ConnectedThinking

Мотив путешествия «за грань» у романтиков, неоромантиков и в киберпанке

Интересен у романтиков мотив путешествия, который проявляется, например, в «Страданиях юного Вертера» (1774) как внутреннее стремление души:

...я не раз задумывался над тем, как сильна в человеке жажда бродяжничать, делать новые открытия, как его манят просторы, но наряду с этим в нас живет внутренняя тяга к добровольному ограничению, мы предпочитаем катиться по привычной колее, не оглядываясь по сторонам. (...) Необъятная туманность простерта перед нашей душой; ощущения наши теряются в ней, как и взгляды, и ах! как же мы жаждем отдать себя целиком, проникнуться блаженством единого, великого, прекрасного чувства.

У неоромантиков мотив выразится в плаваниях в экзотические земли и рассказы о них, вот у Стивенсона в «Острове сокровищ» (1883):

Ром, свиная грудинка и яичница - вот и все, что мне нужно. Да вон тот мыс, с которого видны корабли, проходящие по морю... (...) В иные вечера он выпивал столько рому с водой, что голова у него шла ходуном, и тогда он долго оставался в трактире и распевал свои старинные, дикие, жестокие морские песни, не обращая внимания ни на кого из присутствующих. (...) Приглашенные дрожали от испуга, а он заставлял их либо слушать его рассказы о морских приключениях, либо подпевать ему хором. Стены нашего дома содрогались тогда от «Йо-хо-хо, и бутылка рому»...

Мотив путешествия за границу «известного» нередко сочетается с мотивом горячечности, интоксикации, иррациональности. Как, например, персонаж «Бегущей по волнам» А. Грина (1928) попадает в Лисс в начале романа?

Мне рассказали, что я очутился в Лиссе благодаря одному из тех резких заболеваний, какие наступают внезапно. Это произошло в пути. Я был снят с поезда при беспамятстве, высокой температуре и помещен в госпиталь.
(...)
Он явно намекал, и я вспомнил мои разговоры с ним о власти Несбывшегося. Эта власть несколько ослабела благодаря острой болезни, но я все еще слышал иногда, в душе, ее стальное движение, не обещающее исчезнуть. (...) Переезжая из города в город, из страны в страну, я повиновался силе более повелительной, чем страсть или мания.

Где-то уже в середине сюжета текст один раз вскользь намекнет, что все происходящее — может быть плодом фантазии.

В классике киберпанка, «Нейроманте» Гибсона (1984), все начинается с героя мечтающего выйти из мира реальности в киберпространство. Вот как это вводится:

Небо над портом напоминало телеэкран, включенный на мертвый канал.
– Разве же я употребляю? – услышал Кейс, продираясь сквозь толпу к «Тацу». – Просто у моего организма острая алкогольно-наркотическая недостаточность.
(...)
Он проторчал здесь уж целый год, и с каждым днем мечта о киберпространстве становилась все более призрачной. Он глотал стимуляторы горстями, облазил весь Ночной Город до последней его дыры и по-прежнему видел во сне матрицу – ее яркие логические решетки, развертывавшиеся в бесцветной пустоте… Муравейник где-то там, за Тихим океаном, а он больше ни оператор, ни киберковбой. Заурядный прохиндей, пытающийся выбраться из задницы. Но в японских ночах приходили сны – колдовские, острые, как удар высоким напряжением, и тогда Кейс плакал, просыпался в темноте и корчился в гробу капсульной гостиницы, руки тянулись к несуществующей клавиатуре, впивались в лежанку, и темперлон пузырями вылезал между пальцами.

Море, Тихий океан, тут не случайно, видимо, упоминается.

В романтическом тексте обозначается конфликт между иррациональным и рациональным. Часто он выражается в желании заглянуть за «изнанку» мира, отправиться в неизвестность, в путешествие, иногда метафизическое. Что лежит «по ту сторону» рациональности, вот в чем вопрос? Возникает (часто деформированная) картина, иногда еще с амбивалентным, опьяненным отношением к ней автора или персонажа.

