Дом стоит на окраине города. В месте, называемом Расческами. Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов — предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли, — обнесенные заборами пустыри. На нейтральной территории между двумя мирами — зубцов и пустырей — стоит Дом.

Второй, такой же, отражение в зеркале, стоит у тебя на полке. Но учти: что видят в зеркале другие, вовсе не похоже на то, что, глядя в него, видишь ты. Каждый сам выбирает себе Дом. Мы делаем его интересным или скучным, а потом уже он меняет нас. Ты можешь согласиться со мной, а можешь не соглашаться. Это тоже будет в своем роде выбор. И это лишь один пример того, как странно иногда ведут себя отражения. Так что пусть мне не говорят, что в зеркалах не прячется магия. Она там есть, даже когда ты устал и ни на что не способен. Устал так сильно, что почти уже разучился смеяться. Когда самое время подойти к полке.

Дом на полке затаился, онемев стенами. Он тоже щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами, дышит на тебя окнами и если выбрать его, «Дом в котором...» Мариам Петросян, то сначала Дом повернётся к тебе острым углом. Это угол, об который разбиваешься до крови. Потом можно войти.

Любая книга – это времена, события и люди, спрессованные в твердую форму и подлежащие размещению среди прочих, себе подобных, но помни: история детей – вовсе не обязательно детская история. Уникальный буклет, в котором ни слова правды и ни слова лжи, но слова, которые сказаны, что-то означают, даже если ты ничего не имел в виду.

В Доме есть тишина и есть музыка. Самая неприятная тишина там, где много людей молчат, а музыка – прекрасный способ стирания мыслей, плохих и не очень, самый лучший и самый давний. Так что читая, слушай музыку своих мыслей, ведь твои мысли пахнут совсем не так, как слова. И это слышно.

Слышно в шелесте твоих мыслей и видно в отражении твоих глаз. В шелесте страниц и в отражении... не в луже, нет. Ветер может кругами носить листы книги, но они останавливаются, попадая в лужи, там кончается их танец, и кончается всё. Они размокнут и превратятся в грязь. Как и люди. Но жизнь в Доме не замерла, как в луже, она течёт, но течёт не по прямой. Она – как расходящиеся по воде круги. На каждом круге повторяются старые истории, чуть изменившись, но никто этого не заметит. Никто не узнает их. Принято думать, что время, в котором ты, – новенькое, с иголочки, только что вытканное. А в природе всегда повторяется один и тот же узор. Их на самом деле совсем не много, этих узоров.

Можно, конечно, ничего не объяснять. Но я не сторонник подобного поведения, ведь рано или поздно все мы сталкиваемся с проблемами, выросшими из недоговоренностей. Из того, что кто-то из нас не так понят. Но как объяснить, что в роднике твоих глаз и виселица, и висельник, и веревка? Каждый увидит что-то одно.

Кто-то спросит, не сделают ли с ним в этом месте чего-то плохого. Дом скажет: нет, всего лишь вобьют гвозди в твою бессмертную душу, и она разучится летать.
Кто-то другой улыбнётся. Как маньяк. Или влюбленный. Что, в общем-то, одно и то же. И слушая улыбающиеся голоса других, он наконец поймёт. Улыбка – это свет. Не у всех, но у многих.

Трудно отказаться от мечты. Легче усложнить путь к ней, чем поверить, что задуманному не осуществиться. Хочется сказать: никогда не делай так. Но никогда – это слишком долгое слово и если терять нечего, почему бы не раздвинуть рамки Вселенной? Почему бы не спросить себя? Вдруг кто-то услышит и, возможно, даже ответит. Возможно это будет Сфинкс, выше которого только Слепой, выше которого только крыша Дома и ласточки.

И тогда Дом полюбит тебя. Он полюбит тебя. Только тебя. И ты для него будешь весь чертов мир.

P.S.
Читали?
M.S.
О книжке – в комментах.

Действительно, как?..

https://spectate.ru/berressem-pynchon/

Публикуем перевод статьи Ханьо Беррессема, исследователя американской литературы из Кёльнского университета, о Томасе Пинчоне, о наиболее значимых этапах его критических интерпретаций и о его легендарной (а может надуманной?) сложности.

