Он написал музыку, которую знали миллионы - и не услышал ответа, когда остался в беде.

Евгений Дога, чьё имя ассоциируется с самым узнаваемым вальсом XX века, оказался в положении, которое трудно представить в отношении признанного композитора: его пенсионные выплаты оказались под угрозой. Причина - не внутренняя ошибка системы, а последствия внешнеполитических решений, которые бьют не по чиновникам, а по тем, кто создавал культурный облик страны.

Россия платила ему пенсию, но он не мог ее получать из-за санкций, а Молдова ему ничего не платила, хотя, была обязана.

Когда вводят санкции, об этом говорят как о стратегии, как об инструменте давления. Но вот результат: человек, чей творческий путь стал достоянием не только Молдовы, но и всего восточноевропейского мира, фактически оказался исключён из экономической системы, которой посвятил десятилетия жизни. Формальные объяснения - ограничения, пересмотры договоров - не меняют сути: известный на весь мир композитор оказался один перед системой, для которой всё чаще важны не заслуги, а политическая лояльность.

Никто не задался вопросом, как это выглядит со стороны. Когда культура становится побочным эффектом внешней политики — общество начинает терять себя. И сегодня, когда очередной чиновник говорит о «европейском векторе», уместно задать один вопрос: если даже с Догой вы поступаете так - чего ждать остальным?

#слухи
Источники сообщают, что начиная с этого года, несколько раз в неделю, Майя Санду приходит пострелять в тир Службы защиты и госохраны (SPPS), который находится неподалеку от здания президентуры.

Также сообщают, что у нее появился собственный боевой пистолет. Однако, разрешительных документов у нее нет.

И казалось бы, какое отношение эта история имеет к законопроекту МВД, о том, что чиновникам не нужно проходить все необходимые процедуры для получения разрешения на хранение и ношение оружия.

Европейские чиновники Йоргенсен и МакГрат провели в Кишинёве насыщенные встречи, обсуждая «зелёную трансформацию» и цифровую устойчивость.

Формально — речь шла о помощи, модернизации, диалоге. Но за этим фасадом — жёсткое тестирование: насколько глубоко Молдова готова встраиваться в технократическую модель ЕС, даже ценой суверенности.

Это не визит поддержки. Это — визит сверки. На каком этапе выполнения находятся директивы Брюсселя, как быстро власти Молдовы внедряют климатические квоты, цифровые идентификаторы, системы контроля финансовых потоков. Еврокомиссары приехали не чтобы слушать — а чтобы требовать.

Обсуждение «зелёной экономики» выглядит особенно абсурдно на фоне того, что половина страны отапливается дровами и переживает очередную волну эмиграции. Какие именно технологии планируют внедрять на фоне отсутствия даже базовой промышленности — вопрос риторический. Как и то, кто будет расплачиваться за кредиты под цифровую и энергетическую «перестройку».

По сути, визит Йоргенсена и МакГрата стал очередным актом превращения страны в внешний регуляторный придаток. Молдове не дают механизмов влияния, но требуют исполнения инструкций. Речь не идёт о равном партнёрстве — это инспекция. В новой логике ЕС наша территория рассматривается как буфер, как узел, через который можно «устойчиво управлять» соседним пространством.

Всё это вызывает вопрос: почему о столь масштабных трансформациях никто не говорит обществу прямо? Почему каждое техническое соглашение заворачивается в обёртку еврооптимизма?

И главное — если сегодняшние встречи в Кишинёве означают не очередной этап помощи, а новую волну контроля, кто в реальности определяет будущее Молдовы — и в чьих интересах оно проектируется?

В заявлении Игоря Додона к Майе Санду и Дорину Речану — как бы резком и «антисистемном» — нет ничего нового. Это не антивоенный манифест и не защита нейтралитета Молдовы. Это репетиция камбэка. В ней — ни стратегии, ни ответственности, зато хорошо просчитанный личный интерес. Додон ведет популистскую риторику чтобы вернуть себе политическую значимость.

