо и тайна, и все попытки рационального постижения таинства детства обречены на провал.

А в поэтической форму русскую метафизику детства лучше всего выразил Мандельштам:

О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.

Нужно ли с детьми говорить о смерти, и если нужно, то так – такая же проблема взрослого, как и зеркальная про секс: нужно ли, можно ли, как и проч. Дело не в том, какой язык смерти или язык секса («полового просвещения») выбрать для ребенка, а в том, что глубочайшее непонимание того, что такое детство рождает такие намерения.

Взрослый вообще абсолютный профан в этих вопросах; откуда он может что-либо знать в этих предельных и запредельных областях? Русская метафизика детства показывает, что основная ошибка взрослого «научить» еще «неразвитого» ребенка этим вещам. Ему самому нужно учиться у детей этому, а не учить детей, поскольку его сознание – это сознание взрослого грешника-рационалиста, окаменевшего в «научной парадигме», и нечувственного к тайне бытия, которая открыта ребенку. Таково заблуждение всей существующей ныне господствующей «развивающей» психологии и педагогики.
Современные либеральные издатели, пропагандирующие западную очень примитивную «смертоносную» литературу для детей как образовательную и воспитательную, а также благочестивые педагоги, психологи и литературоведы, понимающие и абсурдность, и вредоносность подобной «литературы», увы, мало осведомлены в традициях русской философии, которая все это уже осмысливала, но совершенно на ином уровне.

Для начала я бы рекомендовал не Василия Зеньковского или Василия Розанова, а Корнея Чуковского, его книгу-наблюдение «От двух до пяти», в которой в разделе «Дети о смерти» так просто и глубоко показаны тайны детского мышления, которое нужно не обучать и развивать, но которому нужно восхититься, удивиться и пожалеть о том, как же мы все это утратили. Иначе: «будьте как дети», иначе за тему детства и смерти и браться не стоит.

https://www.group-telegram.com/dm_artis/5533

В продолжении разговора на тему «смерть и дети» хотел бы поделиться своими статьями и выступлениями на тему «метафизика детства»:

«Кардинальная тайна мира» (К вопросу о метафизике детства)

https://www.elibrary.ru/item.asp?edn=vwqwdp

«Спасители вселенной» (детство в русской философской культуре)

https://www.hrono.info/text/podyem/varava0603.html

Таинство детства в философии Василия Розанова
https://rodnayaladoga.ru/index.php/istoriya-i-sovremennost/1438-molotov-v-nizhnem-novgorode

Выступления:

https://www.culture.ru/events/545552/lekciya-chudo-i-taina-detstva-metafizika
https://psyrpu.timepad.ru/event/731997/

https://moiseymurin-old.ru/2018/06/11/katexizator-xrama-prp-moiseya-murina-v-yuzhnom-butove-aleksej-golikov-prinyal-uchastie-v-psixologicheskom-seminarii-v-rpu-imeni-sv-ioanna-bogoslova/

Как-то даже и не прилично в «приличном» обществе говорить о независимости русской философии от западной, о ее самобытности, оригинальности. О вещах в общем-то естественных. В случае с русской философией сразу следует упрек в мессианизме, нарциссизме, синдроме уникальности, имперскости и в прочих западнических идеологемах. Причем чаще это приходится слышать от русскоязычных авторов, даже тех, кто как будто занимается русской философией.

По сути дела, речь в данном случае идет о суверенности России, которая прежде всего, связана с суверенностью русской философии, раскрыть и обосновать которую сегодня самая важная философская задача.

Что значит обосновать и раскрыть? Это не просто раздуть щеки в патриотической гордыне. Это значит глубоко изучить традицию русской мысли в сравнении с западноевропейской. И для этого нужно избавляться от многих штампов исторической науки, которые пугливыми и несамостоятельными историками передаются по умолчанию.

Один лишь пример. Эпизод об определяющем влиянии Шеллинга и немецкого идеализма для славянофильских идей – чуть ли не общее место, аксиома. В действительности это влияние лишь эпизод, а не магистраль. В конечном счете, славянофилы ушли от Шеллинга в Оптину пустынь. На это, кстати, обращал внимание В.В. Кожинов – мыслитель, понимавший в русском самосознании гораздо больше, чем многочисленные официальные «историки» русской философии. И таких эпизодов масса.

Сейчас необходима деконструкция западнической парадигмы истории русской философии, которая мешает понять и признать суверенность нашей философии. Ведь до сих пор не понятно, почему у нас нет рационализма как философского канона, в котором схоластика, позитивизм, марксизм, фрейдизм и проч. А затем их «антиподы» – постмодернизм и постгуманизм, которых у нас тоже быть не может.

В этом плане вопрос о суверенности русской философии – это вопрос о нашей жизни, о нашем предназначении, о смысле нашего бытия, который сегодня вновь возник со всей силой своей неотвратимости и неизбежности.