«Если и существует ответ на вопрос о том, как читать Пинчона, то он заключается в том, чтобы помнить, что тексты Пинчона создают миры. Некоторые из них могут казаться нам более знакомыми, чем другие. Но все они созданы отдельным человеком со специфической системной историей, который жил и живет в весьма специфической среде; кем-то, кто выражает свой собственный взгляд на мир изнутри этого мира и для сообщества более или менее равных живых существ. Кем-то, кто выражает мир художественно, даже если и сам он является выражением этого мира. Так получилось, что у Пинчона есть персональная привычка — в литературных терминах, стиль — конструировать сложные, трудные по существу своему нарративы. Или, чуть более точно, если отталкиваться от идеи бесконечно сложного мира, то привычка Пинчона заключается в том, чтобы не редуцировать эту сложность без необходимости».

Банановый завтрак...

Детали позже. Завтра. 😂

Обещанное...

https://www.youtube.com/watch?v=ODUP94B_tyY

Сегодня подарок для всех, кто прочитал книгу Андрея Гелианова «Сад, где живут кентавры» и не все понял. На нашем сайте — большая статья Андрея Коржова с разбором каждого рассказа сборника. Это не окончательный анализ, но взгляд внимательного читателя, разматывающего силовые/смысловые линии текста, насыщенного символами. Поначалу в эту трактовку может быть сложно погрузиться, но к финалу общая картина прояснится и соберется воедино в противовес диссоциации мира в самой книге.

«...Хотелось бы отметить еще одну сквозную тему сборника — присутствие на всех уровнях мифа: это и глобальные мифы, определяющие сознание народов, как в «Экфрасисе» и «Александрии над звездами», это и сокрытые мифы, которые могут стать достоянием избранных — как в «Почтальоне в ноябрьской вечности» и «Нерве неба», наконец семейная мифология «Сада, где живут кентавры» и персональная «Артура Шпандау» и финальная точка — «Квартет „Бессмертие“», где личный миф становится плотью, текстурой и соединительной тканью реальности (неужто та самая «чистота как клей»?)».

Заказать сборник Андрея Гелианова «Сад, где живут кентавры» можно по этой ссылке.

Сегодня опять говорили о сложных книгах. Сразу в нескольких местах.

О том почему люди читают (или не читают) сложные книги. А вот о том что такое сложные книги, так нормально и не поговорили.

Я считаю, что всё дело в неврологическом феномене, известном как ложная сложнота.

Ложная сложнота - объективная видимость сложности при отсутствии субъективного восприятия этой сложности.

Фактическое название феномену дано благодаря больным с повреждениями первичной читательской коры V2., при котором отдельные больные описывали явления и ситуации, возникающие в их читательском поле, при том, что они не сообщают ни о каком понимании стимула.

Я считаю этот феномен весьма опасным и вредным, потому как много хороших книжек теряют читателя, а многие читатели теряют хорошие книжки. Такие вот П.О.Т.Е.Р.И.

Люди боятся читать, боятся показаться недостаточно умными, недостаточно (подставьте сюда что угодно)... Причём не только кому-то там, а в первую очередь себе. Расстраиваются, злятся.. и в итоге сами нападают на бедные, беззащитные книжки. Отвергают их. Клеймят.

Обиднее всего, что это происходит и с очень хорошими книжками и с очень требовательными к себе читателями. Я встречал людей которые не читали «Улисс», или «Радугу», будучи уверенными, что это для них слишком сложно.

Есть и другая категория людей, которые читают только «сложные» книжки. И если книга не считается сложной, или если они прочитали книгу и она не вызвала у них миоклонического спазма, то это плохая, негодная книжка. Это уже другая крайность, не менее опасная. Эффект Даннинга — Крюгера работает в обе стороны.