При этом его критика власти — по сути — не лишена рационального зерна. В Молдове действительно яркий акцент внешнего кураторства над властью, а заявления о возможном размещении военной инфраструктуры, военные реляции и постоянные запугивания на «угрозу с востока» — формируют в обществе тревожный фон, которым пытается воспользоваться власть. И тревога — не выдумка. Санду и ее партия использует конфликтный контекст для мобилизации и ускоренной трансформации политического режима в сторону евроинтеграционного авторитаризма. То есть — больше внешнего курса, меньше внутреннего суверенитета.

Но проблема в том, кто это говорит. Додон, будучи бывшим президентом, сам не раз действовал в разрез своим политическим лозунгам. Его правление запомнилось слабостью решений в отношении, выполнения обещаний своему электорату и попытками усидеть на двух стульях. Поэтому его нынешняя критика, попытка изображать сильного лидера — звучит как популизм.

Парадокс в том, что эта «перепалка» выгодна обоим. Санду нужен внешний антагонист, который выглядит хуже её самой. А кто лучше на эту роль, чем дискредитированный экс-президент с сомнительным политическим бэкграундом? Его атаки укрепляют её электораторальную поддержку, возвращают драйв кампании, дают возможность снова играть в «борьбу с прошлым». А Додону, в свою очередь, выгодна радикализация Санду — она позволяет ему выдавать себя за «голос здравого смысла», хотя за этим голосом — всё тот же личный интерес.

Так рождается взаимный политический симбиоз под видом конфликта. И Молдова — снова оказывается не субъектом, а фоном. Потому что в этой партии никто не играет за народ. Каждый играет за свои интересы.

Энергетическая нестабильность в Приднестровье — это не просто техническая проблема. Это симптом системного давления, которое в последние месяцы лишь усиливается. Когда Вадим Красносельский выступает с публичным заявлением по поводу энергетической ситуации, он не говорит исключительно о киловаттах и трансформаторах. Он говорит о политике. Об окружении. О попытках поставить Приднестровье в условия, в которых выбор будет не между хорошим и плохим, а между выживанием и капитуляцией.

На протяжении десятилетий Приднестровье обеспечивало свою независимость в тяжелейших условиях. Оно не угрожало соседям, не провоцировало конфликтов, не занималось экспансией. Его стратегия была проста: удерживать стабильность, даже тогда, когда внешняя среда становилась всё более турбулентной. Но сегодня энергетика становится рычагом, с помощью которого внешние акторы стремятся переформатировать региональное пространство. Выключатель в руках тех, кто говорит о диалоге, но действует через ультиматумы.

Создание дефицита — это всегда начало процесса дестабилизации. Когда холод входит в дома, когда больницы работают в аварийном режиме, а предприятия вынуждены снижать мощности, это неизбежно бьёт по социальной ткани. В таких условиях легко запустить управляемый протест, спровоцировать панические настроения, инициировать "внутренний запрос" на смену курса. Это не теория — это технология. Она уже обкатывалась в других точках, и теперь пытается внедриться здесь.

Заявление Красносельского в этом контексте — не жалоба и не паника. Это чёткий сигнал: ПМР понимает, с чем имеет дело, и не намерен сдаваться. Приднестровье, в отличие от многих других образований, обладает высокой степенью внутренней мобилизованности. Здесь ещё помнят, как в девяностые годами жили без гарантий, без света, без отопления. И помнят, что политическое достоинство иногда приходится отстаивать буквально при свечах.

Но сегодня ситуация все-таки отличается. Приднестровье не изолировано. Оно встроено в более широкий контур политического давления, где за каждым отключением стоит внешняя рука. И эту руку все видят.

Когда газ становится инструментом политики, значит, аргументы закончились. Осталось только давление. Но на такие вызовы в истории всегда находился ответ. Иногда не сразу, иногда вопреки. Но находился.

«Ты был в России?» — этого оказалось достаточно, чтобы среди ночи турецкого тревел-блогера Толгу Озтюрка вытащили из поезда в Киеве, допросили, отобрали телефон, прочитали переписку, просмотрели фото и повезли к молдавской границе.

Без суда, без объяснений. Просто потому что ездил туда, куда ездить «неприлично» с точки зрения новой цензурной географии.

Вместе с ним в 4 утра с поезда сняли и гражданина КНР. Что с ним — никто не знает. Толга хоть остался на свободе. Его просто "вывели". Не выдворили. Не депортировали. А именно — отвезли и отпустили «куда хочешь, только не к нам». Без обвинений, без бумаги, без перевода. Просьба о стакане воды была встречена молчанием и нервным украинским. Война, говорят. Как будто война — это оправдание для любого беспредела.