Прошло первое занятие курса «Парадоксальная танатология» на тему «Смерть – абсолютная непостижимость или самая простая вещь?»

Парадоксальная танатология – это и есть философия смерти, а по сути, в своем предельном измерении, философия как таковая. Поскольку, начиная с Платона, смерть вовлекает человека в жизнь и мысль о жизни, вовлекает, как ни что иное. Философия и есть ответственное мышление смертного о смысле своего бытия.

И в этом смысле философия смерти – это философия жизни и о жизни, о ее истинном смысле, который может быть приоткрыт лишь на фоне серьезного и ответственного восприятия смерти. Именно в этом и заключается педагогический завет Memento mori, значимый во все времена и для всех.

Главный вывод парадоксальной танатологии на данный момент. Философия никогда не занимается вопросами «посмертного» существования в режиме за или против. Есть ли жизнь «после смерти», нет ли ее, такой же нелепый вопрос, как и вопрос есть ли жизнь на Марсе, к примеру.

Философия также обходит стороной вопрос о «сущности» смерти, поскольку раскрывает ее небытийный характер. Сущность всегда эссенциальна, в случае же со смертью мы имеем дело с чистым ничто. Подход философии к смерти поэтому жестко апофатичен: «ничто» смерти не позволяет утвердиться никакому «позитивному» знанию о ней как окончательному и «достоверному».

В результате, исходя из философской «аналитики» небытийной сущности смерти, практический вывод для жизни. Не просто как жить в свете неизбежной смерти, понимая, что ты и все вокруг тебя смертны, то есть принимая смерть в расчет. Это верно и важно, но это первый уровень.

Более глубокий уровень: как жить в свете абсолютно непостижимой и непреодолимой смерти? Иначе, как жить в окружении тайны? Это подвигнет к тому, что и саму жизнь нужно будет воспринять не как естественный и закономерный процесс, а как чудо и тайну, которая также непостижима и непреодолима, как и смерть.

Чувствовать русскость – это дар. Далеко не все, кто занимается Россией, русской философией и литературой, культурой имеют этот дар. Особенно среди академических лиц.

Хочу порекомендовать совместный труд двух докторов философских наук: Возчикова Вячеслава Анатольевича – профессора Алтайского государственного гуманитарно-педагогического университета им. В. М. Шукшина и Королькова Александра Аркадьевича – профессора Санкт-Петербургского государственного университета.

Писать о таких людях как Шукшин – это риск. Любая малейшая фальшь по отношению к воплощенному правдолюбию и совестливости сразу же почувствуется. Нужна именно русская душевность, русскость. Авторы сотворили уникальный труд, сочетающий глубокое знание материала и эту шукшинскую искренность и открытость. Шукшинская тема - это тема о подлинной России, России вечной.

К предыдущему посту ⬆️

Когда все традиции были разрушены, то осталась одна, истинная традиция русского народа. Это нравственная традиция, традиция правдолюбия, совестливости, сердечности, любви и сострадания к «маленькому», то есть к простому смертному человеку. И Шукшин как раз и явился продолжателем, выразителем, а значит хранителем этой традиции.

Отсюда такая высокая оценка Шукшина у авторов этой книги о нем: Шукшин важен для национального спасения, поскольку он остановил гибельный процесс утраты национального лица России, проложив дорогу к будущему, уже сегодняшнему возрождению русской духовности.

Поэтому такая важная характеристика: «Шукшин как оправдание советской цивилизации». Именно он, своей жизнью и творчеством и доказал, и показал, что советское, подлинно советское есть истинно русское, парадоксальный способ сохранения русского в новом трагически и неизбежно беспочвенном, оторвавшимся от корней веке «технологического прогресса». И в этом смысл шукшинской «деревни», которая в отличие от «деревни» Бунина смогла выступить сакральным храном нравственного начала русского народа.

Связь времен не распалась, как не распалась она на заре советского, когда Платонов в начале, как Шукшин в конце показали единство русского и советского. Россия выстояла, явив свое историко-духовное единство, о котором говорил еще Бердяев в «Русской идее», вписав советское в русское.

А сейчас очень сложная задача: найти в постсовестком русское. Очевидно одно: это русское уже не может быть антисоветским.

