Где Я?
Популярный сюжет литературы эпохи романтизма — потеря зеркального отражения. Злые силы обманом лишают человека возможности видеть себя в зеркале, а затем преследующий двойник, воплощающий, как правило, «тёмную сторону» личности, сводит героя с ума. В этом распаде обнажается сама суть устройства Я как психической инстанции, которая всегда опирается на Другого.
Всем известны искажающие свойства зеркал, но в большинстве случаев мы всё-таки узнаём в отражении себя, упуская из виду это несоответствие. Мы также видим себя на фото и видео и можем непосредственно наблюдать за движениями своего тела. Пребывая таким образом в иллюзии, что Я тождественно телу, глубинно мы всё же ощущаем существующий между ними зазор. На этом основаны многие баталии с внешностью, о них можно почитать тут. Но если Я не равняется телу, то где же оно, в конце концов?
Попытаемся отыскать исчезнувшее вместе с героиней фильма «Спасение» Тодда Хейнса. Джулианна Мур играет типичную домохозяйку Кэрол, чья жизнь до краёв заполнена важными делами: аэробика, встречи с подругами, выбор новых предметов интерьера. И вот однажды её настигает странная болезнь — женщина начинает задыхаться, покрывается сыпью и больше не может игнорировать собственное существование. Она буквально появляется в виде болезни.
Внутренняя катастрофа обретает статус физической проблемы, и Кэрол начинает бесконечные хожденияпо мукам по врачам, которые, конечно, ничего не обнаруживают. Или находят аллергию на молоко — то единственное, что приносит женщине удовольствие, — но не знают, как её вылечить. А вот люди, открывшие «аллергию на XX век», утверждают, что симптомы героини — это сверхчувствительность к выхлопным газам. Чтобы восстановиться, нужно отправиться на детокс в их «чистое пространство», где мудрый гуру предложит всепрощение как средство от всех болезней.
Такая терапия заранее обречена на провал, поскольку героиня пытается избавить себя от себя самой, вывести проблему как пятно от красного вина с белой скатерти. Её состояние неприемлемо для хорошо обставленных квартир, дежурных посиделок в ресторане и семейных праздников, потому и записывается в разряд патологий. Среди богатых и успешных нет места грусти, унынию, усталости, слово «суицид» держится под строгим запретом, а вместо «психиатр» говорят «специалист по стрессам». Лекарства призваны вернуть Кэрол к «нормальной жизни», отсечь те неудобства, что связаны с её особенностями. Все силы ближайшего окружения бросаются на то, чтобы устранить поломку, в то время как героиня бессознательно упорствует в своём праве не вписываться в общий ряд.
Кэрол отдаляется от старых знакомых, но не находит своих и среди таких же страдающих. Универсальные рецепты счастья не работают, как бы ни пытались другие убедить нас в том, что они прошли тот же путь и знают, где выход. Героиня Мур выполняет все предписания наставников, пытаясь действовать по шаблону, но ей становится только хуже. В конце концов, она запирает себя как в сейфе (ориг. название [safe]) или в гробу в фарфоровом домике. Глядя невидящим взором в зеркало, она обращается к отражению с заученной мантрой про любовь к себе, в которую не верит ни на грамм.
С каждым днём Кэрол всё ближе к состоянию одного из товарищей по несчастью, который боится есть и дышать. На занятиях она отказывается держать речь, и за весь фильм мы так ничего и не узнаем о её прошлом. В этой пустоте и теряется Я героини, отсутствие личной истории не даёт возможности обрести идентичность. Режиссёр оставляет только один намёк — жёлтые цветы в саду Кэрол, похоже, напоминают ей о цвете стен в её детской комнате.
В подобных воспоминаниях, ассоциациях, фантазиях и рождается то, что ощущается нами как Я, постоянно пересобираемая с помощью слов, обращённых к Другому, конструкция. Мы рассказываем кому-то о событиях своей жизни, чтобы появиться не только для собеседника, но и для самого себя. Конечно, не в любом диалоге получится это сделать, ведь зачастую за место говорящего разворачивается настоящая битва. Как в «Бойцовском клубе»: люди больше всего «ждут своей очереди заговорить». Своей очереди появиться.