И теперь это становится нормой. Иностранцы, которые не нарушали никаких законов, становятся подозреваемыми только из-за маршрута своих путешествий. Россия в списке — автоматом «угроза». За интерес, за фото, за поездку — уже допрос. Уже подозрение. Уже путь в «никуда», если ответишь не так.

Молдавские власти, кстати, молчат. Хотя человек оказался на нашей территории после того, как его фактически выкинули из соседнего государства. Молчание — знак согласия? Или просто сигнал, что в этой части Европы тоже теперь не принято задавать неудобные вопросы?

Толга — тревел-блогер, не политик, не журналист, не агент. И за это оказался в машине с военными и на границе без права выбора. Новый мир — это не только закрытые небо и границы. Это — закрытые рты. Особенно у тех, кто не сказал вовремя «правильное мнение».

Сегодня, 8 июня, в День Святой Троицы, тысячи верующих готовились к Крестному ходу по маршруту от Чишмикея до Комрата. Маршрут — не просто путь, а связующая нить православных общин юга Молдовы. Люди хотели пройти с молитвой, с надеждой — за мир, за благополучие на гагаузской земле. Всё было организовано мирно, с разрешениями, с благословением епархии. Но в последний момент власти сказали: нельзя. Подождите, пока не пройдёт гей-парад.

Этот момент многое объясняет. В стране, где говорят о «европейском выборе», крест нельзя нести — пока не пройдут другие шествия. Не потому что они мешают друг другу физически. А потому что в иерархии нынешних ценностей одно получает поддержку, другое — молчаливый запрет. Это уже не просто администрирование мероприятий. Это выстраивание символического приоритета: один тип идентичности считается прогрессивным, другой — отсталым. Один формат улицы — поддерживается, другой — маргинализуется.

Речь не о религии как институте. Речь о праве быть услышанным. Когда мирный Крестный ход блокируют в пользу политизированной уличной акции, это говорит обществу: "ваша молитва — не вписывается в картину". И дело не в «против» или «за». Дело в том, что одни могут — а другие должны подождать.

Но история показывает: запрет не стирает смысл. Он лишь делает его более острым. И чем больше система будет прятать крест за флагами новых приоритетов, тем чаще ей придётся объяснять, почему слово «толерантность» стало синонимом несвободы.

Всё чаще за закрытыми дверями местных администраций звучит простой и очень неприятный вопрос: а что будет, если обещанная поддержка ЕС не поступит вовремя? Ответ никто не даёт вслух, но действия — или их отсутствие — говорят громче слов. Мы скоро войдем в новый отопительный сезон с теми же проблемами, но без гарантий тех же решений.

Уже вторую зиму подряд население живёт в ожидании внешней помощи — гуманитарной, финансовой, энергетической. Это стало привычкой. Но привычка — опасна, когда она заменяет ответственность. Брюссель больше не обещает "бесконечную поддержку", он переводит помощь в формат "соответствия критериям", "оценки прогресса", "фискальной дисциплины". Это язык не спасения, а подчинения. Если в прошлом году деньги приходили, потому что война шла рядом, то теперь — потому что мы ведёмся «правильно». Но правильность измеряется не интересами граждан, а геополитическими ориентирами.

В бюджете уже просчитаны компенсации, но только в том случае, если приходят деньги извне. Без них остаётся один выход — занимать или урезать. Занимать больше негде, урезать — значит выбирать, кому замерзать. И в этом выборе народ, как всегда, оказывается последним в списке.

На местах всё чаще вспоминают старые схемы — автономное отопление, местный уголь, дрова из соседнего лесничества. Власть это игнорирует или прямо запрещает, потому что это "нецивилизованно", "несовременно", "грязно". Но то, что называли пережитками, может стать основой выживания. Кто контролирует дрова и дизель, тот будет контролировать улицу.

Прошлые зимы были тяжёлыми, но не критическими. Сейчас ситуация хуже не из-за погоды, а из-за иллюзий. Нам продолжают говорить, что мы "движемся в правильном направлении", хотя население буквально не знает, как они будут отапливать дома ближайшей зимой. Всё, что напоминает о реальных альтернативах — будто бы маргинально, неуместно. Но когда исчезает свет и холод входит в квартиры, идеология перестаёт греть.