Действия героев в сюжете — это уже «снятие» данного конфликта. Для Вертера Гёте — самоубийство и оказалось таким «снятием». У других писателей — Стивенсона, Грина, Гибсона — «снятие» и разрешение конфликта произойдет иначе.

www.group-telegram.com/kr/connectedthinking.com/16

74 viewsedited  Nov 24 at 12:13

Мотив путешествия «за грань» у романтиков, неоромантиков и в киберпанке

Интересен у романтиков мотив путешествия, который проявляется, например, в «Страданиях юного Вертера» (1774) как внутреннее стремление души:

...я не раз задумывался над тем, как сильна в человеке жажда бродяжничать, делать новые открытия, как его манят просторы, но наряду с этим в нас живет внутренняя тяга к добровольному ограничению, мы предпочитаем катиться по привычной колее, не оглядываясь по сторонам. (...) Необъятная туманность простерта перед нашей душой; ощущения наши теряются в ней, как и взгляды, и ах! как же мы жаждем отдать себя целиком, проникнуться блаженством единого, великого, прекрасного чувства.

У неоромантиков мотив выразится в плаваниях в экзотические земли и рассказы о них, вот у Стивенсона в «Острове сокровищ» (1883):

Ром, свиная грудинка и яичница - вот и все, что мне нужно. Да вон тот мыс, с которого видны корабли, проходящие по морю... (...) В иные вечера он выпивал столько рому с водой, что голова у него шла ходуном, и тогда он долго оставался в трактире и распевал свои старинные, дикие, жестокие морские песни, не обращая внимания ни на кого из присутствующих. (...) Приглашенные дрожали от испуга, а он заставлял их либо слушать его рассказы о морских приключениях, либо подпевать ему хором. Стены нашего дома содрогались тогда от «Йо-хо-хо, и бутылка рому»...

Мотив путешествия за границу «известного» нередко сочетается с мотивом горячечности, интоксикации, иррациональности. Как, например, персонаж «Бегущей по волнам» А. Грина (1928) попадает в Лисс в начале романа?

Мне рассказали, что я очутился в Лиссе благодаря одному из тех резких заболеваний, какие наступают внезапно. Это произошло в пути. Я был снят с поезда при беспамятстве, высокой температуре и помещен в госпиталь.
(...)
Он явно намекал, и я вспомнил мои разговоры с ним о власти Несбывшегося. Эта власть несколько ослабела благодаря острой болезни, но я все еще слышал иногда, в душе, ее стальное движение, не обещающее исчезнуть. (...) Переезжая из города в город, из страны в страну, я повиновался силе более повелительной, чем страсть или мания.

Где-то уже в середине сюжета текст один раз вскользь намекнет, что все происходящее — может быть плодом фантазии.

В классике киберпанка, «Нейроманте» Гибсона (1984), все начинается с героя мечтающего выйти из мира реальности в киберпространство. Вот как это вводится:

Небо над портом напоминало телеэкран, включенный на мертвый канал.
– Разве же я употребляю? – услышал Кейс, продираясь сквозь толпу к «Тацу». – Просто у моего организма острая алкогольно-наркотическая недостаточность.
(...)
Он проторчал здесь уж целый год, и с каждым днем мечта о киберпространстве становилась все более призрачной. Он глотал стимуляторы горстями, облазил весь Ночной Город до последней его дыры и по-прежнему видел во сне матрицу – ее яркие логические решетки, развертывавшиеся в бесцветной пустоте… Муравейник где-то там, за Тихим океаном, а он больше ни оператор, ни киберковбой. Заурядный прохиндей, пытающийся выбраться из задницы. Но в японских ночах приходили сны – колдовские, острые, как удар высоким напряжением, и тогда Кейс плакал, просыпался в темноте и корчился в гробу капсульной гостиницы, руки тянулись к несуществующей клавиатуре, впивались в лежанку, и темперлон пузырями вылезал между пальцами.

Море, Тихий океан, тут не случайно, видимо, упоминается.

В романтическом тексте обозначается конфликт между иррациональным и рациональным. Часто он выражается в желании заглянуть за «изнанку» мира, отправиться в неизвестность, в путешествие, иногда метафизическое. Что лежит «по ту сторону» рациональности, вот в чем вопрос? Возникает (часто деформированная) картина, иногда еще с амбивалентным, опьяненным отношением к ней автора или персонажа.

Действия героев в сюжете — это уже «снятие» данного конфликта. Для Вертера Гёте — самоубийство и оказалось таким «снятием». У других писателей — Стивенсона, Грина, Гибсона — «снятие» и разрешение конфликта произойдет иначе.

BY ConnectedThinking