Популярный сюжет литературы эпохи романтизма — потеря зеркального отражения. Злые силы обманом лишают человека возможности видеть себя в зеркале, а затем преследующий двойник, воплощающий, как правило, «тёмную сторону» личности, сводит героя с ума. В этом распаде обнажается сама суть устройства Я как психической инстанции, которая всегда опирается на Другого.
Всем известны искажающие свойства зеркал, но в большинстве случаев мы всё-таки узнаём в отражении себя, упуская из виду это несоответствие. Мы также видим себя на фото и видео и можем непосредственно наблюдать за движениями своего тела. Пребывая таким образом в иллюзии, что Я тождественно телу, глубинно мы всё же ощущаем существующий между ними зазор. На этом основаны многие баталии с внешностью, о них можно почитать тут. Но если Я не равняется телу, то где же оно, в конце концов?
Попытаемся отыскать исчезнувшее вместе с героиней фильма «Спасение» Тодда Хейнса. Джулианна Мур играет типичную домохозяйку Кэрол, чья жизнь до краёв заполнена важными делами: аэробика, встречи с подругами, выбор новых предметов интерьера. И вот однажды её настигает странная болезнь — женщина начинает задыхаться, покрывается сыпью и больше не может игнорировать собственное существование. Она буквально появляется в виде болезни.
Внутренняя катастрофа обретает статус физической проблемы, и Кэрол начинает бесконечные хождения
Такая терапия заранее обречена на провал, поскольку героиня пытается избавить себя от себя самой, вывести проблему как пятно от красного вина с белой скатерти. Её состояние неприемлемо для хорошо обставленных квартир, дежурных посиделок в ресторане и семейных праздников, потому и записывается в разряд патологий. Среди богатых и успешных нет места грусти, унынию, усталости, слово «суицид» держится под строгим запретом, а вместо «психиатр» говорят «специалист по стрессам». Лекарства призваны вернуть Кэрол к «нормальной жизни», отсечь те неудобства, что связаны с её особенностями. Все силы ближайшего окружения бросаются на то, чтобы устранить поломку, в то время как героиня бессознательно упорствует в своём праве не вписываться в общий ряд.
Кэрол отдаляется от старых знакомых, но не находит своих и среди таких же страдающих. Универсальные рецепты счастья не работают, как бы ни пытались другие убедить нас в том, что они прошли тот же путь и знают, где выход. Героиня Мур выполняет все предписания наставников, пытаясь действовать по шаблону, но ей становится только хуже. В конце концов, она запирает себя как в сейфе (ориг. название [safe]) или в гробу в фарфоровом домике. Глядя невидящим взором в зеркало, она обращается к отражению с заученной мантрой про любовь к себе, в которую не верит ни на грамм.
С каждым днём Кэрол всё ближе к состоянию одного из товарищей по несчастью, который боится есть и дышать. На занятиях она отказывается держать речь, и за весь фильм мы так ничего и не узнаем о её прошлом. В этой пустоте и теряется Я героини, отсутствие личной истории не даёт возможности обрести идентичность. Режиссёр оставляет только один намёк — жёлтые цветы в саду Кэрол, похоже, напоминают ей о цвете стен в её детской комнате.
В подобных воспоминаниях, ассоциациях, фантазиях и рождается то, что ощущается нами как Я, постоянно пересобираемая с помощью слов, обращённых к Другому, конструкция. Мы рассказываем кому-то о событиях своей жизни, чтобы появиться не только для собеседника, но и для самого себя. Конечно, не в любом диалоге получится это сделать, ведь зачастую за место говорящего разворачивается настоящая битва. Как в «Бойцовском клубе»: люди больше всего «ждут своей очереди заговорить». Своей очереди появиться.