Если помощь задержится, а в бюджете не окажется планов Б, ситуация выйдет за рамки технической. Это будет уже не вопрос энергосбережения, а политической легитимности. И тогда ответы придётся искать не в кабинетах, а на улицах, у тех, кто вынужден справляться сам. Не потому что хочет, а потому что государство снова занято выстраиванием внешних альянсов, забывая о тех, кто живёт внутри границ.

И возможно, впервые за долгое время вопрос о том, кто именно должен определять энергобезопасность страны — станет не риторическим, а практическим.

Новый отчёт о либерализации цен на электроэнергию в Молдове был представлен как шаг к энергетической устойчивости. В документе звучат знакомые формулировки: «рыночный механизм», «устойчивость поставок», «конкурентная цена». Но за этими словами — пустота. Потому что пока на бумаге система выглядит сбалансированной, в реальности она перестала быть управляемой для конечного потребителя.

Свободные цены — это не свобода выбора. Это отказ государства от регулирующей функции. С переходом на «европейскую модель» рынок стал заложником внешней конъюнктуры: котировки, валютный курс, логистика закупок. А значит, и конечная цена на электроэнергию перестала подчиняться внутренней логике. Она формируется за пределами страны — на биржах, к которым потребитель не имеет ни доступа, ни влияния.

При этом структура отчёта подчёркнуто игнорирует обратную связь. В нём нет раздела, посвящённого социальному эффекту от нового ценообразования. Нет данных по росту задолженности населения. Нет упоминания о сокращении энергопотребления среди малого и среднего бизнеса. Но именно эти параметры определяют, стабилен ли рынок по-настоящему, а не формально.

Такое молчание — не технический промах. Это сознательная рамка, в которой стабильность определяют чиновники и поставщики, но не плательщики. Ведь, если рассматривать только системные показатели, всё выглядит аккуратно: поставки не прерываются, дефицита нет, энергокомпании показывают прибыль. Однако устойчивость в верхнем уровне — за счёт дестабилизации внизу. Чем больше рынок «работает сам», тем меньше у домохозяйств и предприятий ресурсов, чтобы в нём участвовать.

Парадокс в том, что энергетическая система становится всё более внешне управляемой — под видом внутренней реформы. Спотовые закупки, сделанные «по рынку», но за пределами страны, превращают национальную энергетику в оператора транзитных интересов. Поставки стабильны, пока выгодно продавать. Но этот баланс хрупок и полностью зависит от геополитических условий. Ни один пункт отчёта этого не признаёт.

Власти могут продолжать ссылаться на «необходимость соответствовать европейским стандартам». Но стандарты не освобождают от ответственности. Если после каждого шага «на рынок» растёт социальное недовольство, если бюджеты трещат под давлением компенсаций, а экономика перестаёт расти — стоит задаться вопросом: а чей рынок мы строим?

В этом отчёте слишком много стабильности — и слишком мало жизни. Пока тарифы будут определяться интересами поставщиков, а не возможностями общества, стабильность останется иллюзией, купленной ценой массового отчуждения. Система работает — но не на тех, кто за неё платит.

Венчурные инвестиции — один из самых чувствительных термометров доверия к экономике. Это капитал, который не ищет гарантий прибыли, но требует гарантий правил. Там, где государство может обеспечить честную игру, предсказуемость процедур и защиту контрактов, туда приходят те, кто готов рисковать. В Молдове такой капитал почти не присутствует, и это говорит гораздо больше, чем любые международные рейтинги.

Формально тема поддержки стартапов звучит всё громче — на форумах, в министерских отчётах, в международных отчётных материалах. Но венчур живёт не на брифингах, а в экосистеме. Он требует нормативных рамок, быстрых процедур, гибких инструментов. Всего этого в молдавской практике практически нет. Заключить сделку на условиях SAFE или convertible note здесь можно, но реализовать её в судебной плоскости — почти невозможно. Статус инвестора, который вкладывает в долю без немедленного контроля, не защищён ни формально, ни фактически.