Ушел из жизни Михаил Александрович Маслин. Буквально вслед за Михаилом Николаевичем Громовым. Что сказать, осиротела современная русская философия. Подлинные подвижники, для многих сегодня редкие маяки истинной преданности русской философии, культуре, России. Светлая память https://philos.msu.ru/node/7827

«В 4 часа 10 минут Западный и Прибалтийский особые округа доложили о начале боевых действий немецких войск на сухопутных участках округов.
В 4 часа 30 минут утра мы с С. К. Тимошенко приехали в Кремль. Все вызванные члены Политбюро были уже в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет.
И. В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках не набитую табаком трубку.
Мы доложили обстановку. И. В. Сталин недоумевающе сказал:
- Не провокация ли это немецких генералов?
- Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация... - ответил С. К. Тимошенко.
- Если нужно организовать провокацию, - сказал И. В. Сталин, - то немецкие генералы бомбят и свои города... - И, подумав немного, продолжал: - Гитлер наверняка не знает об этом.
- Надо срочно позвонить в германское посольство, - обратился он к В. М. Молотову.
В посольстве ответили, что посол граф фон Шуленбург просит принять его для срочного сообщения.
Принять посла было поручено В. М. Молотову.
Тем временем первый заместитель начальника Генерального штаба генерал Н. Ф. Ватутин передал, что сухопутные войска немцев после сильного артиллерийского огня на ряде участков северо-западного и западного направлений перешли в наступление.
Мы тут же просили И. В. Сталина дать войскам приказ немедля
организовать ответные действия и нанести контрудары по противнику.
- Подождем возвращения Молотова, - ответил он. Через некоторое время в кабинет быстро вошел В. М. Молотов:
- Германское правительство объявило нам войну.
И. В. Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался.
Наступила длительная, тягостная пауза. …»

Жуков Г.В. Воспоминания и размышления
Глава десятая «Начало войны»

Как советский народ победил «непобедимую» фашистскую Германию?
Что такое «одухотворение» русского солдата и «пустодушие» фашиста?
Как русский советский солдат-труженик одолел немецкое Wunderwaffe силой своего духа, правды и любви к Родине?

Андрей Платонов – военкор «Красной звезды», гениальный русский писатель и философ оставил непревзойденную по художественной силе военную прозу, в которой глубочайшее осмысление Великой Отечественной войны, фашизма как всемирно-исторического зла, России и русского солдата. И в тоже время пронзительная метафизика смысла жизни, во время войны становящаяся еще более острой и обнаженной.

Об этом и многом другом в моей книге «Русский солдат для меня святыня. Философия войны Андрея Платонова»
https://www.chitai-gorod.ru/product/russkij-soldat-dla-mena-svatyna-3098077

В романе Бориса Васильева «В списках не значился» передано самое начало войны, передано почти мистически, посредством неожиданного наступления тьмы. Это подло крадется фашистская тьма; никто не верит, не ожидает.

Выпускник военного училища приезжает по распределению в Брестскую крепость буквально за несколько часов до войны. Накануне вечером еще мирно-романтическая обстановка: ресторан, скрипач, знакомство с будущей возлюбленной, прогулка с ней до крепости по ночному городу. Но все меняется в одночасье:

«Внезапно погас свет: редкие фонари, окна в домах, отсветы железнодорожной станции. Весь город погрузился во мрак.
- Очень странно, - сказал Свицкий. – Что мы имеем? Кажется, двенадцать?
- Может быть, авария?
- Очень странно, - повторил Свицкий».

После этого внезапного погружения в ад фашистского мрака, трудное, полное невероятных тягот и нечеловеческих лишений, героическое восхождение русского солдата к Свету, в великой Победе, к тожеству Правды.

«По сути дела, фашизм, постмодернизм и постгуманизм – однопорядковые явления: в них исчезает «простой человека», а значит, человек как таковой. И всё это феномены западной культуры (антикультуры). Это уже не дегуманизация – очень мягкая версия искажения человеческого начала; это уже деантропологизация – уничтожение человека через видоизменение его традиционной духовной и биологической фактуры в трансгуманизме. Поэтому трансгуманизм – это такой же фашизм, геноцид антропологического начала, как и классический немецкий национал-социализм, по сути, начавший поход против человека.

Очень важна здесь статья Платонова «О "ликвидации” человечества» (1938), посвященная разбору романа Карела Чапека «Война с саламандрами». В ней Платонов делает важнейшие, даже более того – ошеломляющие наблюдения, касающиеся современности. В этой статье дана критическая оценка двух кумиров современного либерального литературоведения – Д. Джойса и М. Пруста»

Платонов пишет в статье «О "ликвидации” человечества»:

«Ни Джойс, ни Пруст не поминают слова «фашизм», но дискредитация человека, разрушение его образа, больше того – попытка ликвидировать самые принципы и всякое оправдание человеческого существования (даже с точки зрения его собственных, единоличных интересов), – все это ведёт к такому умалению человека, к такой моральной, философской и физической профанации его, что, выходит дело, он заслуживает лишь казни, и если сам человек бессилен будет осудить себя на смерть и выполнить свой приговор, то более “мужественные” посторонние люди будут правомочны это сделать за него. Мы теперь знаем имя этих “мужественных” посторонних людей. Романы Джойса и Пруста, не говоря прямо о фашизме, создавали для него моральную обстановку (едва ли сознательно, но это всё равно)».