То, насколько сильно современный человек привязан к своему смартфону, можно по-настоящему ощутить, если оставить гаджет дома и, например, отправиться на прогулку. Разъединение с тем, что стало буквально продолжением тела способно породить мощный всплеск тревоги или паники как её крайнего проявления. Но даже если вам удастся совладать с этим чувством, выйдя на улицу, вы вскоре обнаружите, что не можете узнать точное время, купить бутылку воды или запечатлеть на фотографии какой-то фрагмент реальности. Не то, чтобы это становится абсолютно невозможным, но придётся приложить какое-то количество усилий и/или воспользоваться устройствами предыдущих поколений, такими как наручные часы или фотокамера.
Смартфон сегодня создаёт иллюзию пребывания в постоянном жизненном потоке, где мелькают чьи-то лица, звучат голоса, доносятся обрывки историй. Открывая «дверь» в Интернет, мы словно попадаем в огромную комнату, наполненную людьми, каждый из которых декламирует свой монолог, силясь заявить: «Я есть!» Можно присоединиться к ним, следуя модному нынче призыву проявляться, а можно тихонько бродить, прислушиваясь к тем, чьи перфомансы кажутся наиболее увлекательными. Так или иначе, это воображаемое пространство схлопывается, стоит только отложить смартфон в сторону, и на его месте начинает зиять угрожающая пустота. Выключение из виртуального пространства подобно маленькой смерти, а потому его отчаянно хочется избежать, продолжая бесцельно перемещаться среди «чтецов».
Общение в месенджерах или социальных сетях зачастую становится предпочтительнее живого, поскольку не требует физического присутствия и может заполнять образовавшиеся в будничной суете паузы. Однако его в любой момент можно прервать или приостановить, поменять формулировку, если адресат ещё не успел прочесть «неудачный» вариант (хотя следы такого вмешательства всё ещё можно обнаружить), ограничить формат взаимодействия (например, запретить голосовые сообщения). Зачастую люди, которые прекрасно проводят время, переписываясь сутки напролёт, остаются дальше друг от друга «чем земля от птиц». Перспектива их реальной встречи будет неизбежно отмечена тревогой. Телесность, которая остаётся в виртуальном общении за скобками, заявляет о себе с такой силой, что вынести её натиск порой кажется невозможным. А с невозможными переживаниями, как известно, помогут Эксперты, вооружённые Знаниями. Не стоит грустить, тревожиться, терзаться сомнениями, искать себя и выход из виртуального лабиринта. Вместо идентичности – диагноз, вместо чувств – таблетка, а вместо жизни – ещё один день в соцсетях.
Смартфон сегодня создаёт иллюзию пребывания в постоянном жизненном потоке, где мелькают чьи-то лица, звучат голоса, доносятся обрывки историй. Открывая «дверь» в Интернет, мы словно попадаем в огромную комнату, наполненную людьми, каждый из которых декламирует свой монолог, силясь заявить: «Я есть!» Можно присоединиться к ним, следуя модному нынче призыву проявляться, а можно тихонько бродить, прислушиваясь к тем, чьи перфомансы кажутся наиболее увлекательными. Так или иначе, это воображаемое пространство схлопывается, стоит только отложить смартфон в сторону, и на его месте начинает зиять угрожающая пустота. Выключение из виртуального пространства подобно маленькой смерти, а потому его отчаянно хочется избежать, продолжая бесцельно перемещаться среди «чтецов».
Общение в месенджерах или социальных сетях зачастую становится предпочтительнее живого, поскольку не требует физического присутствия и может заполнять образовавшиеся в будничной суете паузы. Однако его в любой момент можно прервать или приостановить, поменять формулировку, если адресат ещё не успел прочесть «неудачный» вариант (хотя следы такого вмешательства всё ещё можно обнаружить), ограничить формат взаимодействия (например, запретить голосовые сообщения). Зачастую люди, которые прекрасно проводят время, переписываясь сутки напролёт, остаются дальше друг от друга «чем земля от птиц». Перспектива их реальной встречи будет неизбежно отмечена тревогой. Телесность, которая остаётся в виртуальном общении за скобками, заявляет о себе с такой силой, что вынести её натиск порой кажется невозможным. А с невозможными переживаниями, как известно, помогут Эксперты, вооружённые Знаниями. Не стоит грустить, тревожиться, терзаться сомнениями, искать себя и выход из виртуального лабиринта. Вместо идентичности – диагноз, вместо чувств – таблетка, а вместо жизни – ещё один день в соцсетях.