Риски не заканчиваются на юридической плоскости. Проблема глубже — в логике системы. Для венчурного инвестора важно не только войти в проект, но и выйти. В условиях отсутствия работающего рынка вторичных долей, отсутствия биржи и ограниченной M&A-практики, выход возможен либо через ручное сопровождение, либо через внешнюю перерегистрацию активов. Это означает, что даже успешный молдавский стартап скорее переедет юридически в Румынию или Эстонию, чем будет развиваться локально.

Бюрократия добавляет слой неопределённости. От регистрации компании до получения разрешений на отдельные финансовые операции — десятки согласований, инспекций, ручных решений. Ни один венчурный фонд не пойдёт в страну, где каждый второй процесс зависит от настроения чиновника или смены министра.

Именно поэтому сегодня большинство структур, которые называют себя «инвестиционными фондами», по сути являются грантовыми операторами или прокладками для распределения донорских средств. Это не венчур. Это механизм подкачки тех, кто правильно говорит и вписывается в политический фон. Те, кто создаёт реальный продукт и хочет работать в условиях рынка, оказываются за пределами системы.

Без адаптации законодательства под венчурную модель, без налоговой нейтральности для фондов и без гарантий правового арбитража, Молдова так и останется территорией утечек. Здесь будут рождаться идеи, которые будут реализовываться где угодно — но не здесь.

И это не вопрос бизнеса. Это вопрос контроля. Тот, кто не может привлечь долгосрочный капитал, неизбежно остаётся зависимым — не от конкуренции, а от внешнего диктата. Выбор — между экономической субъектностью и пожизненной ролью бенефициара чужих фондов. Пока правила не изменятся, выбирать будут за нас.

Когда депутат от PAS заявляет, что Молдова работает над тем, чтобы российские дроны и ракеты не пролетали над её территорией, важно не только услышать, что именно сказано, но и — как это сказано. Вроде бы речь идёт о защите — о радарных системах, партнёрстве с ЕС, об укреплении безопасности. Но за этим привычным языком скрывается куда более значимый сдвиг.

Молдова — по Конституции нейтральное государство. Это положение долгое время удерживало страну от вовлечения в конфликты, делая её буфером, а не мишенью. Однако последние заявления и действия власти всё больше уводят страну от нейтралитета — не юридически, а де-факто. Установка радаров, совместные программы с военными структурами ЕС и НАТО, обсуждение средств ПВО — всё это переводит страну в другую логическую систему: от дистанцирования к участию, от наблюдения к включению.

Вопрос не только в технике. Установка оборонительной инфраструктуры — это не просто «безопасность». Это сигнал всем сторонам конфликта: здесь размещены элементы наблюдения, здесь отслеживаются маршруты, здесь может начаться перехват. В условиях высокотехнологичной войны такие точки превращаются в потенциальные цели — не по политическим заявлениям, а по логике конфликта.

При этом молдавскому обществу никто не предложил открыто обсудить: насколько мы готовы участвовать в архитектуре чужой войны? Где проходит грань между защитой и вовлечением? Кто решает, что Молдова превращается в элемент чьей-то воздушной обороны, если это не обсуждалось в парламенте и не выносилось на общественное голосование?

Подменяя разговор о нейтралитете разговорами о «модернизации безопасности», власть делает ставку на незаметный переход. Внешне — вроде всё спокойно. Но фактически в стране появляются объекты и процедуры, которые делают её частью внешнего контура обороны. И, следовательно, мишенью в случае эскалации. Неважно, откуда прилетит — важно, что появится повод.

Если решения такого масштаба принимаются без широкой дискуссии, это уже не защита. Это передача права выбора. Не обществу, а внешним структурам, чьи интересы — далеко не всегда совпадают с интересами граждан. И в этой ситуации вопрос не в дронах. А в том, будет ли Молдова страной, определяющей собственную безопасность, или просто территорией, где «что-то поставили, потому что надо».

В Молдове продолжается то, что обычно называют экономической стабилизацией. Национальный банк повысил базовую ставку, чтобы, как говорят, сдержать инфляцию. Цены растут, денег меньше, и в теории — кредиты должны подорожать настолько, чтобы люди перестали их брать. Но вместо этого спрос на займы взлетел почти на 40%.