Некоторые захотят сейчас бросить в меня помидор:

— Что за глупости ты говоришь? Есть ведь Finnegans Wake и шаблонные простенькие книжки. Есть книжки простые, есть по слошнее, есть ваще сложные книги жесть.
— Конечно есть.
— А чего ты тогда выпендриваешься?
— А потому что не надо лезть к людям. Читают как хотят. Думают что сложно и не читают, ну и пусть. Хотят посложнее — на здоровье. Чего ты пристал?
— А ты уверен что использовал чёрточки нужной длины?
— Это Ctrl+V. Мне лень каждый раз менять.
— А чего просто минус не используешь?
- Ладно.
- Все... Все... Остановитесь... Стоп...
Но они не прекратили, и не вынули мои уши из своих ртов. Я начал дергаться, попытался встать, но оказалось, что меня держат. Немцы, или кто-то еще, держали меня за руки и за ноги и не давали мне возможности уйти от этого бешенства, от этой прелести, от этой смерти. Я оцепенел, потом меня наоборот стало судорожно колотить, как в припадке эпилепсии, и я понял тогда, что монолизу нельзя испытывать сосание столь долго, что это губительно, страшно, смертельно, и что вся камера знала это, и ненавидя мои издевательства, решила таким образом расправиться со мной. Что ж! Что может быть лучше смерти от самого высшего наслаждения, которое только возможно? Я увидел, как я влетаю в какой-то радужный ласковый туннель, он обволакивает меня любовью, преданностью, величием, и когда вдруг вспыхнула вспышка, и я осознал, что пришла моя смерть, вся эта реальность исчезла.

А вообще я должен извиниться, это было грубо. «На самом деле» мне просто интересно, читаете ли вы длинные посты. Вот если дочитали до этого места, то спасибо! Напишите пожалуйста, для чистоты эксперимента, в комментарии любое число от одного до сорока девяти.

А ещё лучше, поделитесь примерами сложных книг и вашим отношением к этой самой сложности. Интересно же. :)

P.S.
А ещё я начал перечитывать «Ложную слепоту». Какая же прекрасная книжка и как же она хорошо раскрывается при перечитывании! Об этом чуть позже.

прощаемся с эпохой, ушел последний писатель со знаменитой фотографии «постмодернистского ужина».
роберт кувер, 1932-2024.
так много говорили, и так ничего и не успели издать…

Смиренный Огромный роман®️ нашего любимого автора, в оригинале известный, как Against the Day - это всё, о чем можно было мечтать: Пинчон, снискавший себе славу в шестидесятых, использует в качестве орхестры рубеж ХIX и XX-го веков, чтобы поговорить с читателем на языке века уже нашего, самого что ни на есть двадцать первого…

Ошибиться невозможно - будучи сложносочиненным настолько, насколько произведение Пинчона вообще может быть, стилистически это что-то совершенно иное; и в то же время, неумолимо знакомое. Начиная с конспирологического постромантизма «V.» - прослеживая вектор сквозь упрощенный сюрреализм «Винляндии» - первое из новейших творений ТРП, проведя нас кругосветкой по целой россыпи знаковых географических локаций, и не только, в итоге, выплывает в новое пространство, детективно-философское пространство еще не случившихся «Внутреннего порока» и «Края навылет». Только один [краеугольный] камень оказывается, будто по недосмотру, пропущен: текст AtD по стилю совершенно не похож на «Радугу тяготения». Зато тематически – ближе некуда! _ДЕЙ__Й СИКВ__. В плане наслоения тем и в теме наслоения планов - это, можно сказать, Gravity's Rainbow Too--

Against the Day вновь подтверждает, что Пинчону не интересна работа в вакууме (или в поле информационного шума бесконечно множащихся отсылок ради отсылок). Пинчону интересен диалог. По этой книге, кажется, очевидно, что он не только знает о своих эпигонах, но и очень внимательно их читал – это заметно в более гладком, соответствующем современности, слоге романа, заметно в его сериализованной структуре; заметно по фабуле исторической саги, одной из центровых в которой становится видоизменяющаяся прямо на наших глазах линия судьбы трех братьев; заметно по толщине романа, в конце концов!