Пожалуй, самое ценное, что может дать один человек другому, — это внимание. Взгляд, полный искренней заинтересованности, обладает особой силой — сообщать другому ценность его существования. Я вижу тебя, я слышу тебя, я помню твои истории, я хочу подарить тебе то единственное, что у меня есть, — собственное время. В какой-то момент я почти исчезаю, чтобы дать тебе место, но это искусство «растворения» не лишает меня субъектности, осваивая его, я учусь выходить за пределы собственного опыта, улавливать частоты, недоступные моему уху.
Можно говорить о любовной «вспышке» или о том, как «горят» своим делом те профессионалы, которых хочется слушать дни напролёт, даже не имея особого интереса к предмету. То, чему (или кому) посвящают время, неизбежно обретает силу, как в притче, упомянутой Андреем Тарковским в связи с фильмом «Жертвоприношение». Согласно ей, один монах день за днём поливал засохшее дерево и однажды утром обнаружил, что оно зацвело. Свершилось ли это чудо благодаря механическому осуществлению базового ухода за древесным «телом» или дело в том, что разглядел в сухих ветках чуткий наблюдатель?
Борьба за внимание в наши дни ведётся особенно ожесточенно — продавцы всех мастей стремятся завладеть им во что бы то ни стало. Короткий формат развлекательных видеороликов стремительно вытесняет статичные фото, не говоря уже о подобных «лонгридах», к которым сегодня относятся любые тексты длиннее двух-трёх предложений. В таких условиях мало кто может похвастаться способностью концентрироваться на чём-либо дольше пары минут.
«Клиповое» мышление усиливает и без того выраженную нарциссическую ориентацию современного человека, который теряет способность видеть другого. Отсюда новые формы общения вроде веерной рассылки шаблонных поздравительных «открыток» в мессенджерах. Такой «знак внимания» вызывает закономерное отторжение, потому что он не является тем, чем пытается предстать. Так же, как не являются вниманием дежурные вопросы, ответы на которые собеседнику не интересны, или «поддерживающие» фразы, в которых сквозит желание поскорее заткнуть говорящего. Подобная коммуникация обнаруживает импотенцию взгляда: я говорю не с тобой, я говорю мимо тебя.
Практически на любой случай в языке существует масса «заготовок», и чем чаще пользуется ими собеседник, тем менее живым ощущается диалог. Просто потому что речь, обращённая к другому, не преследует цели получить совет (даже если запрос звучит именно так), говорящему в первую очередь важно быть услышанным. Я говорю с тобой, потому что хочу, чтобы ты увидел меня грустного, смешного, растерянного, нелепого, почувствовал мою боль и сумасшедшее головокружение от встречи с тем, кто заставляет сердце биться чаще. Слушать — значит открывать душу нараспашку, не пытаясь поскорее укрыться за очередным «не бери в голову» и «всё будет хорошо», не захлопывать форточку, когда оттуда веет холодом. Акт любви на ... минут.
Можно говорить о любовной «вспышке» или о том, как «горят» своим делом те профессионалы, которых хочется слушать дни напролёт, даже не имея особого интереса к предмету. То, чему (или кому) посвящают время, неизбежно обретает силу, как в притче, упомянутой Андреем Тарковским в связи с фильмом «Жертвоприношение». Согласно ей, один монах день за днём поливал засохшее дерево и однажды утром обнаружил, что оно зацвело. Свершилось ли это чудо благодаря механическому осуществлению базового ухода за древесным «телом» или дело в том, что разглядел в сухих ветках чуткий наблюдатель?