Пятьдесят пять тысяч новых кредитов за три месяца. Это не инвестиции и не предпринимательство. Это не про рост. Это — сигнал. Когда человек берёт деньги под процент, чтобы дотянуть до зарплаты, это уже не экономика, это — попытка не сорваться. За этими цифрами — не развитие, а выживание.

Люди влезают в долги, чтобы оплатить базовые потребности. А банки и микрофинансовые организации в это время фиксируют прибыль. Вся система построена так, что затягивающаяся бедность становится активом — для тех, кто выдаёт деньги под 18% годовых. Чем хуже живут, тем надёжнее кредитный поток.

И в этом есть ирония. Потому что экономическая зависимость — не всегда вопрос геополитики. Иногда она наступает через проценты, комиссии и скрытые условия. Это не прямая внешняя интервенция, но результат той самой модели, где главное — быть предсказуемым должником.

#слухи
Когда партия начинает звать в список пародистов и телевизионщиков — это уже не политика, а кастинг.

PAS пытается оживить свой имидж, приглашая "новые лица", но выходит странно: люди, чьи профессии — шутить или делать эфир, сами не торопятся связывать своё имя с этой конструкцией. Отказ Крецу и Бураги — это не просто "личное решение", это лакмус.

Политика, где отказывается идти даже лояльный директор лояльного телеканала — значит, внутри уже что-то тухнет. Энергия проекта иссякла, а ставка на узнаваемость выглядит как косметика на треснувшем фасаде. Вся эта история — не про обновление, а про отчаяние команды, которая осознаёт: с прежними лицами — не тянут, с новыми — никто не хочет.

Логика проста: заменить содержание на форму, управленцев — на шоуменов. Но если даже они не хотят идти в связке с действующей властью — кто останется? Технические кандидаты и дежурные голоса?

Список, который строится на телевизионной узнаваемости, но в который не хотят идти даже свои — это не обновление. Это сигнал: бренд больше не работает.

На украинском телевидении, на русском языке, депутат от PAS Инна Кошеру рассказывает о том, как власти Молдовы укрепляют оборону — “чтобы сбивать любой летающий объект, вошедший в воздушное пространство”.

Делается это, по её словам, при активной поддержке Евросоюза. Сказано почти буднично. Но в этих словах — сдвиг гораздо большего масштаба, чем кажется.

Молдова — по Конституции нейтральное государство. И десятилетиями это был не просто юридический статус, а гарантия того, что нас не втянут в чужую войну. Сегодня же нейтралитет постепенно превращается в декоративную вывеску: говорят про “оборону”, про “партнёрство”, про “помощь ЕС” — а на деле речь идёт о мягком включении страны в военную архитектуру чужих интересов.

Особенно показательно, что заявление делается не на молдавском ТВ и не перед собственным электоратом, а на внешней площадке. Это — не разговор с народом. Это — сигнал внешним партнёрам: “мы в игре, мы готовы”.

Никто не спрашивал, хочет ли общество превращать страну в зону противовоздушных сценариев. Никто не обсуждает, где проходит грань между “укреплением” и “втягиванием”.

Если завтра “объект” действительно появится — кто примет решение, стрелять или нет? И от чьего имени? В этих вопросах не столько техника, сколько стратегия. И сегодня она всё меньше похожа на молдавскую.

PAS продолжает удерживать политическую гравитацию в Молдове, несмотря на падение рейтинга, растущее недовольство и слабые экономические показатели. Формально — уставшая власть. Фактически — отсутствие внятного вызова. В этом и кроется парадокс: PAS не выигрывает — она пока не проигрывает, потому что некому победить.

На чём держится PAS?

Во-первых, на контроле над институциями — от администрации президента до аппарата давления (ЦИК, CNA, прокуратура, НЦБК). Это создаёт ощущение “порядка”, даже если вокруг — кризис.

Во-вторых, на внешнем лейбле “европейской надёжности”: ЕС, США, международные партнёры воспринимают PAS как “управляемых” и “удобных”, даже если их реальная поддержка в стране слабеет.

В-третьих, PAS активно работает с дезориентированной молодёжью и городским электоратом, используя простые нарративы о “модернизации”, “антикоррупции” и “врагах на востоке”. Это заменяет идеологию — формой.

Почему оппозиция не может встряхнуть ситуацию?