Но диалог, интересующий Пинчона больше прочих – единственный действительно важный диалог – это диалог со своим двойником из 1973-го года; диалог с самим собой. В романе есть ответы. В романе есть расширения и дополнения. В романе есть абсолютно новые, но совершенно уместные концепции и метафизические перипетии, однажды взглянув на которые, трудно представить, как ты обходился без них раньше…

В романе есть свойственная большинству зрелых писателей меланхолия. Но также в нем есть совершенно невероятный по своей энергетике оптимизм. Неистовая вера, что сквозь самый утомительный исторический процесс, сквозь все ужасы бытия и страхи, которые только предстоит пережить – что сквозь всё это что-то просеивается и постепенно, крупица за крупицей, собирается в однажды явящий себя свету монумент человеческой добродетели. Как явил себя миру новый магнум опус Томаса Пинчона в 2006-м году и, надеюсь, когда-нибудь сделает это еще раз под названием «Противоденствие»

Не поймите меня неправильно, но для меня «Голый завтрак» Уильяма Берроуза – это зона комфорта. Оставим в стороне те две сызнова заформованных в раствор стигмы темы, о которых, в первую очередь, заговаривают, зайди речь о Барроузе и его обширной биографии. Самое интересное лежит в совсем иной плоскости.

Вклад это "оранжевой" серии или нет, я не раз встречал мнение, что Барроуза нужно было читать лет эдак в двадцать вместе с Палаником… Я действительно читал второго именно тогда, но к первому, получается, подхожу через-жопу-накосяк, или, если выразиться иначе, по параболе. Эволюция повествовательного языка, отказ от линейности и поиски развилок, предопределивших культурный ландшафт на десятилетия вперед... Вместо того, чтобы начать с Берроуза, я начал с Пинчона (формально – с Эллиса… если еще формальнее – с Джойса) и через всех Гэссов, Уоллесов и Делилло вернулся, так сказать, в точку отсчета…

Для меня «Голый завтрак» - это зона комфорта. Для современной литературы – это первородный океан. Роман, меньше чем за двести страниц (если рассматривать The Restored Text) раскрывающий истинную красоту и потенциал фрагментированного нарратива; использующий провокацию, чтобы вызвать у читателя сенсорную перегрузку, а трансгрессию, как инструмент слома привычных спинномозговых установок -- для того, чтобы, разрушив навязанные барьеры, открыть сознание новым концепциям; а напоследок, и вовсе, поговорить с читателем на метафикшновое «ты»… Сам по себе «Голый завтрак» содержит в себе лишь толику тех хай-концептов, которые, будто под напором высокого давления, распакует последующая «Трилогия Нова», но подготовительная работа начинается именно здесь.

За первые тридцать-сорок страниц, посредством доселе невиданной наглости в смешении жанров и удивительно чутких манипуляций с лиминальным пространством между галлюцинаторными фантазиями и грязным реализмом, автору удается придать будням маргинальных слоев американского общества ощущение и мифологичность настоящей параллельной реальности; где главный ресурс, за которым охотятся все дельцы и воротилы – это не деньги, а Время других существ.

Вообще, создание физически ощущаемой действительности посредством текста – одна из самых сильных сторон Берроуза. Этого совершенно не ожидаешь, но мир, на который спроецирован едкий и максимально вызывающий социальный комментарий автора удивителен по своим масштабам и проработке. Это самый настоящий ворлдбилдинг в научно-фантастическом понимании этого слова – жанр, которого Барроуз не только не чурался, но и обильно и совершенно искренне интегрировал в свою прозу. Чего только стоит удивительное внегеографическое пространство Интерзоны с населяющими ее разномастными политико-идеологическими фракциями.

Совершенно мастерски Бæрроуз работает не только с пространством, но и с уже упомянутым временем. Незримыми движениями заправского хирурга автор перекраивает текст так, чтобы вызвать у читателя множественное ощущение дежавю – и уже неважно, было ли то или иное событие или обрывок фразы в тексте раньше, будет ли спустя лишь несколько страниц, а то и глав, или вам вообще всё показалось.

Так уж удивительно, что одна из финальных частей вдруг добавляет открывающим строкам романа стереоскопический эффект, неизменно побуждая пойти на еще один виток?.. Плиходи пятниса