Борьба за внимание в наши дни ведётся особенно ожесточенно — продавцы всех мастей стремятся завладеть им во что бы то ни стало. Короткий формат развлекательных видеороликов стремительно вытесняет статичные фото, не говоря уже о подобных «лонгридах», к которым сегодня относятся любые тексты длиннее двух-трёх предложений. В таких условиях мало кто может похвастаться способностью концентрироваться на чём-либо дольше пары минут.
«Клиповое» мышление усиливает и без того выраженную нарциссическую ориентацию современного человека, который теряет способность видеть другого. Отсюда новые формы общения вроде веерной рассылки шаблонных поздравительных «открыток» в мессенджерах. Такой «знак внимания» вызывает закономерное отторжение, потому что он не является тем, чем пытается предстать. Так же, как не являются вниманием дежурные вопросы, ответы на которые собеседнику не интересны, или «поддерживающие» фразы, в которых сквозит желание поскорее заткнуть говорящего. Подобная коммуникация обнаруживает импотенцию взгляда: я говорю не с тобой, я говорю мимо тебя.
Практически на любой случай в языке существует масса «заготовок», и чем чаще пользуется ими собеседник, тем менее живым ощущается диалог. Просто потому что речь, обращённая к другому, не преследует цели получить совет (даже если запрос звучит именно так), говорящему в первую очередь важно быть услышанным. Я говорю с тобой, потому что хочу, чтобы ты увидел меня грустного, смешного, растерянного, нелепого, почувствовал мою боль и сумасшедшее головокружение от встречи с тем, кто заставляет сердце биться чаще. Слушать — значит открывать душу нараспашку, не пытаясь поскорее укрыться за очередным «не бери в голову» и «всё будет хорошо», не захлопывать форточку, когда оттуда веет холодом. Акт любви на ... минут.
«Бесценный друг мой, почему? Почему любить именно этого человека, плохого, хорошего, но почему именно этого? Разве есть человек, соразмерный огромности любви? Любовь есть свойство души, есть состояние души, не связанное с предметом своим, непропорциональное предмету её вызвавшему. Любовь — гора, возникшая на ровном месте, а когда она исчезает, остаётся огромная зияющая яма»,
— из фильма Киры Муратовой «Познавая белый свет».
— из фильма Киры Муратовой «Познавая белый свет».
В фоновом шуме больших городов, воспевающих движение на предельной скорости как величайшее благо, нащупать собственный ритм если и удается, то чаще всего от противного. Когда будничное действие вроде чистки зубов совершается в солдатском темпе, «ускоритель» буквально материализуется за спиной, чтобы сообщить о неминуемом опоздании. Замерев на пару минут посреди собственной ванной, можно отчетливо различить треск расходящихся под давлением швов. Связи, которые вплетают нас в тело бытия, оказываются под угрозой. Если я замедляюсь, а ты ускоряешься, существует ли точка, где мы встретимся вновь?
Кроме обнажения неизбежного зазора между собой и другим, паузы страшат отсутствием «наполнителя». Пустота, которая образуется на месте бесконечных задач, изымает «заслонку», до сих пор сдерживавшую поток нефильтрованных чувств. Мысли становятся сбивчивыми, хаотичными, хочется поскорее переключиться в режим потребления, желательно сопряженного с «развитием». Гулять с подкастом или даже классической музыкой в наушниках куда приятнее, чем слушать шум машин и собственных тревог. Выкручивая чужие голоса на максимум, мы по привычке заглушаем свой.
Бег как форма существования позволяет не отвлекаться на переваривание опыта, то есть не жить в подлинном смысле слова. Отрывочные события мелькают перед глазами, не успевая даже произвести впечатления. Хроническое переедание истребляет состояния дефицита, стирает контрасты, убивает радость. Покупая очередную книгу или скачивая фильм на жёсткий диск, мы всё чаще довольствуемся актом обладания как таковым, накапливая тонны вещей, с которыми нет времени соприкоснуться.
Обнаружение собственного ритма ведёт к радикальной трансформации стиля. Движения становятся естественными, мысли — более концентрированными, а чувства обретают иную глубину. Если нет нужды хвататься за воздух, можно просто вдыхать весенние ароматы. Столько, сколько хочется.