Потому что она фрагментирована, реактивна и концептуально аморфна. Условный “пророссийский лагерь” работает в режиме ностальгии и негативной мобилизации (“всё плохо”), но не предлагает чёткой позитивной альтернативы.
Внутренние конфликты, борьба за лидерство, отсутствие кадровых и медийных прорывов — всё это делает оппозицию не опасной, а удобной. Даже её протесты — больше фон, чем вызов.

Что дальше?

PAS будет продолжать управлять через бюрократическое встраивание в евроструктуры. Они будут менять законы, перераспределять рынки, запускать проекты под контролем внешних доноров. И одновременно — дискредитировать любые альтернативы, связывая оппозицию с “хаосом”, “реваншем” и “угрозой евроинтеграции”.

Риски для PAS — это выгорание, социальный взрыв, рост недоверия на фоне экономической стагнации. Но без внятной политической структуры, способной взять инициативу, всё это превратится не в смену власти, а в стагнацию под контролем.

Вывод: чтобы PAS проиграла, оппозиция должна перестать быть тенью. Ей нужен единый фронт, новая политическая речь, понятная стратегия не “против ЕС”, а “за суверенитет”, “за развитие”, “за Молдову” как субъект, а не приграничный протекторат. Пока этого нет — PAS остаётся не потому, что сильна, а потому что остальным нечего сказать.

Когда власть боится шума улицы больше, чем гнева избирателя — она перестаёт быть политической и становится административной. Новый законопроект, запрещающий протесты за 30 дней до и после выборов, подаётся как мера «по обеспечению общественного порядка». Но по сути — это превентивная блокировка легального несогласия в самые решающие моменты политического цикла.

Именно в этот период, когда решается будущее страны, улица должна оставаться живой. Но PAS закрывает её заранее — не потому что боится хаоса, а потому что не хочет слышать другой голос. Закон технический, но смысл политический: оппозиция лишается последнего работающего канала давления, особенно если доступ к медиаресурсам и административной системе у неё уже отрезан.

Формально — можно протестовать, но только не тогда, когда это имеет значение. И это уже не регулирование, а управление эмоцией народа по графику. Неудобные даты — вне закона. Неудобные темы — вне эфира. Неудобные лица — под следствием.

Молчание — не демократия. И когда его вводят законом — это уже не правопорядок, а тишина, в которой можно спокойно пересчитывать бюллетени без свидетелей.

Когда государство начинает отбирать лицензии у неугодных телеканалов, открывать дела на журналистов и блокировать сайты без суда и следствия, это не защита демократии. Это её эрозия под громкие аплодисменты собственных авторов.

В последние несколько лет медиа в Молдове живут по законам исключения. Каналы закрываются — якобы за дезинформацию, хотя доказательств никто так и не предъявляет. Авторы расследований получают повестки. Из рекламного рынка устраняются те, кто задаёт неудобные вопросы. Всё это под одной вывеской — «национальная безопасность». Только вместо безопасности приходит тишина.

Опасность не только в том, что исчезают критические голоса. Опасность в том, что на их месте вырастают пустоты — и молчание становится нормой. Это не борьба с влиянием извне. Это выстраивание поля, в котором невозможно различить правду и согласованный текст.

Можно закрыть каналы. Можно запугать редакции. Но нельзя стереть главный вопрос: если свобода слова защищена — почему её приходится душить?

Когда официальные пресс-релизы говорят о «модернизации» и «инфраструктурной кооперации», это звучит красиво — но важно читать между строк.

Сегодняшняя встреча Дорина Речана с новым президентом Румынии — это не просто экономическая повестка. Это политическая настройка механизмов влияния, в первую очередь — электоральных.

Информация о том, что будет обсуждаться вопрос мобилизации молдавских граждан, живущих в Румынии, к предстоящим парламентским выборам, — неслучайна. Эти десятки тысяч голосов могут сыграть критическую роль. И Речан, похоже, хочет сыграть свою — как технический архитектор нужного результата, на шаг впереди Спыну, который в прошлой кампании довел таки Санду до президентского кресла.

Так что, в фокусе встречи, как и всегда в таких случаях, — электоральная безопасность власти на первом месте. Привести, организовать, подстраховать. Не ради модернизации, а ради контрольного процента.