Кроме обнажения неизбежного зазора между собой и другим, паузы страшат отсутствием «наполнителя». Пустота, которая образуется на месте бесконечных задач, изымает «заслонку», до сих пор сдерживавшую поток нефильтрованных чувств. Мысли становятся сбивчивыми, хаотичными, хочется поскорее переключиться в режим потребления, желательно сопряженного с «развитием». Гулять с подкастом или даже классической музыкой в наушниках куда приятнее, чем слушать шум машин и собственных тревог. Выкручивая чужие голоса на максимум, мы по привычке заглушаем свой.
Бег как форма существования позволяет не отвлекаться на переваривание опыта, то есть не жить в подлинном смысле слова. Отрывочные события мелькают перед глазами, не успевая даже произвести впечатления. Хроническое переедание истребляет состояния дефицита, стирает контрасты, убивает радость. Покупая очередную книгу или скачивая фильм на жёсткий диск, мы всё чаще довольствуемся актом обладания как таковым, накапливая тонны вещей, с которыми нет времени соприкоснуться.
Обнаружение собственного ритма ведёт к радикальной трансформации стиля. Движения становятся естественными, мысли — более концентрированными, а чувства обретают иную глубину. Если нет нужды хвататься за воздух, можно просто вдыхать весенние ароматы. Столько, сколько хочется.
Первый шаг на пути к другому — отказ от перевода.
Каждый, кто брался за изучение неродного языка, знает, что слушание как процесс значительно отличается от попытки перевести текст, особенно, если этот текст поэтический. Перевод стихотворения — это, по сути, написание другого стихотворения, близкого по ритму и смыслу к исходнику. Конечно, чтение перевода позволяет вступить в опосредованный контакт с автором, но это, образно выражаясь, рукопожатие через перчатку — о прикосновении кожей к коже речи уже не идёт.
Ощущение непонятости может преследовать человека на протяжении всей жизни и в пределах родного языка. И оно, на мой взгляд, складывается как раз из поспешных попыток слушателя на скорую руку «перевести» услышанное. Если я обращаюсь с чужой речью как с собственной, то с лёгкостью могу заменить слово на синонимичное, а какое-то и вовсе проигнорировать, не замечая, что выплеснул ребёнка вместе с водой. Пересказывая диалог «своими словами», мы неизбежно обедняем его.
И хотя абсолютное понимание недостижимо по определению, чуткое слушание кратно увеличивает вероятность подлинной встречи. Такая перспектива, кстати, может не на шутку пугать, поскольку обнажает инаковость другого во всей красе. Целый мир, существующий сам по себе. Тут уж не встроишься со своими «ценными советами», зато будет шанс разглядеть что-то кроме зеркального отражения.
Каждый, кто брался за изучение неродного языка, знает, что слушание как процесс значительно отличается от попытки перевести текст, особенно, если этот текст поэтический. Перевод стихотворения — это, по сути, написание другого стихотворения, близкого по ритму и смыслу к исходнику. Конечно, чтение перевода позволяет вступить в опосредованный контакт с автором, но это, образно выражаясь, рукопожатие через перчатку — о прикосновении кожей к коже речи уже не идёт.
Ощущение непонятости может преследовать человека на протяжении всей жизни и в пределах родного языка. И оно, на мой взгляд, складывается как раз из поспешных попыток слушателя на скорую руку «перевести» услышанное. Если я обращаюсь с чужой речью как с собственной, то с лёгкостью могу заменить слово на синонимичное, а какое-то и вовсе проигнорировать, не замечая, что выплеснул ребёнка вместе с водой. Пересказывая диалог «своими словами», мы неизбежно обедняем его.
И хотя абсолютное понимание недостижимо по определению, чуткое слушание кратно увеличивает вероятность подлинной встречи. Такая перспектива, кстати, может не на шутку пугать, поскольку обнажает инаковость другого во всей красе. Целый мир, существующий сам по себе. Тут уж не встроишься со своими «ценными советами», зато будет шанс разглядеть что-то кроме зеркального отражения.